Порыбачим на кайдзю?

Конец узловатой палки больно ткнулся под колено Ньюта. Успевший привыкнуть к нападкам, он даже не стал оборачиваться. Только прошипел в ответ: – Ну а теперь что не так?! – Ноги, – флегматично произнёс Германн и ткнул клюкой ещё раз, теперь уже в стопу. – Раздвинь шире, иначе опять опрокинешь каноэ. Обвинение было не вполне справедливым. Стоять в каноэ Ньют уже научился. Он доказал это ещё вчера, балансируя в одиночку почти час. Лишь убедившись, что лодка действительно не опрокинется, Германн соизволил в неё влезть и теперь полулежал, привалившись спиной к корме. Его хвост свисал за борт, а самый кончик был погружен в воду и чуть подрагивал. Круги, расходящиеся от него, пересекались с мелкими волнами от колышущегося каноэ. Гейзлер тихо заворчал, но встал, как было сказано. В новой позиции усталость напряженных ног стала чувствоваться куда острее, хотя всё равно оставалась незначительной на фоне той боли, что сковала руки и спину. Сперва рыбацкий лук показался Ньюту странной и даже смешной штукой, а его легкость заставила презрительно фыркнуть. С таким управится даже ребёнок – так он считал, когда на закате их каноэ отчалило от берега озера. С тех пор прошла целая вечность, по истечении коей лук превратился в орудие пыток. Он всё сильнее оттягивал утомленные руки, что не шло на пользу меткости, которая с самого начала была не так уж хороша. Ньюту удалось пристрелить одну несчастную рыбину, чье длинное тонкое тело теперь покоилось в заплечной корзине. На том удача покинула его. – Удочки, – он тихо ворчал, заново накладывая стрелу на тетиву после очередного неудачного выстрела, – сети, неводы, сачки, ловушки. Существует столько приспособлений для рыбалки, но из всех них ты выбрал для меня лук с привязанной стрелой. Кто вообще привязывает стрелы к лукам?! – Тот, кто не хочет, чтобы улов ушел на дно вместе со стрелой, – Ньют не видел Германна, но мог поклясться, что тот слегка улыбнулся. Мучения пришельца явно доставляли ему удовольствие. – Маразм, – на языке вертелось несколько слов покрепче, и Ньют непременно бы их озвучил, если бы в воде ночного озера не мелькнул фосфоресцирующий отблеск. Змеевик подплыл так близко к поверхности, что его можно было схватить рукой. Ньют мог успеть сделать это, а вот пока он вскидывал лук и целился, добыча ушла под лодку. – Проклятье! – новая неудача стала последней каплей в переполненную чашу терпения. Лук полетел на дно лодки. – Германн, я больше не могу, у меня скоро руки отвалятся, – постанывая от ноющей боли в натруженных мышцах, Гейзлер медленно уселся напротив своего (м)учителя. Было что-то особенно досадное в том, чтобы тратить столь прекрасную ночь подобным образом. Погода выдалась удивительно хорошая: ни холода, ни ветра. Тёмная гладь озера была почти неподвижной. Только каноэ пускало по ней рябь, да ещё немного – хвост Германна. Лес окружал озеро плотной стеной. Его ночная песня беспокойная для тех, кому не повезло очутиться среди зарослей кустарников, треть из которых могла тебя убить, а другая треть – ещё и сожрать. Но на расстоянии эта агармоничная мелодия становилась умиротворяющей. Мягкий свет растительных биолюминесцентов окружал верхушки деревьев сияющей аурой. На фоне ночного неба этот ареол напоминал северное сияние Земли и почти вызывал ностальгическое чувство, если бы не нависшая над ним громада Полифема в окружении бесчисленных звёзд, совсем не похожих на земные. Ночное небо Пандоры было невообразимо прекрасно и находило своё отражение повсюду: в зеркальной поверхности воды, в светящихся прожилках листьев, в фосфорно-зеленой чешуе змеевиков, даже в крохотных узорах на коже Германна. Последний как раз сверлил Ньюта укоризненным взглядом. – Prrnen, – он тяжело вздохнул и покачал головой. Ньютон раздраженно дёрнул хвостом. Он плохо знал язык на`ви, но это слово выучил с первых же дней, ведь по-другому Германн к нему почти не обращался. Отчасти, так было даже справедливо – Германна тоже звали совсем иначе. Вот только его настоящее имя Ньют не мог ни запомнить, ни хотя бы выговорить. – Хватит называть меня так! Я не младенец. Мы почти ровесники, – сказав это, Гейзлер очень по-взрослому насупился. – Prrnen. Глупое дитя, – упрямо повторил Германн. – Тут горячо, а тут пусто, – конец его клюки поочередно ткнул в грудь и в лоб Ньюта. – Прекрати тыкать в меня этой штукой! – Гейзлер сердито отмахнулся и завозился, скидывая с плеч ремни плетеной корзины. – Я не глупый! У меня шесть докторских степеней, чтоб ты знал. – Да? И хоть одна из них помогла тебе наловить змеевиков? – ехидно осведомился Германн, в душе не чаявший, что