Соперница

С той сентябрьской вписки прошёл уже месяц, и опасения Паши, как казалось, были неоправданными. Не менялось абсолютно ничего, всё шло своим чередом: скучно и повседневно. Рита продолжала быть такой же зажигалкой, ходила по впискам и концертам, иногда в сопровождении Юры, приходила к Паше по вечерам после школы и помогала ему с математикой, они смотрели фильмы вместе, иногда, тёплыми вечерами, выбирались прогуляться на улицу, но теперь Рита даже не пыталась затащить Пашу на какой-нибудь движ, потому что её до сих пор немного терзало чувство вины, хотя она наверняка знала, что не стала бы менять абсолютно ничего с того вечера, за исключением ревнивого долбоёба Юры, который напал на Пашу в тот вечер. Ещё на следующее утро после вписки, когда Паша сказал ей, что его побили хулиганы, Рита не поверила ни единому слову, но додуматься до того, что это был Юра, у неё не вышло. Это изменилось, когда, придя в школу в понедельник, она увидела точно такой же фингал под глазом Музыченко, только слева. В тот день Рита накинулась на него с кулаками, но не смогла достать даже до его подбородка. — Я нахуй закопаю тебя, Музыченко! — Орала она, пока Роза и Паша, с двух сторон, пытались оторвать её от удивлённого и даже слегка напуганного Юры, а небольшая толпа зевак собиралась вокруг. — Ещё раз хотя бы посмотришь не так в его сторону, я закопаю тебя! Кого ты возомнил из себя вообще? Так стыдно, как тогда, Паше не было давно. Но в сердцах он даже наслаждался таким видом напуганного и ошарашенного Юры. Тогда Музыченко посмотрел прямо перед собой, в Пашины глаза, и спросил, пытаясь удерживать орущую Риту за руки, особой сложности это не представляло: — Ты ей ничего не сказал? — Нет, не сказал. Не хотел её подготавливать, и, смотри, как прекрасно всё выходит. Юра рассмеялся, Паша тоже, а Риту это окончательно вывело из себя, она ударила кулачками сначала Юру, прямо по груди, затем развернулась к Паше, сделала то же самое и гордо ушла, бросив «два ебаната» и захватив Розу с собой. Юра был всё таким же добряком-хулиганом, встревал в драки, пил пиво и не только, играл на скрипке и в футбол с ребятами, часто обнимал Риту на переменах и стоял с ней и Пашей до самого звонка, а затем махал им рукой и уходил в свой класс. Паша волновался за Юру, волновался за его скорейшие экзамены, за каждый новый синяк или избитые кулаки, но виду не подавал — нельзя было. Паша продолжал хорошо учиться, играть в одиночестве, реже — перед Ритой, на своём аккордеоне, который его отец принёс ему ещё в детстве, перед музыкальной школой. Продолжал рисовать, оставаясь часами наедине с собой, карандашом и блокнотом, так что, казалось бы, с той злосчастной вписки ничего не изменилось. На самом же деле, это было не так, это витало в воздухе, но никто не мог ни заметить этого, ни прочувствовать. Рита всё чаще думала о своём фееричном признании Паше, Паша всё чаще думал о признании Рите по поводу Юры, и никто не мог даже догадываться, к чему вся эта история приведёт. Смелости не хватало ни у кого, поэтому, изо дня в день, они просто проводили время вместе, утопая в собственных проблемах и сомнениях. — Почему я никогда не видела тебя с кем-то? — Спросила Рита однажды, сидя к Паше спиной, на раме в своей комнате, по обыкновению свесив ноги и куря сигарету, а Личадеев поперхнулся колой. — Не знаю, наверное, потому что я никогда ни с кем и ни был толком. — Толком? — Ага. — И что это значит? — Рита обернулась, придерживаясь одной рукой за раму окна, а второй держа сигарету. — Не знаю, зачем ты ко мне вообще пристаёшь с такими вопросами? Ты меня смущаешь. — А что в этом такого? — Рита засмеялась, хотя, на тот момент, чувствовала неимоверное облегчение. — Да ничего. Вот ты мне лучше скажи, как вышло так, что ты до сих пор девственница и до сих пор ни с кем не встречаешься? — 1:1, Личадеев, — Рита снова отвернулась. — Да мне это просто нахуй не нужно. Сейчас главное закончить всё это школьное дерьмо, а отношения и прочее я всегда наверстать смогу. — Вот и у меня так же. — И что, неужели, тебе даже никто не нравился никогда? Паша замялся. — Нравился... лась, конечно. — Личадеев начал краснеть. — Но это так, скорее, странное увлечение, а не влюблённость. — И кто же это? — Рита снова повернулась и увидела красного, как помидор, Пашу. — Не важно. Есть там одна, на класс старше учится. Рите стало не по себе. — А ты её рисовал в этом своём блокноте? — Да, рисовал, иногда. В комнате повисло молчание, Рита отвернулась и уставилась на свои ноги. — Пашмилаш, а нарисуй меня, пожалуйста. — Сказала Рита. — Рисовал уже и не раз. — Паша проговорил это, пока чертил что-то в этом блокноте, о котором Рита сейчас думала. — Почему тогда не показываешь? — Просто не хочу. Пока это важно для меня, я не могу ничего никому показать, даже тебе. — Какой же ты всё-таки странный. — Рита тихо посмеялась и покачала головой, смотря на свою сигарету, сминая фильтр прямо у основания. — Подожгу твой интерес и скажу, что я даже сейчас тебя рисую, — Паша улыбался, продолжая сосредоточенно смотреть в свой блокнот, затем на Риту и снова в блокнот. Получалось вполне себе неплохо: окно, немного рамы и спина Риты, прикрытая по лопатки каре. — Если вдруг ты свалишься из окна, а рано или поздно, если ты не перестанешь, это случится, я покажу это твоей маме. Рита закатила глаза, не поворачиваясь к Паше и проговорила: — А ещё ты занудный. Почему я с тобой дружу вообще, не напомнишь? — Не имею ни малейшего понятия, — Паша покачал головой. — Правда. — Ой, заткнись и не прибедняйся. Сам же всё знаешь. — Возможно. В этот момент каждый замолчал, анализируя диалог. Паша думал о том, что же он всё-таки должен знать? Он действительно не понимал, почему Рита до сих пор, спустя несколько этих нудных лет с ним, продолжала быть рядом. Рита же думала про Пашино «возможно». Возможно, он знает? Возможно, о её чувствах? Чёрт его поймёт. — А тебе? — Паше вдруг стало интересно, заговорит ли сейчас Рита про Юру. — Что мне? — Кто-то нравится? Рита пожала плечами, не поворачиваясь. — Нравится. Но это не важно. Недоговорки, опасения и сомнения так и копились. Иногда казалось даже, что скоро кто-то не выдержит и взорвется, но этого так и не происходило. До одного дня. Паша задержался в школе, помогая учителям украсить актовый зал к празднику, выбрать музыку, помочь младшим классам с выступлением. Парень любил проводить время с детьми, любил смотреть на их простоту и абсолютное отсутствие проблем, загонов и глупых мыслей. Был вечер среды, школа опустела, света не было уже почти нигде, кроме комнаты охранника и парочки кабинетов, где задерживались учителя, проверяя контрольные. Рита упорхала на концерт очередной альтернативной группы, отец был на сутках, а сидеть дома одному, совсем в одиночестве, сегодня почему-то не хотелось. Паша взял свой полупустой рюкзак, в котором лежали пара тетрадок, блокнот и ручки, накинул его на плечо и вышел на улицу. Вечер был просто прекрасный, солнце ещё не село окончательно, поэтому небо окрасилось в несколько цветов, от красноватого до розового, тёмно-синего и ещё немного голубого. Увидев это, Паша улыбнулся сам себе, сделал глубокий вдох и решил не терять такой красоты, поэтому ушёл вбок, чуть дальше школы, где на пристройке пустовала полуразрушенная лестница с выходом на балкончик. Там часто курили мелкие, поэтому местечко было грязноватое и даже немного мерзкое, но вид оттуда в такие вечера был прекрасным. Паша достал свой блокнот, пару карандашей характерных цветов и сел на холодный камень, положив под себя рюкзак. Он рисовал быстро, увлечённо, как обычно, когда ему действительно нравился вид. Со стороны он реально был похож на маниакально-помешанного, когда брался за это дело, но ему было абсолютно плевать, когда его никто не видел. Небо под его карандашами получалось очень похожим на реальное, что несказанно радовало. Паша погрузился в свои мысли, он часто так делал, когда рисовал что-то настолько красивое, и не слышал ничего, что происходит вокруг. Темнело быстро, не хотелось упустить ничего. Пока он рисовал, в голове всплывали сотни различных образов, поэтому он даже не заметил, как простой его карандаш начал рисовать что-то другое, на фоне этого пурпурного неба. Это были глаза. Одни только глаза, в которых можно было утонуть без остатка, в них можно было уйти и уже никогда не вернуться. Глаза были тёмными, но горели огнём, который сжигал Пашу дотла. Казалось, что даже карандаш в руке становится невыносимо горячим, но парень уже просто не мог остановиться. Всё происходило так быстро, но получалось так естественно, что хотелось запеть от счастья, поэтому Паша улыбался. Как же ему было хорошо. В своём странном одиночестве, наедине с этим небом и глазами, он призрачно ощущал себя счастливым. Очень жаль, что нельзя застрять в одном мгновении навсегда. Действительно жаль. — О, посмотрите, кто это там! — Голос резко выдернул Пашу из его реальности, он дёрнулся, а его блокнот, который он положил на камень прямо с краю лестницы, сорвался и полетел вниз. Паша вскочил и посмотрел вниз, а затем охнул от ужаса. Внизу стояло четыре парня, одним из которых был Юра, мать его, Музыченко. Остальных он тоже знал, это были одноклассники Юры, абсолютно отбитые и отшибленные, непонятно что делающие с Юрой. Один из