Der Himmel uber uns

На столе настойчиво звонил телефон. Пауль поморщился. Он никогда не замечал, что стандартная мелодия айфона может быть настолько раздражающей, прямо до скрипа зубов. Один день, боже, всего один день он хотел побыть в одиночестве, но кто его спрашивает? Телефон замолчал на пару секунд, а потом снова угрожающе завибрировал. Пауль выдохнул и, не взглянув на экран, нажал кнопку ответа. — Слушаю, — вышло как-то злобно, но именно сейчас Пауль меньше всего был настроен на вежливость. — Привет, ты как? Порядок? Он потер переносицу. Вся злость мгновенно испарилась. Пауль зажмурился, надеясь, что голос в трубке лишь игра его воображения и вот сейчас каким-то чудом исчезнет. — Пауль? Ты здесь? Конечно не исчез, что за ребячество. Пауль отпил из бокала с виски. Остатки надежды на спокойный вечер окончательно испарились. — Я здесь, Шнайдер, что-то случилось? Всего на мгновение тот замялся, будто не ожидал услышать ответ. — Ты сейчас на квартире? Я заеду, поговорим. Пауль подавил в себе желание крикнуть «Нет, я в это не играю!». В конце концов, им не по пять лет, чтобы закрывать на все глаза и надеяться, что проблема испарится сама собой. — Да, конечно. Скажу охране впустить тебя. И, не дожидаясь ответа, отключился. С сожалением посмотрел на открытую бутылку виски и плеснул в бокал ещё.

***

— Привет, ну как ты? Все в порядке? — Шнайдер вошёл в квартиру вместе с холодным, пронизывающим ноябрьским ветром. Пауль поежился. Он ненавидел осень в Берлине. Небо тяжёлым неживым свинцом угрожающе нависало над головой, а ветер пробирал, кажется, до костей, по-хозяйски располагаясь прямо в сердце. Невольно на ум пришла детская сказка о Снежной королеве, только здесь некому было растопить вечный лед. Осенний Берлин не любил одиночек: он видел насквозь каждого и без жалости уничтожал. По-подлому, изнутри. Пауль не знал, почему в этот раз решил остаться, вместо того, чтобы наслаждаться солнцем и теплым морем где-нибудь на островах. Словно сам себя наказывал. Очень глупо. Он невесело усмехнулся своим мыслям. Вся его жизнь последние несколько лет — это сплошная глупая шутка, которая затянулась на непростительно долгий срок. Да, пора это заканчивать. Шнайдер уже успел скинуть куртку и бодро прошёл в гостиную. Пауль поплелся за ним. — Отдыхаешь? — Шнайдер кивнул на бутылку. — Угу. Будешь? Не дожидаясь положительного ответа, Пауль направился в кухню. Сейчас он готов был пешком дойти к самому черту на рога лишь бы оттянуть неизбежное. Достал бокал, неуклюже ударившись виском об угол дверцы, чертыхнулся. Да уж, жаль, что так слабо, может хоть это выбило бы из него всю дурь. Шнайдер сидел, откинувшись на спинку дивана и запустив пальцы в волосы. Пауль невольно остановился в проходе, любуясь. Возраст удивительно шёл другу. Седые виски, морщинки у глаз, крепкие руки. Он выучил каждую черту наизусть. Стоило только отпустить ядовитую змею воспоминаний с поводка, кончики пальцев тут же ощутили тепло чужой кожи и мягкие прядки волос. Шнайдер открыл глаза и махнул рукой: — Наливай. Подчиняясь, Пауль, наполнил второй бокал. — За что пьём? Шнайдер пожал плечами. — За любовь? Впервые за несколько дней Пауль рассмеялся. В этом был весь Шнайдер — говорит все, что на уме, не боясь показаться глупым или слишком чувствительным. — Как скажешь. Пауль блаженно прикрыл глаза, ощущая, как тепло алкоголя растекается по телу. Великое изобретение человечества, которое всю свою историю только и ищет, как сбежать от самого себя. — Ты знаешь, у меня скоро свадьба. Вот оно. Мерзкое такое ощущение, будто падаешь во сне. Не за что уцепиться руками, а сердце замирает и бешено колотится, желая вырваться из ставшей слишком тесной клетки ребер. Они шли к этому разговору столько