kisu shite mo ii?

волосы охватывают череп в тугом хвосте. кожа на затылке натягивается до резкой боли, которая постепенно, миллиметр за миллиметром, превращается в тепло и растекается по голове привычным напряжением. коноха мягко скручивает волосы в жгут. акааши наносит на кисть белую пудру и несколько долгих секунд смотрит в зеркало, унимая дрожь век. — акааши-сан, ваше кимоно пришло. девушка замирает от неожиданного звука за спиной. широфуку коротко кланяется и скрывается за фусумой. акааши чувствует, как ловкие пальцы на затылке выворачивают прядь за прядью в прическу, вплетая цветы и острый гребень. мысли собрать не получается. — акааши-сан, соберитесь, у нас осталось не так много времени. девушка вновь поднимает взгляд. из зеркала юная коноха осторожно улыбается, заглядывая в напудренное лицо. акааши тихо улыбается в ответ. — конечно. плотный слой косметики ложится маской. малейшее неаккуратное напряжение мышц лица – и кажется, что она спадет, раскрошится отсохшей корой бамбука и вновь даст вдохнуть. но сейчас акааши об этом не думает. она кланяется конохе и плавно семенит в васицу. сверху атласное кимоно гладью расшито серебряными нитями. акааши наклоняется и кончиками пальцев проводит по шелку. затем она вдруг оборачивается воровато, оглядывается, и проворно пробирается рукой под складки ткани, ощупывает воротник, охасиори, запа́х, сложенный оби. крохотный кусочек пергамента спрятан надёжно. ' 水。月。' два иероглифа выведены чернилами тонко, каждая черта в них тоньше ресницы, и сами по себе они ничего не значат – но акааши мнет квадратик в руках и тут же съедает. о подобном не должна слышать ни одна живая душа, только вот сердце у молодой гейши бьётся так громко, что наверняка разгремит обо всем всему киото. через несколько мгновений в комнату заходит широфуку. — чудесное кимоно, акааши-сан, не правда ли? и акааши отвечает кроткое 'и правда замечательное', смотря глазами, сдающими ее с потрохами, а в голове только и крутится мысль о том, что этих тканей касались ее руки. но вот кейджи укутывают в плотный шелковый кокон, и она превращается в искусную куклу, аккуратную фарфоровую фигурку. — акааши-сан, подождите в гэнкан, водитель прибудет уже совсем скоро. деревянные гёта тихо постукивают об холодный пол. плотные сёдзи расходятся, и акааши глубоко вдыхает сладкий морозный воздух. над ее головой нависает ветвь старой сакуры. она прожила очередной сезон, и на кончиках древа остались лишь самые стойкие белесые лепестки. акааши сощурила глаза, и тогда они слились с россыпью едва заметных на предсумеречном небе звёзд. кимоно сохранило родной запах. кейджи глубоко вздохнула, провела ладонью по плечам, успокаиваясь, и заметила огонек своей повозки вдалеке. ресторан встретил гейшу монотонным шумом разговоров, музыки, звона столовых приборов. под низким потолком висели яркие красные фонарики, на каждом столе сиял ажурный светильник. акааши плавно окинула взглядом просторный зал и двинулась к высокой полупрозрачной ширме на другом конце ресторана. она изящно плыла мимо столиков и чувствовала, как оседают на ней посторонние взгляды. они липли к коже, стягивая, как оби кимоно – но акааши не позволяла себе даже стиснутых зубов, сохраняя безмятежную непроницаемую маску на лице. бокуто-сан, как всегда, был бесконечно вежлив и весел, ярок и галантен. акааши прикрывала глаза, тихо смеялась, подливала чай и старательно пыталась убедить себя, что бокуто-сан – замечательный человек и чудесный данна. да только плотные тени сдавливали веки, румяна казались панцирем на щеках, прическа сдавливала перетянутый затылок – только кимоно отдавало едва заметным теплом родных рук, а чай, неприятно горчивший на языке, словно смешивался со вкусом чернил двух заветных иероглифов. [ и терпеть у кейджи больше не было сил ] на прощание бокуто-сан незаметно коснулся горячей