них, кажется, Саша, посмотрел вниз, прямо на свои ноги, где и лежал этот блокнот. Паша резко проклял себя и всё, что связано с его желанием рисовать. Сейчас вся эта художественная идиллия казалась просто сущим адом, глупостью. Хотелось убежать, но он просто не мог позволить себе оставить блокнот там, внизу. — Что это ты здесь делаешь? — Один из парней проговорил это, когда Паша поднялся на ноги и медленно, как будто бы это что-то могло изменить, пошёл вниз по ступенькам, оставив на верху свой рюкзак. — Какая разница? — Он говорил тихо. — Просто сижу, закат был красивый. Парни переглянулись и засмеялись, думая, видимо, что это слишком по-пидорски. Смеялись все, кроме Юры, который был заметно пьян, как и остальные. — Ты что-то обронил, — Саша посмотрел вниз ещё раз и поднял блокнот, который лежал обложкой к парням, но был открыт. — Не трогай его, пожалуйста. — Голос Паши дрожал, но он продолжал идти, выставив одну руку вперёд, — просто отдай его мне. То, что сейчас происходило внутри парня, описать было сложно. Он подумал, что то же самое может испытывать человек перед тем, как решится спрыгнуть с крыши. Сердце бешено стучало, как и виски, во рту пересохло, а в горле встал ком, который не давал парню сделать глоток воздуха. Голова закружилась. Этого не должно было случиться, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Только не так, только не они, только не он. — Как это не трогать? — Абсолютно тупой вопрос такого же абсолютно тупого мудака. С этими словами Саша перевернул блокнот, на странице которого красовалась спина Риты, сидящей на раме. — Вау! Личадеев, а ты не промах, смотрите, как круто. — Нет! — Голос Паши сорвался и он побежал вниз, перепрыгивая через оставшиеся ступеньки, попытался налететь на Сашу, чтобы отобрать блокнот, но его остановили два других парня, которые стояли перед ним и мерзко посмеивались. Ребята схватили Пашу под руки с двух сторон. — Да что в этом такого? — Саша крутил блокнот в руках. — Так, хватит. Просит же, не надо. С каких пор мы мелких обижаем? — Когда ты лезешь к Яриной, которая из его же класса, как-то ты не вспоминаешь про то, что она якобы малолетка, — Саша усмехнулся. — Сказал же, отъебись, — Юра вступился за Пашу, попытавшись отобрать у друга блокнот, а затем застыл, когда тот перелистнул страницу. На следующей странице был Юра. Он стоял во весь рост со скрипкой, глаза его были закрыты, а волосы чуть длиннее, чем в реальности. Юра сощурился, не до конца понимая, что происходит. Коленки Паши затряслись. — Это как-то странно, — сказал Саша, поморщившись, и снова перелистнул страницу. И снова Юра. На этот раз — портрет. Огромные, чёрные глаза, снова длинные волосы, улыбка во все тридцать два зуба. Он смотрел с листка бумаги нежно и спокойно, так, как редко на кого-то смотрел в реальности. Ещё страница — ещё Юра. Его руки, побитые костяшки и татуировки. Синие волосы, сигарета в руках, его любимый мотоцикл, снова его руки. Фонарный столб, два силуэта, сидящие спиной друг к другу. Рита и Юра, танцующие вальс в школьном коридоре. Юра в шляпе. — Прошу... — Паша не удержался, ноги подкосились и он рухнул на землю, прямо на колени, опустив голову. Юра посмотрел на Сашу, который продолжал листать альбом и молчал, но было видно, как его начинает трясти от возбуждения и злобы. Последнее, что увидел Музыченко, перед тем, как взорваться, был сегодняшний закат и его собственные глаза. — Блять, отдай, сука, сюда! — Музыченко рванул вперёд и почти сбил с ног друга, вырывая у него блокнот. — Какого хуя ты вообще полез? — Это же чистое пидорство! — Саша посмотрел на Личадеева, который поднялся с ног и двинулся в сторону Юры с протянутой рукой. — Музыченко, это что за пиздец? — Откуда мне знать-то, сука? — Юра огрызнулся, смотря на Сашу вызывающе. Остальные ребята переглянулись, не понимая, что происходит. Они не успели увидеть содержимое блокнота. Саша двинулся вперёд, обогнал Юру, который почти отдал блокнот и ударил Пашу прямо под дых, так, что Паша схватился за живот и наклонился, ойкнув. — Ты что, блять, делаешь? — Один из парней испуганно двинулся вперёд. — Вы бы видели, что там было. — Саша злобно усмехался. — Но я не крыса, говорить ничего не стану. Так что просто поверьте, он заслуживает этого. — Взяв Пашу за волосы, Саша грубо оттянул его назад и потянул наверх, чтобы тот встал прямо и ударил его ещё раз и ещё, в одно и то же место. Удары были сильные, в глазах темнело, так что Паша снова свалился на колени. Хотелось умереть. — Ну и хули ты встал? Это для тебя в порядке вещей? — Саша обернулся на Музыченко, который просто стоял с блокнотом в руках и смотрел на Личадеева странным, испуганным взглядом. Он действительно не знал, что делать. В мыслях была полная каша, которая мешала принимать какие-то адекватные решения. Юра посмотрел на Сашу, который стоял и явно ждал от него действий, потом повернул голову в сторону Паши и увидел его глаза. Никогда до этого момента Музыченко не замечал, какие они глубокие, как будто не подходящие Личадееву по возрасту. Сейчас в них читалось ещё что-то. Паша смотрел выжидающе и, немного, просяще. В следующую секунду Юра сделал то, о чём пожалел моментально, но виду не подал. Он думал об этом слишком долго, но позже, когда ничего уже нельзя было изменить, разве что с машиной времени. Размахнувшись, Юра ударил коленкой Пашу прямо по лицу, попав ему в нос, откуда сразу же пошла кровь. Паша закашлялся и упал на землю, его затрясло, но он успел прикрыть голову руками, хотя больше его никто не бил. Юра посмотрел вниз, на Пашу, кинул в него блокнот, развернулся и ушёл. Паша моментально подмял блокнот под себя и свернулся клубочком прямо там, на земле. Он молчал. За Юрой потянулись и остальные ребята, двое из которых так ничего и не поняли. Паша слышал, как они уходят, а когда голоса стали еле слышны, заплакал. Заплакал тихо, но навзрыд, не в силах сдерживаться. Казалось, что на этом его жизнь была кончена. Хотелось провалиться прямо здесь, сквозь землю и сразу в ад. Всё это неправильно. Всё это отвратительно и ужасно. Слёзы текли из его глаз, кровь не давала сделать нормальный вдох, поэтому он начал кашлять и задыхаться. Поднявшись на колени, Паша выставил руки перед собой, на землю, пытался отдышаться, но ничего не выходило. Всё, что он испытывал сейчас, было сгустком боли и унижения. Слёзы не останавливались, но и не помогали, поэтому, набрав в лёгкие побольше воздуха, Паша закричал. Так сильно, как это вообще было возможно, он кричал отчаянно, срывая голос. Паша не знал, сколько просидел там, в листьях и грязи, прежде чем встать на ноги, подняться по лестнице, затолкать блокнот в рюкзак и поплестись в сторону дома. В школу идти завтра он не планировал. И послезавтра тоже. Он вообще не планировал идти никуда ближайшие сто лет. — И что с тобой снова случилось? — Пьяный отец, ушедший, видимо, с суток, встретил заплаканного, грязного Пашу прямо на пороге. — Почему ты просто не можешь быть нормальным сыном, который может постоять за себя, водит домой девочек не только для того, чтобы на гармошке играть и стрижёт волосы свои, вечно грязные? — Это аккордеон. — Паша прошёл мимо отца, брезгливо обходя его так, чтобы не соприкоснуться, и зашёл в ванную прямо с рюкзаком. Кинул его на пол, разделся, включил воду и залез в ванную. Вода начала смывать с него грязь и кровь, а Паша заплакал снова, всхлипывая и подминая коленки под себя. Он закрыл своё лицо ладонями и сидел так, пока в его голову не пришла, как казалось, гениальная мысль. Парень поднялся на ноги, дотянулся до шкафчика над раковиной и достал оттуда лезвие отца. Сам Паша предпочитал бритвы, но отец его был старой закалки, во всём. Парень закрыл шторку и снова сел в ванной, крутя лезвие в руках. Никаких мыслей в его голове не было, слёзы не останавливались. Сосредоточившись на своей руке, Паша надавил лезвием на кожу со стороны вен и оттуда сразу же пошла кровь. Испугавшись, Паша откинул лезвие от себя, вскочил и очень быстро перемотал руку полотенцем, залив её перед этим перекисью. Что за хуйню он сейчас сделал? Стало смешно от самого себя. В тот вечер Паша понял, что, что бы ни произошло, самым главным человеком во всей этой истории оставался он сам, и никто и ничто не стоило его жизни. Ночью Паша так и не смог уснуть, потому что мысли обо всём произошедшем не давали ему покоя. Он не знал, что будет дальше. Не знал, расскажут ли парни об этом кому-то. Он думал про Риту и её реакцию на весь этот перфоманс. Думал про остальных ребят. И про Юру. Теперь он точно знал, что Музыченко больше даже не посмотрит в его сторону. Он и до этого толком не смотрел, но теперь всё изменится. Вот об этом Паша тогда и сказал Рите, как чувствовал. Паша думал о том, что лучше бы Юра каждый день бил его и издевался, лучше бы он насмехался, если это будет единственным шансом дотронуться или смотреть на него. От одних мыслей обо всём этом вспыхивали щёки и желудок был готов вывернуться наизнанку в любой момент. С утра Паша написал Рите сообщение о том, что заболел, так что пусть не заходит. Молитвы Личадеева были услышаны, и Рита не зашла с утра его проведать, как она сделала бы это обычно. А позже, часов в десять утра, Паша получил фотографию от Риты с подписью «а ты многое пропустил». В тот день Юра Музыченко пришёл в школу с синими волосами.

