Он с лирой странствовал на свете; Под небом Шиллера и Гете Их поэтическим огнём Душа воспламенилась в нём. А. С. Пушкин, «Евгений Онегин», 2; IX
Владимир спускается на землю, потягиваясь. Его спина ноет от непрекращающейся тряски на коне, где постоянно приходилось держать спину ровно. Ему не пристало путешествовать в каком-нибудь кэбе, и потому, как гордый всадник, он сначала решает ехать на коне, однако после первых же суток ужасно жалеет о своём выборе. Он находится уже с неделю в дороге, витиеватая змейка которой начинается далеко за границей. Он окидывает взглядом своё поместье, пока соседи окидывают взглядом его и долго не могут понять — юноша это или девушка, одетая не по моде. В смятение их приводят кудрявые тёмные волосы Ленского, которые он привозит на себе из Германии вместе с вольнолюбивыми мечтами и довольно острым умом. Там его с такой причёской причисляют к сливкам общества, а на родине шепчутся о том, что он уже месяц не прикасался к ножницам, а значит и к мылу, и к зубной щётке (что, конечно же, было грязной ложью). Вдохнув полной грудью чистый воздух, к которому приплетается тонкий запах свежескошенной травы, Владимир гордо вставляет ключ в замочную скважину старого ржавого замка, с трудом поворачивает его и распахивает двери своего старого, но одновременно с этим и нового дома, отчего прибежавшая со двора старушка-служанка чуть не закалывает его вилами, решив, что он супостат эдакий и вообще самозванец. Ведь все его крепостные заходят в поместье только через чёрный вход, а то — не дай бог! — опять поднимется скандал, что в передней грязные ковры. Небольшого имения Ленскому вполне было достаточно для счастливой жизни, а тому, кто счастлив, много вещей и не нужно: уютная кухня, выходящая на южную сторону, а потому целый день залитая солнцем, пара-тройка крепостных, покои на втором этаже с камином, где стоит письменный стол с керосиновой лампой да кровать у стены. Новая обстановка тут же пробуждает в нём знакомое ещё с раннего детства чувство восторга, и мысли ручьём изливаются на бумагу, рождая слово за словом, строчку за строчкой, строфу за строфой. И так дышится легко, и глазу так приятно останавливаться на зелени деревьев и узких песчаных тропинках, вьющихся вдоль деревянных изгородей… Вот она, родина! Вот она, Русь-матушка! Сколько же он здесь не был? Год? Два? А может, он уже прожил за границей одну из своих жизней, но, переродившись, словно феникс, вернулся на родину, чтобы начать здесь новую? Жизнь, да ещё какую — прекрасную, радостную, новую! Окинув рукописи мимолётным взглядом, перечитав одну из последних строчек, он аккуратно складывает их в стопку и убирает в ящик стола. Заливаясь детским, звонким смехом, он съезжает по перилам и выбегает во двор, тут же покидая его и прямо в парадной одежде направляясь в сторону шумящей дубравы, в то время как прохожие удивлённо оборачиваются, а служанка, закрывая распахнутую дверь, крестится перед образом, молясь, чтобы не дай бог помещик приехал из туманной Германии полоумным. И вот он, запыхавшийся, но подгоняемый попутным тёплым ветром, ни разу не остановившись, взбегает на холм и опирается на столетний дуб, тяжело дыша. И чудится ему, словно на ветках этого самого дуба сидят нимфы, музы, дриады и играют на своих шестиструнных лирах музыку сфер. И Ленский стоит, очарованный этой еле слышной волшебной музыкой. Невольно заслушавшись, он ложится на траву и, прикрывая глаза, вслушивается в шелест листьев в кронах деревьев, а по его чёрному камзолу бегают солнечные зайчики, просачивающиеся сквозь полупрозрачную завесу крон дубов… Но восторг отступает, и сердце юноши бьётся уже не так сильно, совсем слабо отдаваясь в его груди гулким ритмичным стуком. Ленский поднимается с травы, отряхивается и, преисполненный вдохновением, направляется назад, к своему поместью. На него уже смотрят не так удивлённо, но заглядываются. А почему бы и нет? Красавец, да к тому же вышел не только лицом, но и умом, и сердцем, и душой.***