времени, только Пауль все равно оказался не готов. — Серьёзно? — он открыл глаза, чувствуя, что Шнайдер внимательно глядит на него. Пауль не мог найти в себе сил ответить тем же. — Ну, как твой шафер, я очень удивлён этой новостью, прямо-таки поражен. — Перестань, прошу тебя, — в голосе Шнайдера неожиданно появилась смертельная усталость. Пауль наконец перевёл взгляд от стены на него и закусил губу. Шнайдер ссутулился, его лицо как-то посерело и измялось. В голову Паулю невольно пришла мысль о газетных обрывках, которые ветер вместе с листвой гоняет по голому асфальту. Он протянул руку и тут же отдернул её назад, как от электрического удара. Любое действие по отношению к Шнайдеру теперь казалось чем-то грязным, смешанным с обманом, несмотря на дружбу длинной в двадцать лет. Как они дошли до этого? — Я хочу сказать, что все это. То, между нами. Оно больше не может быть. Мы больше не можем поступать так, — Шнайдер безуспешно пытался подобрать нужные слова, нервно потирал подбородок. Пауль снова почувствовал раздражение. — «Оно»? Ты сейчас говоришь хуже, чем твой сын, но не переживай, я тебе помогу, — Пауль саркастически усмехнулся. — Это называется «секс», Шнайдер. Давай же, скажи, что больше мы не будем заниматься сексом, пока твоя невеста в отъезде. Скажи, что мы не будем спать в одной постели, — Пауль выплевывал слово за словом, безо всякой жалости наблюдая за тем, как трясутся руки Шнайдера, как растерянно дрожат его ресницы. Он не собирался переживать это дерьмо в одиночку. — Хватит, — Шнайдер почти шептал, — все не так. — Серьёзно? — Пауль захохотал. Его падение продолжалось. Все внутри скручивалось от боли, неожиданно ощущаемой, будто кто-то изо всех сил ударил его в живот. Но остановить свое падение он был не в силах. — Хорошо, расскажи тогда, как? Как ты называешь то, что было между нами? Что произошло тогда, когда после клуба ты полез ко мне с поцелуями? Когда я ответил на них? Когда остальные гуляли по новому городу, а я приходил в твой номер? Бокал с оглушительным звоном звоном разбился о противоположную стену, разлетелся на крошечные осколки, которые словно слезы сияли на чистом паркете. Пауль неподвижно посмотрел на небольшую вмятину на древесине, потом на Шнайдера. Он тяжело дышал, а во взгляде отчаяние смешивалось со страхом и болью. Это больше не его падение, понял Пауль. Их падение. И спасти друг друга они не в состоянии. — Прости, — Шнайдер, сев на пол, потянулся руками к острому стеклу, продолжая бормотать извинения. — Оставь, я все равно вызываю уборку на дом, — Пауль нервно провел рукой по волосам. Ему было так больно, будто бокал попал не в стену, а в него самого. Шнайдер бы ни за что так не поступил, но Пауль понимает, что именно такое отношение он и заслужил. Шнайдер добрый и тёплый, Шнайдер приносил ему кофе и обезболивающие, внимательно слушал музыку для новых песен, таскал в карманах конфеты, обнимал и превращался в живой щит, брал за руку, переплетая их пальцы. Незаметный жест, но невозможно важный. И Шнайдер точно не задевал чужих чувств в попытке защитить свои. — Оставь, сказал же, — голос сорвался на крик, а Шнайдер дернулся. Пауль осторожно подошел к нему со спины. Они сейчас — два загнанных животных. Пауль один раз видел такого по телевизору, переключая каналы в поиске хорошего фильма. Охотник стоял напротив оленя. Красивое животное с ветвистыми рогами и большими влажными глазами. И дуло ружья, глядящее ему прямо в лоб. Сейчас Пауль чувствовал себя и охотником, и добычей. — Я не хотел, прости, — извинения лились бесполезным потоком мусора, отскакивая от согнутой спины Шнайдера. Пауль встал на колени и обнял его за талию. Уткнулся носом в серую футболку. Вина смешивалась в голове с алкоголем, и Пауль