***

Паша спал долго, но беспокойно. Когда он открыл глаза, вскочив на кровати, было даже не понятно, который сейчас час. Реальность как будто перемешалась со всеми снами, хорошими и плохими, а прийти в себя было очень сложно. Личадеев поднял руку, которая до сих пор была перевязана полотенцем, после чего его передёрнуло. Значит, это ему не приснилось, и он действительно пытался нанести себе вред. От этого становилось тошно. На самом деле, тошно было от всего, что произошло вчера вечером. Паша повернул голову на тумбочку, где лежал телефон. Брать его в руки, даже чтобы посмотреть время, было страшно. В глубине души он надеялся, что утреннее сообщение от Риты было сном, но, также, боялся этого больше всего на свете. Боялся взять телефон в руки и понять, что никакую фотографию Рита не отправляла. Паша дотянулся до телефона и посмотрел время. Был уже вечер, почти шесть часов. Так долго Паша не спал уже давно, хотя, с учётом его бессонной ночи, режим сбит не был. В любом случае, всё тело ломило после долгого сна, побаливала рука из-за пореза и ныл нос, который, вроде бы, не был сломан, хотя получил Паша по нему довольно сильно. Воспоминания вчерашнего вечера начали прокручиваться в хронологическом порядке, от лестницы с красивейшим закатом и лучшими глазами, до холодной земли и этими же лучшими, но испуганными глазами, стыдом и болью, моральной и физической. Паша выдохнул, набрался сил и зашёл в диалог с Ритой. Последнее сообщение в диалоге было от неё. Это была фотография Музыченко, который стоял вдалеке от Риты спиной к ней. Его волосы были тёмными у корней и синими дальше. Именно такими, какими Паша их себе представлял, шепча Юре действие на той вписке. Именно такими, какими Паша рисовал их до этой вписки в своём блокноте. Личадеев прикрыл глаза и шумно выдохнул, после чего отложил телефон обратно на тумбочку, лёг и снова уснул. Второй раз он проснулся уже глубокой ночью, сел на кровати и уставился в темноту комнаты. Неизвестно, сколько он так просидел, прежде чем снова взять телефон в руки и открыть диалог с Ритой. На этот раз фотография казалась более реальной, чем два раза до этого. Всё действительно было правдой, как будто ожил одновременно самый прекрасный и самый ужасный Пашин сон. Если до этого дня Личадеев не был уверен, что Музыченко самый странный человек в его жизни, то теперь он знал об этом наверняка. Столько вопросов, сколько появлялось в голове Паши из-за Юры, у него не возникало никогда и ни при каких обстоятельствах. Можно было сказать, что Юра не появился в жизни Паши, а случился. Случай, который меняет сознание, приказывает коленкам трястись, члену стоять, а носу — болеть. Злился ли Паша на Юру за вчерашний удар? Нет. Музыченко был прощён без остатка ещё до того, как сам додумался до этого действия. В глазах Паши, Музыченко был прощён всегда и за всё. Политика не правильная, но иначе Личадеев просто не мог. Почувствовал ли Юра вину? Паша был уверен — да. И это могло сыграть ему на руку. Могло, но не будет, потому что Паше не хватит смелости даже выйти из этой квартиры в ближайшие дни, что уж говорить по поводу хотя бы короткого взгляда в сторону Юры. Его синие волосы просто не могли быть случайным совпадением и это было очевидно. Только Юра слышал про это желание на вписке. Только Юра знал о нём, хотя ещё тогда мог рассказать всем и просто поржать. Он не сделал этого, а теперь пришёл в школу с синими волосами, сразу же после того, как причинил Паше боль. Какой человек будет искать синюю краску почти ночью, будучи пьяным и потрясённым? Логики в его действиях не было бы абсолютно, если бы ровно месяц назад Паша не попросил у него покраситься. Тогда Юра посмотрел на него, как на идиота, но теперь всё встало на свои места. Музыченко было плевать на Сашу, который видел этот цвет на рисунках Паши. Возможно, он просто доверял другу и взял с него слово молчать, даже если это могло испортить Юре всю его странную репутацию. Паша сидел на кровати и пытался представить вчерашний вечер глазами Юры. Было максимально сложно, потому что действия этого человека были абсолютно непредсказуемыми, как будто он был сгустком чистого импульса. Чуть позже, Личадеев додумался до того, что нет смысла пытаться воссоздать вчерашнее Юрино времяпрепровождение, ведь главное было не это. Гораздо важнее была цель, которую пьяный Юра преследовал, когда красил свои волосы, когда проснулся утром и решил пойти в школу прямо так, ничего не предпринимая. Паша выпрямился и замер, сжав простыню обеими руками в кулаки, когда до него начало доходить. Юра извинялся. И это было то извинение, которое Паша заслужил. Это были не обычные, ничего не значащие слова, не какое-то героическое действие. Просто таким образом Юра давал понять Паше, что это только их дело. Только два человека знали истинную причину цвета Юриных волос. Паша знал, потому что сам попросил Юру покраситься, а Юра сделал то, что было важно для Паши. Личадеев абсолютно не понимал, какой посыл был в этих действиях, но он знал, что таким образом Юра, сам того не осознавая, впустил Пашу в свою голову и в свою жизнь. Покрасив волосы, Музыченко создал пространство, которое принадлежало им двоим, и сделал он это намеренно, если даже и не имел какой-либо цели, кроме искренних извинений. — Я точно люблю его. — Паша выдохнул это в темноту и заулыбался. Он не представлял, что будет дальше, до сих пор не понимал, как вообще ему появиться в школе, но Юра всё решил за него. Это действие было заявлением. Возможно, Музыченко даже знал, что Паша не явится на следующий день, и таким образом давал понять, что всё в порядке и что теперь Личадеев будет в безопасности. Мог просто написать ему сообщение. На этой мысли Паша тихо засмеялся, после чего включил настольную лампу и начал отдирать от себя полотенце, чтобы как следует обработать порез и перевязать руку бинтом. Ранка была небольшой, но довольно глубокой, потому что надавил Паша сильно. Всё действительно менялось и сейчас это было по-особенному заметно. К четырём часам утра, когда Паша закончил с порезом, попытался уснуть и даже посмотрел фильм, он решил написать Рите сообщение о том, что всё в порядке, но ему нужно побыть одному какое-то время, что были некоторые проблемы с отцом, поэтому ей лучше не приходить завтра утром. Он обещал позвонить ей завтра вечером и рассказать обо всём. Да, в большей мере, его сообщение состояло из неправды, но пока что Паша точно не был готов сознаться во всём Рите. Хотелось разобраться с теми проблемами, которые возникли неожиданно, и где-то на задворках сознания Паша чувствовал, что проблема никогда не приходит одна. И был прав.