такое «докторская степень». Ньют наградил его злым взглядом исподлобья. В такие моменты ему хотелось отобрать клюку Германна, переломить её через колено и зарыть половинки в разных местах. Порой решительность почти достигала нужного накала. Правда, надолго её не хватало. Стоило Ньюту хотя бы вскользь взглянуть на бедро на`ви, искривлённое старым переломом, как он забывал о своих жестоких намерениях. На Земле его ногу привели бы в порядок за пару месяцев. Но Земля была далеко. С губ Ньюта сорвался тихий вздох. Резко вспыхнувшая злость моментально потухла, уступая место смутной тоске по дому, затерянному среди звёзд. Там осталось много такого, о чем Ньют искренне скучал. Это ощущение было сродни тому, что он испытывал, когда видел собственные руки без привычных татуировок. Они были частью него самого точно так же, как концерты, любимые пабы, шумные площади, университетская лаборатория и прочие милые сердцу вещи когда-то были частью его жизни. Но всякий раз, просыпаясь в собственном теле, Ньют торопился вернуться в блок связи и заново слиться с аватаром, потому что ни татуировки, ни вся Земля не стоили и дня, проведенного на Пандоре. Здесь за сутки можно было узнать больше, чем за всю жизнь, проведенную в стенах MIT. Лирическое настроение, овладевшее Ньютом, совсем не годилось для рыбалки, зато прекрасно подходило для того, чтобы немного подонимать ближнего своего. – Германн, – он попытался было придвинуться ближе. От перевеса каноэ опасно зашаталось, а притихший Германн угрожающе ощерил клыки и хлестнул хвостом по борту. – Сидеть! – ненавистная клюка уже приподнялась для нового тычка, но Ньюту хватило и крика. Он послушно замер у носа каноэ. – Всё-всё, сижу, – его взгляд был прикован к клюке, пока та опять не уткнулась в дно лодки. – Не вопи так. Я всего-то хотел показать тебе, откуда прилетел. Ну, знаешь, – он махнул рукой в сторону звёзд. Ньютон справедливо ожидал, что его предложение произведёт должное впечатление или хотя бы вызовет интерес. Ни того, ни другого Германн не выказывал. С другой стороны, прервать поток чужой болтовни он тоже не пытался. Ньют воспринял это как знак одобрения и завертел головой в поисках знакомых ориентиров. – Сейчас мы в созвездии Кентавра, непосредственно около Альфы Центавра. Дальше идут Бета Центавра, Менкент, Гамма Центавра… – он тихо бормотал себе под нос названия звёзд, указывая Германну на каждую. – Потом созвездие Гидры, на одной линии с Девой и Малой Медведицей, которая отсюда ещё меньше напоминает медведя. Затем созвездие Ориона, и во-он там, в его рукаве, будет наше Солнце, – указующий перст остановился на едва заметной звёздочке, абсолютно неразличимой среди прочих. Германн честно посмотрел в указанном направлении, хотя сбился ещё на Менкенте, и опять вздохнул. – Ты совсем не знаешь звёзд, – его взгляд был полон снисходительной жалости. Ньют настолько растерялся, что не сразу подобрал подходящую формулировку для своего возмущения. – Германн, я был среди тех звёзд! Я жил около одной из них, и уж точно знаю больше твоего, – ему смертельно надоело чувствовать себя неразумным ребёнком, прибившимся к чрезмерно серьёзному взрослому, но иначе просто не получалось. Каждый шаг на Пандоре был полон опасностей и открытий, знания о которых Германн впитал с молоком матери. В этом мире он был неизмеримо мудрее Ньюта. И всё же находились темы, в которых Гейзлер просто не мог уступить племенному аборигену. Космонавигация определенно была одной из них. Вот только Германн, кажется, так не считал. – Ну был, ну жил, а что толку? – он пожал плечами. – Ты называл созвездия, которых нет на этом небе, потому что другие тебе неизвестны. Никакое из твоих знаний не поможет тебе найти дорогу среди ночи. Ты не знаешь этих звёзд, – теперь наступила его очередь указывать вверх. Ньют ненавидел такие ситуации, как эта. Ему в очередной раз утёрли нос, ткнув в собственную неосведомленность. Впрочем, именно в такие моменты начиналось всё самое интересное, и стартовой фразой было… – Ну так научи меня, – Ньютон всё ещё слегка злился, но его глаза уже сияли ярче всех звёзд Пандоры. Германн тихо хмыкнул. – Слушай и запоминай, – он задрал голову и соединил пальцем четыре самые яркие звезды. – Это Улыбка Эйвы. Она постоянно над нами, потому что Эйва никогда не отводит взгляд от своих детей и всегда улыбается. В этом месте и в это время года дуга, соединявшая созвездие, была обращена кривизной вверх. Ньют не стал заострять на этом внимание, но про себя он подумал, что перевёрнутая Улыбка Эйвы очень напоминает улыбку Германна. Искорки на коже на`ви мерцали в унисон со звёздами.