спросил у себя, мог ли он что-то сделать, чтобы ему было не так паршиво. Им. Вряд ли. Шнайдер повернулся и сжал Пауля в своих объятиях так крепко, будто боялся, что тот исчезнет, песком утечет сквозь пальцы. Пауль чувствовал, как бешено колотится его сердце, ощущал привычный аромат одеколона. Всего на мгновение ему стало хорошо и спокойно. Шнайдер был его домом. Как бы они ни ругались — он всегда возвращался домой. Пауля ждали. А теперь он имел право лишь сжиматься от холода у входной двери. Глупая метафора. — Я тебя люблю. — Что? — Пауль глупо заморгал. — Я тебя люблю, — Шнайдер отстранился. — Серьёзно? Ты решил сказать мне об этом сейчас? — Пауль фыркнул, хотя поводов для веселья вообще не было. — Я тоже тебя люблю, но зачем? Что это изменит? К тому же, Ули? — Я не знаю, как так вышло и не знаю почему говорю об этом сейчас, — Шнайдер пожал плечами. Он был абсолютно честен даже когда от честности не было никакого толка. — Я действительно люблю её. И тебя тоже. Это моя вина. — Чушь! — Так и есть, — Шнайдер крепче сжал руки Пауля. — Я виноват, но на этом все. Я больше не буду врать ни тебе, ни ей. Пауль подался назад. — И по какому принципу ты выбрал спутницу жизни? Бросил монетку? — он сказал это прежде, чем успел подумать. Идиотский защитный механизм — дерись или беги. Пауль дрался, только вместо кулаков — острые комментарии. Шнайдер глянул побитой собакой. — У нас сын. И если бы мы с тобой решили… Нас бы никто не понял, мы подставили бы под удар столько людей и вообще, ты понимаешь? — Понимаю. — Ты мелкий засранец, — Шнайдер криво улыбнулся и тут же уголки его губ опустились. Пауль всегда поражался, как за короткое время этот человек мог выдать столько разных эмоций. — Я никогда не перестану любить тебя и заботиться. Я никуда не уйду из твоей жизни, так же, как и ты из моей. Но вместе мы быть больше не можем, и ты это тоже знаешь. Вот оно, Пауль чувствовал. Полёт окончен, он со всей дури приземлился куда-то на самое дно и не может пошевелиться. Каждый вдох — важное достижение. Удар такой силы мог нанести лишь самый близкий человек. Кажется, все самые тяжёлые удары приходят от тех, кого ты когда-то любил. Разве это справедливо? — Я не жду от тебя прощения, честно говоря, я бы сам никогда не простил такое, но… — Хорошо, — Пауль резко встал, — раз уж мы заканчиваем, то сделай мне одно одолжение. Он прекрасно понимал, что воспоминания ещё не раз собьют его с ног, ещё не раз он по привычке потянется к Шнайдеру за поцелуем, не раз забудется, смотря в его счастливые глаза. Это все случится после. Паулю было важно лишь то, что происходило между ними сейчас. — Займись со мной любовью. Раз уж ты признался и это конец — давай, в последний раз. Шнайдер удивлённо захлопал глазами. Его обескураженный вид невольно заставил Пауля улыбнуться. — Ну так что, согласен? Здесь и сейчас. Третий раз предлагать не собираюсь, — Пауль протянул руку. Они действительно занимались любовью, вкладывали в каждое движение всю боль, всю нежность. Слова закончились, в их месте и времени они не имели право на существование. Никаких правил. Никакого «завтра». Пауль с наслаждением оттягивал пряди волос, касаясь губами шеи и ключиц. Шнайдер целовал каждый сантиметр его кожи, проводил пальцами по щекам и скулам, трепетно и требовательно. Они любили друг друга и много говорили, вспоминая прошлое и избегая любого упоминания о будущем. Пауль уснул лишь на рассвете, в объятиях Шнайдера. Он шептал, что никуда не уйдёт, что они будут вместе. Обман, про который знали оба, но который был отчаянно необходим для того, чтобы не развалиться на части. Хотя бы в эту ночь. Пауль открыл глаза под вой ненавистного берлинского ветра. Правая сторона постели была пустой и холодной. Шнайдер ушёл.