***

Рита волновалась. С каждой минутой, что Паши не было в школе, с каждым новым сообщением, где она умоляла его объяснить, что происходит и всё ли с ним в порядке, Рита всё больше и больше боролась с желанием сорваться с места и побежать к Паше домой, выломать с ноги дверь и кинуться Паше в объятия, расплакаться и признаться, что эти сутки ни о чём другом она думать просто не могла. Весь прошлый день в школе тянулся так, как будто Рита находилась в каком-то пристанище заблудших душ, где отсутствовало понятие времени, поэтому, за ненадобностью, оно застыло на одном месте. Единственное, что хоть как-то, ненадолго, скрасило день Риты, был Музыченко, который заявился в школу со страшнейшим похмельем и синими волосами. Перед тем, как подойти к нему, она зачем-то сфотографировала его со спины и отправила Паше, в надежде на то, что хотя бы на такой инсайд он ей ответит. Хотя, с чего бы это? — Музыченко, ты что, потерялся? — Рита подошла к нему сзади, обошла и ткнула его пальцем в грудь. — Ты еле на ногах стоишь, а пятница только завтра, что за повод? Музыченко вздрогнул, услышав голос Риты, побледнел ещё больше, хотя казалось, что больше некуда. В его голове со вчерашней ночи было слишком много мыслей, к количеству которых он просто не привык. Возможно, он не думал ни о чём так много никогда. А Риту Юра сейчас просто боялся. Знает ли она об этих рисунках? Как она к этому относится или отнеслась бы? Увидев её, Юра понял, что она не в курсе всего, что произошло вчера. Иначе она не подошла бы к нему с ехидной улыбочкой и издёвкой, а подбежала бы с дробашом, собранным где-нибудь самостоятельно из говна и палок. Значит, он не рассказал ей. Значит, она ничего не знает. Что блять вообще происходит? — Ох, красавица. Ты не представляешь, что я вчера пережил. Мне кажется, я никогда не пил так много, как вчера. — По-моему, у тебя что-то к волосам прилипло. — Рита встала на носочки и провела рукой по волосам Юры, а тот усмехнулся и покачал головой. — Эксперименты. Эксперименты. Рита хмуро посмотрела на Юру, как будто перед ней стоял не тот Музыченко, а совершенно другой человек. Он казался каким-то озадаченным и разбитым. — Да что это с вами со всеми? — Девушка отступила от Юры на шаг и осмотрела с ног до головы. — Все решили с ума посходить? Юра пожал плечами. — Я просто хуёво себя чувствую. За остальных не скажу. Кстати, где Личадеева потеряла? — Он дома, приболел и какие-то проблемы, я не знаю. — Рита расстроенно опустила голову. — Волнуюсь очень, но он просил не лезть. Я, конечно, буду не собой, если не полезу, но пусть лучше побудет один. Не знаю, чувствую, что что-то сильно не так... С каким вообще пор тебя интересует локация Личадеева? Вопрос не в бровь, а в глаз. С тех самых пор, как я увидел в его ебучем альбоме целую галерею рисунков себя. Нихуёвых таких, кстати, рисунков. — Ни с каких. Ищу возможность подкатить к тебе, дорогая, а он только мешает всегда. — Ясно. — Рита приподняла бровь. — Удачи. С этими словами она пошла дальше по коридору, всё ещё думая о Паше. Весь вечер Рита просто сидела на подоконнике в своей комнате, курила и слушала музыку. От каждого уведомления в телефоне она вздрагивала, молясь, чтобы это был Паша, всё тщетно. Всю ночь она не могла сомкнуть глаз, а в четыре утра ей пришло сообщение о том, что всё в порядке, просто какие-то разлады с отцом. Наверное, снова пьёт и страдает хуйнёй. Очень странно, что при этом Паша остался дома, потому что обычно в такие моменты он убегал со всех ног и недели проводил у Риты дома, рядом с ней. И это были лучшие недели для Риты, потому что тогда она знала, что Паша рядом, что он в безопасности, что он спокоен и нет никаких проблем. Наверное, Рита могла бы жить с Пашей всегда. Поймав себя на этой мысли, Рита отложила телефон, уткнулась лицом в подушку и тихо заплакала. Она очень, очень редко позволяла себе быть слабой и отдаваться чувствам, но с каждым днём это было всё больше и больше невыносимо. Осознание пришло уже давно, но Рита скрывала эти мысли от самой себя и от всего мира. Она действительно любила его. Всем сердцем и душой, за всё, за что только можно было любить. И сейчас, когда у него были проблемы, о которых Рита до конца даже не знала, она чувствовала, как сердце её разрывается на кусочки. Почему нельзя просто подойти к нему и признаться? Ведь всё так просто, у Паши никого нет, в этом она была уверена на все сто процентов. Рита славилась сильнейшей проницательностью и способностью к эмпатии. Именно эти качества и сдерживали её. Она чувствовала, что что-то не так, и уже давно, только вот общая картинка никак не складывалась, она упускала какую-то важную часть их с Пашей жизни, хотя казалось, что всё на поверхности. Что же она упускала?

***

На следующий день Паша, естественно, не пошёл в школу. Он как следует выспался, встал в полдень и решил заняться чем-то полезным, чтобы как-нибудь отвлечься. Он полностью убрался в комнате, убив на это часа три, поиграл на аккордеоне, погруженный, полностью, в свои мысли, посмотрел какой-то абсолютно идиотский фильм, после чего просто сел на кровати и, взяв свой блокнот с тумбы, начал крутить его в руках, не в силах открыть. Если бы не этот чёртов блокнот, всё было бы хорошо. Паша покачал головой, не соглашаясь с собой же. Что вообще могло быть хорошо? Всё было не хорошо уже очень давно, сразу после того, как Паша впервые засмотрелся на Юру. Он, правда, не мог вспомнить, как давно это началось, а это означало, что «хорошо» не было уже буквально с незапамятных времён. Его размышления прервал стук во входную дверь. Стук был настолько настойчивый, что, казалось, входная дверь трясётся. Зачем вообще стучаться, если есть дверной звонок? Наверное, снова напился отец. А, может быть, Рита не выдержала и прибежала орать на Пашу о том, как она волновалась. Паша как-то несчастно улыбнулся, натянул на себя футболку, задев при этом бинт с порезом и прошипев от боли, встал и пошёл к двери, а стук всё не прекращался. — Да иду я, блять, иду... — Паша открыл дверь и замер, весь мир остановился, вместе с его сердцем, мыслями и вообще, всем. За порогом стоял Музыченко, во взгляде которого читалась злость и ещё что-то, чего Паша не понимал, возможно потому, что анализировать хоть что-то он сейчас был не в состоянии. — Отец дома? — Юра коротко спросил, смотря Паше через плечо, не в глаза. — Нет. — Замечательно. — С этими словами, без приглашения, Юра прошёл в прихожую, оттолкнув Пашу в грудь, закрыл за собой дверь и без единого замешательства пошёл к Паше в комнату, как у себя дома. Он держался таким спокойным и невозмутимым, только глаза его по-странному блестели. В полной тишине, Паша прошёл за ним и закрыл за собой дверь в комнату. Юра подошёл к окну, положил обе руки на подоконник и опустил голову. Паша в это время сел на кровать и начал рассматривать свои ноги. Музыченко развернулся в сторону Личадеева и смотрел прямо на него, взгляд его как будто затвердел, как и всё тело, он буквально замер и даже моргать стал реже, чем нужно было. — Не думал, что ещё хоть раз окажусь в этой комнате. Металлический голос Юры заставил Пашу вздрогнуть. Ответа не последовало. Какое-то время он молчал, после чего снова отвернулся от Личадеева и продолжил. — То, что ты сказал про давнюю влюблённость в другого человека на той вписке и твой блокнот... — Юра запнулся, прокашлялся и продолжил, смотря куда угодно, кроме Паши. — Как-то связаны? — Да. — Просто сказал Паша, теребя футболку снизу, у краёв, продолжая рассматривать свои ноги. — Как? — Прямо. Снова молчание. Каждый из парней пытался переварить то, что произошло и этот их диалог не помог расставить никаких точек или что там вообще было нужно? Паша пошевелился первым, поднял голову и взглянул на Музыченко. Юра обернулся и их глаза встретились, и казалось, что взгляд их ощущался физически. — Пиздец просто. — Юра начинал злиться, потому что те эмоции и ощущения, которые он сейчас испытывал, были ему абсолютно незнакомы и пугали до чёртиков. Злость была его естественной самозащитой. — Просто пиздец, Личадеев! Откуда ты высрался такой, уебок? — Музыченко развернулся к столу Паши и снёс оттуда вещи, которые упали на пол, за вещами последовал и сам стол, который с треском перевернулся. — Зачем ты покрасил волосы? — Паша смотрел на Юру невозмутимо, хотя внутри него бушевала буря. И стол было жалко. Юра замер ненадолго и снова отвернулся от Паши. Плечи его быстро поднимались и опускались от тяжёлого дыхания. — Пошёл нахуй. — Музыченко сорвался с места и пошёл на выход, открыл дверь и застыл в дверном проёме, спиной к Паше. Личадеев засмеялся бы, если бы не было так тошно. Юра буквально зарычал, сделал шаг назад, обратно в комнату, хлопнул дверью и прижался к ней лбом. Паша смотрел ему в спину, держась всё так же, спокойно. Юра обернулся и увидел перемотанную руку Паши. Этого точно не было в тот вечер. — Что у тебя с рукой? — Зачем ты покрасил волосы? Юра прорычал снова, раздражительности его просто не было предела. Он быстро подошёл к Паше, сжав руки в кулаки, а тот даже не дрогнул. Музыченко схватил Пашу за футболку, резко поднял на ноги и пошёл на него, заставляя пятиться до тех пор, пока Личадеев не оказался прижат к стене. Где-то он это уже видел. Юра тяжело дышал, злобно смотря Паше в глаза, одной рукой всё ещё держал его, а другой сжимал кулак. Паша приготовился к удару. К удивлению Личадеева, его не последовало. Юра просто размахнулся и со всей силой ударил в стену прямо рядом с Пашиным лицом, и оставил вмятину на фанере. Кулак заныл, на костяшках проступила кровь, и Юра зашипел, после чего резко отпустил Пашу и отпрянул. Казалось, что это мгновение длилось целую вечность. Паша стоял и не шевелился, сердце его готово было выпрыгнуть из груди, дышать было тяжело. Юра отпустил футболку Паши, проскользнул рукой выше по его телу и схватил его за затылок, больно сжав его волосы. Личадеев выдохнул и зажмурился, ноги подкашивались. Юра оттянул волосы Паши и посмотрел на его лицо, после чего прижался своим лбом ко лбу окончательно сошедшего с ума Паши. Парни переводили дыхание, но попытки эти были абсолютно безуспешны. Выпустив Пашу из хватки, Юра отпрянул на пару шагов, ещё раз посмотрел ему в глаза и проговорил: — Я не знаю, зачем. — С этими словами Юра отступил ещё на пару шагов, а затем развернулся и вышел из Пашиной комнаты вон, оставив Личадеева так и стоять у стены, не шевелясь. Выйдя на улицу, Юра тряхнул головой, пытаясь выкинуть из неё всё это, и, прикурив сигарету, пошёл от Пашиного дома прочь своей будничной хулиганской походкой, как будто ничего и не произошло.