Конечно же, после такого загадочный юноша в парадной одежде, носящийся по улицам, словно ребёнок, просто не мог остаться без внимания. В покое ему удаётся провести только один вечер, а на следующее же утро к нему начинают сыпаться записки и приглашения в гости. О, как же счастлив поначалу Владимир! Он приводит все свои рукописи в подобающий вид, переписывая их истинно каллиграфическим почерком, одевается в самый чистый наряд, да ещё более строго и официально, нежели ранее, и с приятным трепетанием в груди начинает ждать вечера. Но какое же разочарование настигает его, когда он наконец понимает, где оказался! Москва — всего лишь большая деревня, и никому не интересен его проницательный ум, живая душа и чувственная поэзия! Он словно оказывается в пустыне, где никто не в состоянии оценить его творчество… К нему присматриваются юные девы, не упуская случая на званом ужине в чьём-нибудь доме тоненько спеть что-нибудь заунывное под фальшивую гитару, бренчание которой вызывает у Владимира внутренний диссонанс. И Ленский совсем уж было отчаивается, принеся на очередной торжественный вечер всего один помятый листок, который он уже и не надеется развернуть… И вот, его взгляд улавливает фигуру, одетую явно по светским меркам высшего общества, слух ласкает грамотная речь, а звуки «н», как во французском, иногда уходят в нос говорящему. Он цитирует неизвестные Ленскому ранее стихотворные произведения, говоря с какой-то дамой, которая, очевидно, не понимает и половины сказанного и удивлённо хлопает глазами. Под рёбрами у Владимира разливается приятное тепло, и он медленно, модельной походкой крест-накрест, подходит к незнакомцу, который выглядит чуть старше, чем он сам, аккуратно, словно любопытная кошка, наклоняя голову набок и рассматривая его лицо. Наконец, незнакомец прерывает свой безответный монолог и поворачивается к Ленскому. — Позвольте, чьи же это стихи? Неужто перевод Гюго? Язык так лёгок, афоризмы столь точны… — Мои, — прерывает его поэт, недоверчиво оглядывая юношу с ног до головы, словно выискивая в нём источник столь наглой лести. — Ах, прошу меня простить, — Ленский отстраняется. — Я Ленский буду, Владимир, — он чуть робко протягивает руку. — Евгений. Наслышан я уже о вас, Владимир, — он крепко сжимает руку юноши и активно трясёт её. — Мечтал вас повидать! А вы, как погляжу, ценитель! — О да, а как же, сам пишу! — кивает Владимир. — Неужто я сыскал хоть одну родственную душу в этой большой деревне? Ну наконец-то! — В таком случае, позвольте ж ваше творчество заслушать! — Онегин приветливо улыбается, складывая руки на груди. — Зачем же так официально… — чуть неловко заминается Ленский. — Можно и на «ты». — На «ты»? Постойте-с, когда мы это с вами пили на брудершафт? — Евгений хмурит брови. — А вы приверженец традиций? Ох, умоляю, я не пью… — Ленский кладёт руку на сердце, сразу же почувствовав во внутреннем кармане камзола заветный листок бумаги. — Вот в том и дело, что я тоже, — вздыхает Онегин. — Все эти пьяные беседы ужасно скучны мне. Ах, сударь, боюсь, мы на проходе… — Неужто душно здесь вам, Евгений? Вокруг же нас людей и нет… — Ленский оглядывается. — Не столько душно, сколько скучно, — пожимает плечами Евгений. Владимиром вновь овладевает юношеский восторг, и он, схватив Онегина за руку, тянет его к выходу. К счастью, никто не замечает их побега, как и не слышит возмущений отпирающегося Евгения, хватающегося за косяк входной двери. — Оставим все формальности за дверью, ведь в искренность сих песен я не верю! Их словно иностранец выводил пером! Евгений, друг мой, не стесняйтесь и говорите нашим, русским языком! — смеётся Ленский, наконец вытягивая упрямого поэта из помещения на улицу. — Сам нараспев сказал, — фыркает Онегин. — Да бросьте, полно вам! Взгляните на небо! Смотрите, какие звёзды! — улыбается Владимир, доставая листок из нагрудного кармана и начиная с выражением читать свой стих. Онегин покорно замолкает, вслушиваясь в речь юноши. Его стихи кажутся необычайно лёгкими, живыми и возвышенными. Этот драгоценный камень, никем не обработанный, а потому бесценный, этот чудесный юноша, который от хладного разврата света ещё увянуть не успел, ещё мог писать торжественную поэзию, и, хоть Евгению всё это и кажется «юным бредом», он невольно заслушивается. — Сущий юношеский романтизм, — вздыхает он, когда Ленский кончает своё чтение. — Не понравилось? — с ноткой грусти спрашивает тот, аккуратно складывая помятый листок и робко пряча его обратно во внутренний карман. — Отчего же? Понравилось, хоть и сюжет… Далёк от реальности, — усмехается Онегин. — Ах, правда? — Владимир широко улыбается, вновь хватая Онегина за руку, и опять куда-то тащит его. — Куда ж