***

Паша твёрдо решил появиться в школе в следующий понедельник. Причин, по которой он изменил своё решение не ходить больше в школу никогда, было много: парень действительно не хотел никаких хвостов и проблем с учебой, хотя, в десятом классе по этому поводу можно было не волноваться, Паша очень соскучился по Рите и ему хотелось скорее заверить её, что всё в порядке. Она не заслуживала такого отношения, хотя иногда её любви и внимания было очень много. Рита была самым близким человеком на свете для Паши, и он благодарил Вселенную за то, что она послала ему такой подарок судьбы. Рита была очень умной, проницательной, интересной, в меру безбашенной, преданной и любящей. Она заменила Паше и мать, и отца, и всех друзей, которые, при желании, могли у него быть, брата и сестру. И, редко, когда Паша срывался на неё, он корил себя ещё очень долго, а Рита прощала его сразу, ещё до того, что Паша успевал извиниться. Прощала целиком и без остатка, так, как сам Паша мог прощать только Юру. Паша нахмурился этим мыслям. Не туда его заносит. Нельзя было сравнивать отношение Риты к Паше с отношением Паши к Юре. Нельзя же? Паша Юру обожал. Возможно, он любил тот образ, который сам нарисовал в своей голове, но легче от этого не было. Всё, что было связано с Юрой, сводило Личадеева с катушек. Казалось, он был готов на всё, только бы дотронуться до него. Только бы ещё хотя бы раз пережить те ощущения, которые он испытал, прижавшись спиной к стене и лбом ко лбу Юры. Эта сцена всплывала в воспоминаниях Паши все выходные. Он до сих пор чувствовал пальцы в своих волосах, тепло Юры и это тяжёлое дыхание на своём лице. В горле стоял горький ком, сердце ёкало при каждом всплывающем образе, а дрочить приходилось чаще, чем, казалось, моргать. Рита звонила Паше в субботу вечером и днём в воскресенье. Почему-то не хотелось рассказывать ей ложь по телефону, хотелось сделать это хотя бы в лицо, чтобы потом ненавидеть себя ещё больше. Конечно, по телефону было бы гораздо проще, но она этого не заслужила. Когда это закончится? Хотелось ли Паше, чтобы это вообще когда-нибудь заканчивалось? Мозг просто разрывался от противоречий, и всё было бы гораздо проще, будь Юра геем. Будь Юра геем. Как бы забавно это ни звучало, в те выходные Паша впервые задумался о своей ориентации. Всё было очевидно, как ясный день, но давящее общество, в том числе и его собственный отец, не позволяли Паше просто принять тот факт, что он на самом деле являлся геем. Возможно, когда-нибудь, мимо него пройдёт девушка, в которую Личадеев влюбится, за которой будет ухаживать и с которой будет спать. Он не отрицал такого развития событий. Но сейчас, пытаясь вспомнить хоть одну девочку, к которой Паша ощущал хоть какое-то влечение, Личадеев понимал, что никого и не было. Он как будто бы всегда вожделел Юру. Возможно, до этого он просто был мал, чтобы симпатизировать хоть кому-то. В те выходные Паша решил отпустить всё то, что его держало, всё то, что сводило его с ума. Он окончательно признался себе, что является геем и что очень сильно любит Юру Музыченко, который, кстати, возможно влюблён в его лучшую подругу Риту. Паша пообещал себе, что обязательно признается в этом им обоим, а дальше будет то, что должно случиться. Никто не знал, что конкретно их ждёт, но держать всё это в себе Личадеев просто не мог. И первому он расскажет Юре, потому что это будет честно.

***

— Господи. — Рита накинулась на Пашу, как только увидела его у кабинета, где будет проходить второй урок. Он, как обычно, опоздал. Девушка обняла Личадеева отчаянно и так крепко, как только могла. Она прижалась своей головой к его груди и еле-еле сдерживала слёзы, чтобы не показаться чокнутой. Паши не было всего лишь три дня, но казалось, что он пропал без вести на год. Рита, как можно менее заметно, вдыхала его запах, сжимая Пашину рубашку в своих кулачках. Затем она отошла, чтобы рассмотреть его. Растрепанные длинные волосы, серьга в ухе, её самая любимая шляпа на свете, синяя рубашка, застегнутая на все пуговицы и чёрные джинсы. — Ну ты и пидор. Ребята засмеялись, но продолжалось это ровно до того, как Рита заметила ещё опухший нос Паши. — Что это? Паша опустил голову, собрался с силами и начал врать. Каждое слово давалось с трудом, но это была ложь во благо. Скоро он обо всём расскажет. — Отец стал пить пуще прежнего. Выходные выдались, мягко говоря, тяжёленькими. Всё в порядке, Рит, не парься, мы уже разобрались. В любом случае, он пообещал больше ко мне не приближаться, заплакал даже. — Паша усмехнулся и скорчил гримасу отвращения. Да по нему РГИСИ плачет. Рита слушала всю эту историю и хмурилась, затем покачала головой и тихо сказала: — Мне очень жаль, что тебе приходится это переживать. Осталось отучиться совсем немного, потом снимем квартиру на двоих и пошлём нахуй этого старика, пусть дальше спивается, главное, чтобы квартиру не пропил. Всё будет хорошо. — Рита проговорила это уверенно и твёрдо, давая таким образом обещание, а Паше стало тошно. Он кивнул и снова притянул девушку к себе. — Нежничаете, значит, — как обычно, откуда ни возьмись, появился Музыченко, который оторвал Риту от Паши и приобнял её за талию. — О, что с носом? — Взгляд его был издевальчески-заигрывающим, а на губах растянулась ехидная ухмылочка. — Какие-то пидорасы напали на меня и избили прямо на улице, средь белого дня. — Паша мило улыбнулся, сверкнув глазами. Это что, флирт? — Да уж, не повезло. Вот была бы с тобой рядом эта маленькая бестия, всем бы жару дала. Рита закатила глаза и оттолкнула от себя Юру: — Сгинь, иди, куда шёл. — Ты мне сердце разбиваешь, красавица, покончу с собой, а тебя посадят за доведение до самоубийства. Рита засмеялась. — Ох, если бы каждый раз за такие слова мне платили доллар, я была бы уже богаче Цукерберга. Юра недоверчиво нахмурил брови, но решил удалиться. Уходя, он улыбался. В таком ключе пролетела вся учебная неделя. Паша держался рядом с Ритой, которую полностью это устраивало. Иногда Юра подскакивал к ним, они обменивались с Ритой любезностями и Юра уходил, каждый раз бросая напоследок Паше короткий взгляд, значения которого Личадеев понять не мог. Проходя мимо друг друга в коридоре, парни не говорили ни слова, но, оказываясь с Пашей наравне, плечом к плечу, Юра всегда поднимал свои глаза и смотрел прямо Паше в душу. Один раз то же самое произошло даже с разных концов коридора. Паше хотелось всё бросить, подбежать к Музыченко и, впечатав его в стену, проорать ему в лицо всё, что Личадеев о нём думал. Всё постепенно налаживалось в голове Паши, но потом наступила пятница. Видимо, кто-то проклял Пашу, и теперь каждую пятницу с ним обязательно будет происходить какое-нибудь дерьмо. Перед последним уроком Паша и Рита спешили к своему классу, поэтому быстро бежали. На встречу к ним шли Саша и ещё один парень, оба они были из этой Юриной банды. Чисто случайно, Паша задел Сашу плечом и резко отпрянул, а Рита засмеялась. Из рук Саши посыпались листочки с самостоятельными работами его класса, которые классная попросила отнести в её кабинет. — Ох, блять, извини, торопимся. — Паша упал на корточки и начал собирать листочки, но, не успев взять ни одного, больно и резко получил по носу коленкой. Снова. Из носа пошла кровь, Паша рухнул на пол, но сразу же резко встал, сжимая кулаки. — Уёбок. Паша, собрав всю свою злость, которая с прошлой пятницы кипела в нём, не в силах выплеснуться хоть куда-то, ударил Сашу прямо в нос, тот хрустнул, и у обоих парней пошла кровь. Они сцепились в драке, вокруг начали собираться зеваки, а Рита, которая просто обезумела от ярости, прыгала вокруг парней, пытаясь их разнять. — Ты ебаный труп, Саша, я обещаю тебе, ты, сука, не жилец! — Рита заплакала от злости, которая её переполняла, но действительно ничего не могла сделать. Оторвавшись на секунду от Паши, Саша грубо схватил её за шею и оттолкнул от них, из-за чего она позорно упала на пятую точку и пискнула. Это было последней каплей для Паши, его светлые обычно глаза потемнели от злости, и он навалился на Сашу так сильно, что вырубил его, сел на нём сверху и продолжал его бить, превращая лицо в кровавое месиво. — Стоп, блять! — Юра пробрался сквозь толпу, грубо отталкивая всех, кто попадался у него на пути, схватил Пашу под руки и оттащил его от Саши, который уже пришёл в себя и в кашле сплёвывал кровь из губы и рта. — Ты совсем ёбнулся, Личадеев? — Юра поставил его на ноги и начал бить его по щекам, чтобы привести его в сознание. — Что с тобой не так, блять? — Паша всё ещё вырывался и не слышал и не видел, казалось бы, ничего, кроме Саши, которого хотелось убить. — Пашенька! Пашенька. Паша проморгался, увидел перед собой Юру и убрал его руки от себя, отступив на шаг. Он повернулся к Рите, которая так и сидела на полу, и увидел в её глазах изумление. Рита только пару раз видела такого разъярённого и пугающего Пашу. И, как она ни старалась, он не успокаивался, никто не мог успокоить его, пока этот приступ гнева не проходил. Паша буквально не слышал и не видел ничего и никого перед собой. А сейчас появился Музыченко, который сказал ему всего пару слов и... — Я в порядке, в порядке. — Рита подала Паше руку в ответ, встала и сразу же схватила его под локоть, не смотря на Юру, увела в сторону туалета. — Тебе надо умыться. Уверена, с урока тебя заберут к директору. Музыченко разогнал всех зевак, поднял голову на камеру, которая снимала коридор и шумно выдохнул: она так и была заклеена жвачкой. Быстро взяв Сашу под руку, как это сделала Рита с Пашей, он повёл его туда же, в туалет, но в другой, от греха подальше. Юра не знал про то, что Личадеев может быть настолько зол. Не знал он и того, что был первым человеком, который смог его в этом порыве остановить. Рита помогла Паше умыться, взяла его руки в свои и посмотрела ему в глаза. — Всё хорошо. — Она прошептала. — Давай свалим отсюда, ладно? Паша кивнул и взял Риту за руку: — Я не знаю, что делал бы без тебя. Правда, Рит, ты — лучшее, что случалось со мной за всю мою жизнь. Услышав это, Рита почувствовала покалывание в низу живота, выдохнула и сжала Пашину руку. Ребята вышли из школы через основной вход, хотя обычно делали это через чёрный, где часто курили все старшеклассники после пятого урока: уборщица в это время выбрасывала мусор в контейнеры и открывала вход на всю перемену. Сейчас уже можно было не бояться, что охранник будет задавать какие-то вопросы, потому что у многих детей по пятницам было пять уроков. Так и держась за руки, они побежали в сторону дома Паши. Настроение обоих резко улучшилось, Рита бежала чуть быстрее и тянула Личадеева за собой. — А давай напьёмся? — Рита чуть наклонила голову и посмотрела на Пашу. — Сильно напьёмся. Паша пожал плечами и проговорил: — На самом деле, давно пора. Они забежали в магазин рядом с домом Паши, где до сих пор продавали алкоголь без паспорта, купили бутылку водки и по паре энергетиков. Весь путь до дома они глупо шутили и подкалывали друг друга, пихались локтями, а один раз Рита даже смогла допрыгнуть до Пашиных волос, чтобы их потрепать. Отец был дома, но спал с суток, поэтому ребята тихонечко прокрались в комнату Паши и прикрыли дверь. Пару часов они сидели в комнате, слушая музыку и поедая все запасы Пашиных чипсов, которые они только могли найти по полкам, запивая их водкой с энергетиками — любимым напитком Риты. Она всегда говорила, что не любит пить другой, кроме водки, алкоголь, только голова болит и спать хочется. А энергетик эту проблему решал, хотя, если они перебарщивали, потели ладони и сердце ощущалось на физическом уровне. Паше это было уже не страшно, за последние недели его сердце билось сильнее обычного так часто, что он перестал его чувствовать. Так и до тахикардии недалеко. Часов в шесть вечера, Паша услышал домашний телефон. Он звонил крайне редко, поэтому Личадеев напрягся и закрыл лепечущей что-то Рите рот рукой, шикнув. Отец поднял трубку. — Слушаю. Да, это я. Ой, здравствуйте, Татьяна Владимировна, да... Паша посмотрел на Риту со страхом в глазах, в её взгляде тоже читалось беспокойство. Паша встал и открыл дверь, чтобы видеть, как забавно меняется лицо отца. — Да уж... Вы даже не удивили меня. В последнее время с ним что-то творится, я обязательно проведу с ним беседу. Большое спасибо, что не стали распространяться об этом... да, до свидания. — Старший Личадеев положил трубку, взял с тумбы бутылку пива, сделал глоток и бросил в сторону Паши укоризненный, хмурый взгляд, после чего лениво поплёлся в сторону и скрылся в своей комнате. — Вот это воспитание, я понимаю. — Рита засмеялась, когда Паша вернулся к ней и закрыл дверь. — Боже, да моя маман уничтожила бы меня потоком своих слёз и обвинений о том, как сильно я скатилась и упала в её глазах. Паша усмехнулся: — Мне иногда кажется, что у моего отца какое-то расстройство личности. Иной раз он бы просто меня избил, а сейчас мне повезло. Видимо, этот мудак решил не писать заяву, а училке рассказал кто-нибудь из зевак. Не знаю, поровну. Видимо, Музыченко его надоумил, либо запугал. Он же тебе больно сделал. Рита посмотрела на Пашу, улыбнулась и опустила голову. Интересно, Паша ревнует? Ревнует. Ближе к вечеру, Рита и Паша решили выбраться на крышу, теплее оделись и взяли с собой по пледу. Водка почти заканчивалась, поэтому они украли из холодильника чекушку отца, взяли с собой бутылку обычной воды (после целой бутылки водки было уже без разницы, чем запивать), и ушли из квартиры. На улице было прохладно, первая неделя октября подходила к концу, и это заставляло Пашу грустить. Он не любил позднюю осень и зиму в целом, было холодно, серо и пусто. Ему, как художнику, нравились те времена года, в которых присутствовало множество красок, а не только белая, серая и чёрная. — Как же я обожаю это. — Рита проговорила, смотря на весь их район. Её голова лежала на Пашином плече, один плед они постелили под себя, другим укрыли ноги. — Что «это»? Рита чувствовала, что достаточно пьяна для того, чтобы раскрыть Паше хотя бы часть своих чувств. Она знала, что между ними есть огромная связь и была уверена, что он поймёт её. — Да всё, Паш. Всё, что связано с тобой. В моменты, когда мы с тобой сидим вот так, под любимую музыку, смотрим на темнеющий от сумерек город, я ощущаю себя счастливой. С тобой я чувствую тепло и безопасность. — Она улыбалась, морщив нос, прикрыла