теперь? — спрашивает тот, сопротивляясь уже меньше. — Ко мне, конечно же! Я покажу вам все мои рукописи! Ах, как я счастлив, что в этой глуши нашёл столь образованного и духовно развитого человека, чей круг интересов не ограничивается одним вином, свиньями и сенокосом! — радостно смеётся Ленский, продолжая бежать вперёд. Всю ночь они сидят за рукописями Владимира, такими же лёгкими, но вместе с тем и торжественными. В какой-то момент Онегин даже начинает завидовать новому знакомому, ведь его собственные стихи похожи на кривые переводы шекспировских пьес, потерявшие весь свой смысл и сюжет. Как итог, расходятся они только под утро, причём уже хорошими друзьями.***
На каждом званом ужине они обязательно находят друг друга и бесконечно обмениваются впечатлениями насчёт совершенно разных тем, а когда в шумном обществе становится скучно, они отправляются на конную прогулку куда-нибудь в дубраву, залитую солнцем, или в поле, где мягкая трава доходит до колен. Лишь раз они выпивают вместе, думая, что это развяжет языки и поможет им лучше узнать друг друга, но оба лишь больше закрываются и молчат весь вечер, а прочувствовав на утро всю силу похмелья после крепкого вина, бросают к чёрту эту затею. Нет, ну а кому приятно просыпаться, лёжа лицом на столе? Их отношения быстро развиваются и становятся необычайно крепкими, словно братскими. Они много времени проводят вместе, и Онегин, тщательно обдумав своё решение, всё-таки не разочаровывает многочасовыми лекциями о морали юношу в том, что они живут отнюдь не в самом добром мире, а также не делится с ним своими другими, ещё более мрачными стихами, лишь раз услышав которые можно смело пойти и удавиться. Он ещё не готов погасить в нём столь яркую искру, а потому, хоть и не всё понимая, позволяет ему восхвалять в стихотворной форме совершенство мира, любовь и верность. В их тёплых дружеских отношениях появляется всё больше споров, но в одном их мировоззрения сходятся — они не собираются обременять себя узами бессмысленного поспешного брака с первыми же встречными, коль, как выяснилось, не все девы готовы терпеть их ночные приливы вдохновения. Но всё же в своих произведениях Ленский не может не упомянуть Ольгу, ту самую, с которой он провёл всё своё детство. Для него она является эталоном всех самых светлых качеств, ангелом во плоти, прекрасной музой и мудрой нимфой. Брови Онегина невольно нахмуриваются, когда он слышит очередную оду, посвящённую Ольге, которую, захлёбываясь от восторга, юноша зачитывает ему. Евгению не симпатизирует эта дама. Она кажется ему фарфоровой куклой, которую можно только в угол поставить, словно мебель. На стоящий уже давно на повестке дня вопрос «Есть ли у женщины душа?» он бы твёрдо ответил: «Есть, но не у всякой, и точно не у Ольги». Словно стараясь вразумить и перевоспитать юношу (чего делать, конечно же, не следует, так как это попросту невозможно), он нагло заигрывает с Ольгой на очередном балу, совершенно не обращая внимания на то, что Ленский, скрипя зубами, с открытой ненавистью смотрит на него. Но верно, что Онегин лишь хочет показать, насколько эта девушка простодушна, впрочем, как и все девы в этом уезде, томно вздыхающие по новому «полурусскому» помещику. Все, кроме Татьяны, которой Евгений в своё время отказал, не желая разочаровывать её и лишать прекрасного будущего с более подходящим партнёром. По факту же он просто боялся сплетен, которые Татьяна, оказавшись с ним под одной крышей, могла бы пустить по всему уезду… А Ольга что? Подыгрывает Евгению, краснеет, лучезарно улыбается и смущённо хихикает. Чаша терпения Ленского переполняется. Он не раз проигрывал Онегину в споре, а теперь тот окончательно осмелел и заигрывает с любовью всей его жизни, вот подлец! Внутри него бушует пламя, и он даже не знает, на кого больше злиться: на друга, который флиртует с его пассией, или на саму пассию, которая поддерживает приглушённый пошлый разговор. Но Владимир решает довериться Ольге, и под удар попадает именно друг. Какая ирония, что объектом спора становится именно девушка, а ведь они оба зарекались не вступать в необдуманные браки и выбирать партнёра тщательнее! И кажется, словно в тот же вечер все аргументы уже использованы, весь гнев вылит, Ленский и Онегин расходятся, как в море корабли, но нет! Последний этим же вечером получает вызов на дуэль от Владимира…