глаза. Паше не нужно было отвечать, он чувствовал всё то же самое. Только вот ощущения эти у них были на разных частотах. — А ещё... — Рита подняла голову с плеча Паши и посмотрела ему в глаза. Паша непонимающе хмурился, а Рита приблизилась к нему, — Паш, я так люблю такие, как у тебя, глаза... Голубые, чистые такие и глубокие. Нет ничего лучше голубых глаз. — Рита набрала полную грудь воздуха и выдохнула следующие слова на одном дыхании, — нет ничего лучше твоих глаз. Паша смутился, ненадолго задержал свой взгляд на Рите, а затем отодвинулся от неё, укладывая её голову обратно себе на плечо. — Не знаю, — сказал он, — по-моему, самые обычные глаза. Таких множество. Даже у тебя самой такие есть, даже более синие и красивые. Мне нравится другой тип глаз... — Паша икнул. — Тёмные. Шоколадные такие, но не молочные, а, скорее, горькие. Или совсем чёрные, в некотором освещении. А если эти глаза, да ещё и с тёмными волосами... — Паша замечтался. — Такие глаза я всю жизнь любить готов. Внутри у Риты что-то бесповоротно оборвалось, а картинка, пазл за пазлом, сложилась, наконец, до конца. Девушка широко распахнула глаза, которые моментально наполнились пьяными и жгучими слезами, всклочила с места и попятилась от Паши назад. В глазах её читалась вся боль и осознание, дыхание перехватило, а рот открывался и закрывался сам по себе, как у рыбы. — Ты чего? — Паша встал тоже и вытянул руку перед собой, идя на Риту. — Что я не так сказал? — Стой на месте, Паша. — Девушка сказала это жёстко, без дрожи в голосе, хотя из глаз катились слёзы. Абсолютно все взгляды, недоговорки, синяки, Пашины заикания в присутствии Юры, вписка, их драка после, отсутствие Паши в школе, всё расставляло ироничную и ужасную правду на своё место, в голову Риты. Наверное, если бы Рита не была собой, натренированной на позитив, она бы прямо сейчас разбежалась и полетела с крыши камнем вниз. — Я просто... да, что уж там. Я переоценила нашу с тобой дружбу. Очень сильно. — Я ничего не понимаю. — Паша признался, хотя осознание всего тоже подкатывало комом к горлу. На самом деле, Личадеев не хотел слышать никакую правду. — Только что я призналась тебе в любви. Паша попытался предпринять последнюю попытку: — Я знаю, я тоже тебя люблю, ты же понима... — Заткнись! Закрой, блять, свой рот! — Рита сорвалась на крик и расплакалась ещё сильнее. — Пошёл ты нахуй, Личадеев. Сколько ещё дорогих ему людей пошлют его нахуй? — Рит... — Я люблю тебя. — Я не виноват в этом. Как и в том, что ничего не знал и... не смогу ответить тебе взаимностью в той мере, в которой ты хочешь. — Жёстко. — Рита усмехнулась, а в глазах её сверкнула ярость. Как же Паша надеялся, что Рита не догадалась ни о чём, кроме того, что Паша не сможет быть с ней. — Прости меня, но мне нужно побыть одной прямо сейчас. Я ухожу. — Не уходи. Мы можем поговорить... блять, да как вообще такое может быть? Ты себя видела? Ты меня видела? — Заткнись. — Снова проговорила Рита. — Мы увидимся позже, но сейчас... блять, как же быстро всё может измениться. Прости меня. Ещё немного, и я закипела бы. Как глупо всё вышло... — Рита всхлипнула и прикрыла рот руками, скинула с себя плед и оставила Пашу в одиночестве, вместе с чекушкой и двумя пледами, которых теперь было слишком много для одного. Купив в магазине ещё одну бутылку водки, Рита побрела домой, выпивая прямо из горла. На самом деле, всё, что она испытывала, было непреодолимой яростью, объектом которой стал Музыченко. Целуй, прошу. Риту дёрнуло, когда она прокручивала все моменты, которые принимала от Паши на свой счёт. Ноющая, колющая и режущая боль пропитала каждую клеточку тела, дышать было почти невыносимо, и чем больше времени проходило, тем больнее было в районе груди. Кинжал за кинжалом вонзался прямо под дых, когда Рита рисовала у себя в голове моменты их с Пашей счастливого будущего. Всё рухнуло в один миг. Кто был виноват в этом? Рита винила себя, винила за свою глупость и мечтательность. Винила Пашу за его глаза, голос, волосы и сутулость, за его сраный аккордеон и улыбку, за его запах, брови и смех, за все те минуты, которые он провёл рядом с Ритой, влюбляя в себя больше и больше. Вот тебе и первое в жизни признание. Просто пиздец. Больше всего Рита винила Юру. Всё её существо наполнилось отвращением и ненавистью. Каждое его к ней прикосновение сейчас горячо пульсировало на коже, каждое его слово, каждый комплимент горько и больно отдавался эхом головной болью. Всё тело Риты тряслось, слёзы не переставали литься солёными ручьями, а все мысли сосредоточились на ненависти. Недолго думая, Рита дошла до дома, взяла из шкафа свою любимую биту, которую когда-то она заказывала для фотосессии, залпом выпила треть бутылки водки и поплелась в сторону дома Юры. На улице было уже темно, только фонари освещали площадь, на которой стоял любимый мотоцикл Юры, прямо под окнами в его комнату. Рита выпила ещё немного водки, после чего громко и истерически рассмеялась и кинула её прямо в мотоцикл, бутылка разбилась и водка расплескалась на сидение. — Музыченко! — Рита заорала и со всего размаху ударила по мотоциклу, отломав одно из двух его зеркал. Зрелище было забавное и, немножко, устрашающее. Миниатюрная блондинка с каре, в рваных колготках, чёрной кожаной юбке и короткой джинсовке, с абсолютно пьяными и бешеными глазами, ходила с битой на плече вокруг байка, готовясь нанести ещё один удар. Весь её темный макияж растёкся по лицу и смешался со слезами. Прямо Харли Квинн. Ответа не последовало, хотя Рита была уверена, что Музыченко ещё никуда не ушёл. Для пятницы слишком рано. Она продолжила бить его байк. В разные стороны летели осколки приборной панели, второго зеркала, пластиковых ручек. — Сука! — Рита пнула байк ногой и тот свалился с подножки, царапаясь об асфальт. — Какого... Ярина! Блять! — Музыченко выглянул из окна и заорал. Казалось, он прямо сейчас выпрыгнет из окна, с третьего этажа. Рита злобно засмеялась и продолжила добивать байк то битой, то ногами. Музыченко выбежал секунд через сорок, подбежал к Рите и выставил обе руки вперёд. Чёрт её знает, она могла накинуться и на него. — Всё это время, — Рита сорвалась на ор, — я не могла понять, о какой старшекласснице он говорит. — Удар. — Я ломала голову ночами, перебирая всех, кого только знала, и ни одна... — Удар, — ни одна из них не подходила по той или иной причине. Я ненавидела её всем сердцем, завидовала, ведь он никогда не говорил про неё, сказал только один раз. Но я знала, что она снится ему. Знала, что когда-то он был влюблён. Хотела встретиться с ней и сделать так, чтобы он никогда больше не думал о ней. — Пинок. — Сука! — Рита озабоченно засмеялась, скалясь, — я была уверена, что рано или поздно он станет моим. Юра прекрасно понимал, о ком идёт речь. Такую Риту он не видел в жизни, и даже представить не мог, на что она способна. Сейчас даже байк было не жалко. В его сердце что-то предательски заныло. — Я прошу тебя, отдай мне биту. — Юра сделал шаг навстречу. — Не смей, блять, шевелиться. Я раскрошу твой череп. Юра замер. — Всё это время я считала, что у меня будут шансы. А сегодня выяснилось, что у меня есть серьёзная соперница, представляешь? — Рита бросила биту на байк, окончательно разбивая стекло и задевая стрелку спидометра. — И эта соперница — ты, Юрочка! — Рита ещё громче засмеялась, разводя руки. После этого она упала на колени и опустила голову. В мозгах больно пульсировало, перед глазами поплыло. Юра подошёл к Рите, не в силах сказать хоть что-то. Он не собирался доказывать ей о том, что стал этой «соперницей» не специально. И он действительно не знал, что делать. Схватив девушку за плечи, Юра поднял её и придерживал, чтобы она смогла стоять на ногах. Чуть наклонившись, Музыченко прикрыл глаза и горько проговорил: — Я провожу тебя. Мы поговорим обо всём позже. Рита подняла голову, и лица обоих оказались на одном уровне. Пьяно улыбнувшись, Рита прошептала: — А знаешь, пошёл он нахуй. — После этих слов она вцепилась Юре в шею и настойчиво поцеловала его. Пошёл он нахуй. Рита прекрасно понимала, что Юра не зря подкатывал к ней. И что никакого отношения к чувствам Паши он не имеет. И Рита была бы не собой, если бы не стала мстить тем, кто перешёл ей дорогу. Даже если это был человек, за которого она готова была отдать жизнь. Даже если это был человек, о котором она будет помнить всегда. Сейчас мысли о том, что Рита готова простить Пашу за всё, ушли на второй, а то и на третий план. Вообще, все мысли, которые были у неё в голове, улетучились. Она действовала инстинктивно, а Юра был просто мужиком, который не смог не ответить на такой поцелуй. Она толкнула его в грудь и потянула в сторону подъезда, явно давая понять, что ей нужно. Той ночью они переспали. Свой первый раз девушка представляла себе совершенно не так. Не в этой квартире, не с этим человеком, не при таких обстоятельствах и не в таком состоянии. Рита сделала это специально, на зло, даже если и знала, что совершает самую большую ошибку в жизни. Мысль о том, что Паше будет больно, подпитывала её и, в то же время, доставляла невыносимую боль. Юра сделал это, потому что хотел, и уже очень давно. А ещё, потому что был уверен, что никто, кроме девушек, его не интересовал. И он пытался доказать это не только себе, но и всему миру. Что-то в глубине души орало о том, что нужно остановиться, что последствия этой ночи могут быть ужасными, но, в обратную сторону, он был уверен, что не он пользуется Ритой сейчас, а совсем наоборот. Она была слишком сильна, слишком красива и желанна. Почему же эта ночь не принесла Юре того счастья, которое он представлял? Почему, смотря на спящую рядом, ещё пьяную Риту, хотелось выть от чувства вины? Он чувствовал себя виноватым перед ней, на все сто процентов. Он точно знал, что Рита никогда не сознается ни себе, ни ему, в том, что именно Музыченко ей воспользовался. Рита пришла к нему, полностью отчаявшись и разочаровавшись. Неужели Личадеев додумался рассказать Рите о своих чувствах к Юре? Неужели он на самом деле мог поступить так с девочкой, которая, очевидно, давно и сильно любила его и была готова пойти на всё, только бы быть рядом? Конечно, нет. Юра знал и это. Паша не был тем человеком, который мог бы сделать близкому другу так больно. То, что произошло между ними, так и останется для Юры тайной. Он так и не смог уснуть, пытаясь сосредоточиться на своих ощущениях и чувствах. Он так долго хотел Риту, но когда получил, всё пошло наперекосяк. В ту ночь Музыченко осознал, что не получил от этого никакого удовольствия. Он пытался бороться с собой, пытался уверить себя в том, что не те обстоятельства привели Риту к нему, что она была девственницей, которых он не любил, что слишком много дерьма произошло с ними тремя за такой короткий промежуток времени, но никакого успокоения Юра так и не получил. Всё постепенно становилось на свои места, но как с этим жить и что делать, Юра, по-прежнему, не знал.

***

Паша просидел на крыше ещё часа два. Он почти не шевелился, смотря в темноту города. Мысли в его голове заставили его протрезветь настолько, насколько это вообще было возможно. Он, как и Рита, прокручивал у себя в голове все те моменты, которые вспоминал, когда девушка проявляла к нему внимание. И теперь всё действительно вставало на свои места. Паша вспомнил тот поцелуй на вписке и только сейчас осознал, насколько он был отчаянным и необходимым для Риты. И сейчас он снова разозлился на неё, потому что окончательно понял, что действовала она исключительно в своих целях. Паше было больно. Он прекрасно знал, что такое безответная любовь. Но он даже представить не мог, как тяжело любить человека, который постоянно находится рядом с тобой и не обращает на тебя никакого внимания. Вопреки словам, которые он сказал Рите о своей невиновности, Личадеев чувствовал себя виноватым. Как же ему хотелось быть нормальным парнем, который смог бы ответить такой девушке, как Рита, взаимностью. Они были бы счастливы и любили бы друг друга до безумия, съехались бы и поступили в один ВУЗ. Только теперь до Паши дошло, почему Рита постоянно твердила об их переезде. Как можно быть таким умным и таким тупым одновременно? Она заслуживала всё счастье мира, но он не мог ей его дать. В любом случае, Паша чувствовал, что вся эта история близка к развязке. Он будет любить Риту всегда, будет считать её самым лучшим и преданным человеком на свете. Чуть позже, когда всё закончится, он постарается восстановить с ней хоть какие-то отношения. А если она не захочет быть рядом с ним, он поймёт и отпустит её, показав ей все свои рисунки с ней. Паша был склонен к помешательству, поэтому уже сейчас, слишком заранее, он строил планы того, как будет следить за ней, за её благополучием и безопасностью. Всю ночь Паша не мог уснуть. Он хотел позвонить Рите и узнать, всё ли в порядке, но что-то останавливало его. Ей нужно было время. Да и сам Личадеев не был готов сейчас встречаться с ней. Чувство вины заполняло почти всё пространство в его голове. Всё, что осталось, это чувство вины перед Ритой и любовь к Юре, которая заполняла Пашу с каждым днём всё больше, и сейчас это чувствовалось, как никогда. Ворочаясь до восьми утра, Паша сел на кровати и обхватил голову руками. Просидев так какое-то время, Личадеев полностью осушил стакан воды и свесил ноги с кровати. — Хватит. Парень встал и начал собираться. Ему было всё равно, что Музыченко спит, что он мог всю ночь тусить или, вообще, трахаться с кем-то. Сегодня все точки будут расставлены, сегодня он признается ему в любви. С каждым шагом, который делал Паша в сторону дома Юры, парня заполняла какая-то уверенность. Он широко улыбался, сердце бешено билось, отдаваясь пульсацией в висках. Он был готов. И в то время, как Паша подошёл к подъезду Музыченко, не заметив разъебанный в хлам байк, железная дверь открылась. То чувство, которое испытал Паша, не ощущал, наверное, ни один человек во Вселенной. Возможно, такого эффекта можно было добиться от сильнейшего наркотика, который пропитывает каждый нейрон химией и уничтожает нервную систему изнутри. Он увидел Риту, которая, пошатываясь, выходила из подъезда. Её колготки были рваными, на одной из коленок запеклась кровь, на лице не было косметики, а в глазах, ещё до того, как она увидела Пашу, была пустота. Абсолютное ничего. За ней вышел и Юра, слишком помятый и разбитый для этого мира, под стать своему байку, который Личадеев успел заметить чуть позже. Рита увидела Пашу, посмотрела ему в глаза и ухмыльнулась, взяла Юру за руку и увела его в сторону своего дома. Музыченко не посмотрел на Пашу. Казалось, что это не закончится никогда. Сейчас всем троим было невыносимо больно, но никто так и не смог подать виду. Неужели, всё было зря? Неужели Рита впустую решилась признаться Паше, неужели Юра впустую осознал для себя этой ночью пугающую правду, неужели Паша зря набрался сил на признание Юре? Всё происходило как будто в замедленной съемке ёбаного подросткового сериала. Паша проводил их взглядом, сунул руки в карманы и пошёл домой. В голове не было ни одной мысли, кроме того, что такую боль стерпеть просто невозможно. На его каменном лице не отображалась ни одна эмоция. Пустота внутри росла в геометрической прогрессии, превращалась в чёрную дыру, которая, сжимаясь, засасывала всё, что было в Паше. Всё было кончено.

***

Вечером той же субботы, в дверь квартиры Паши раздался стук. Личадеев повернул голову в сторону звука, встал и пошёл открывать. Выглядел он абсолютно безжизненно. За порогом стоял всё тот же Музыченко, которого не должно было здесь быть ни при каких обстоятельствах, ни в одном из всех параллельных миров. В глазах его читалось осознание, принятие и смирение. — Отец дома? — Коротко спросил Юра, смотря Паше прямо в глаза. — Нет. — Хорошо. Сделав шаг через порог, Юра схватил Пашу за плечи, закрыв дверь, проволок его через коридор в комнату и, подойдя к нему вплотную, сказал: — Кто бы мог подумать, что это будешь именно ты? — Голос Музыченко эхом отдавался в ушах Паши. Личадеев смотрел на Музыченко пустыми, уставшими, но заинтересованными глазами. — Именно я, что? — Паша смотрел Юре прямо в глаза, а сердце, которое, как Паша был уверен, больше никогда не ускорится, начало отбивать чечётку. — Просто именно ты. Не знаю, что. — Юра не шевелился, продолжая смотреть в Пашины глаза так, как будто он принимал какое-то очень важное решение. Сомнения Музыченко читались и в его глазах, и в его поведении. Никогда ещё Паша не видел такого Юру, и, пока они стояли так, не шевелясь, Паша постепенно начал понимать причину такого маленького расстояния между ними. Наверное, если бы в Личадееве было хоть немного уважения к себе, наверное, если бы он не был привязан к Юре так сильно, возведя его на пьедестал своих желаний и приоритетов, Паша точно оттолкнул бы его, выгнал из собственной комнаты, квартиры и жизни. И тогда, тот, другой Паша, смог бы начать свою жизнь заново и изменить её с ног до головы. Но он не был тем Пашей, он был собой. И реальность его заключалась в том человеке, который стоял сейчас перед ним, собираясь, наверное, провести свой самый безбашенный в жизни эксперимент. Из мыслей Пашу вырвали руки Музыченко, которые легли на его щёки. Юра смотрел Паше в глаза, почти не моргая, в то время как большой палец его руки прошёлся по Личадеевской скуле. Паша не верил в то, что происходило с ним в тот момент. Он был почти уверен, что вот-вот он проснётся и увидит Риту, которая, сквозь смех, будет будить его на первый урок. Она заботливо предложит ему чай или пойти нахуй, и всё будет как обычно. Где-то очень глубоко Паша даже хотел, чтобы всё было, как раньше. Это было действительно очень глубоко, и за это было даже немного стыдно. Он сам заварил эту кашу, ему и расхлёбывать. Он, его лучшая подруга, которая обещала никогда его не предавать и тот человек, вокруг которого всё это и крутилось. Тем временем Музыченко взял Пашу за подбородок и поцеловал его.