рукой ее обнаженного запястья и посмотрел в глаза ясно и открыто, совершенно искренне. акааши со всей душой пожелала посмотреть на него в ответ так же. но лишь завернув в темную подворотню меж жилых бараков, она распустила тугой оби, сняла жёсткие гёта и, схватив их рукой, побежала по темным узким улочкам. ветер сквозил в ушах глубокой ночью и лёгкими мурашками на коже; акааши чувствовала каждый камень плитки под тонкими белоснежными носками, ощущала пожар в лёгких из-за столь непривычного бега, но не могла остановиться, вдыхая всей грудью непродолжительный миг свободы. луна неумолимо приближалась к самой верхушке неба. неприметная крутая лестница скрипела под ногами подгнившей древесиной; гейша бежала быстро, но осмотрительно, боясь за бесценное кимоно – а голова кружилась от мириады ярких свежих запахов вокруг: на городских окраинах, у тихой и темной крайней улицы лестница поднималась к узкой лесной тропинке, и уже здесь воздух пропитывался свежей землёй, хвоей, влагой, травяной пылью; чем-то ярким и живым, тем, в чем захлебывалась без привычки акааши в подобные редкие встречи. под ногами чувствовался песок и иглы, шишки, трава; девушка бежала, не чувствуя боли, и грудь ее разрывалась едва сдерживаемым смехом; ночной мороз сдувал с нее напускное обличье аккуратной вежливости, изящества, кукольной соблазнительности и притворства. пропустив небольшую яму, акааши повалилась наземь, в последний момент выставив руки, чтобы не повредить кимоно. пальцы въелись в холодную свежую землю, сердце забилось горячей кровью по всему телу, и, успокоившись, кейджи вытерла ладони о внутреннюю сторону наряда, который и без того потом придется тайком замачивать в о-фуро конохи. наконец, за деревьями показалось серебряное свечение. акааши медленно подходила все ближе и ближе к воде; шаг за шагом, разум ее прояснялся, кровь в венах остывала, на губах растекалась едва заметная умиротворенная улыбка. она стояла у самой воды. ее гёта лежали неподалеку. тягучая вода облизывала тонкие носки, почти доставая до края яркого красного кимоно, которое в лунном свете казалось темно-виноградным. распущенные короткие волосы развевались на едва ощутимом ветру, в редкие моменты приоткрывая тонкую шею. точеный недвижимый силуэт вырисовывался в темноте ярким белым светом. акааши вышла из-за дерева и приблизилась к девушке. — кенма. кенма обернулась, и лицо ее озарилось мягкой осторожной улыбкой. косметику она чем-то смазала, и акааши видела ее настоящее лицо без маски гейши, не в силах оторвать взгляд от тонких изящных черт лица. — ты очень красивая сегодня, кенма. потом акааши добавила: — как и всегда. и козуме вновь улыбнулась уголками губ и ярко вспыхнувшими глазами. — позволь мне убрать вот это. гейша прошла по влажным камням и обошла девушку. акааши почувствовала прикосновения, едва заметную боль, и – кенма аккуратно вытянула из чужой прически деревянный гребень. последние штрихи, вплетеные цветочные заколки – и черные вьющиеся волосы рассыпались по плечам кейджи. к коже головы прилила кровь с долгожданным облегчением, и тогда акааши смело стёрла плотную косметику несколькими движениями рукава кимоно. она обернулась: кенма не улыбалась, но глаза ее смотрели на акааши почти как на божество. протянув руку, кенма медленно провела кончиками пальцев по смоляным крупным кудрям на плечах кейджи. вновь подул свежий морозный воздух. по телу акааши прошли мурашки, но она не знала, из-за холода или из-за того, что рука кенмы, стоявшей совсем близко, огладила волосы и коснулась шеи. — мы сбежим и больше никогда в жизни не нанесем эту косметику и не затянем наши волосы в такие тугие прически. эта мысль придавала акааши сил, и окончательно надеяться на хороший исход она каждый раз начинала после уверенного кивка козуме в ответ. — можно мне поцеловать тебя? и пока они могли хотя бы изредка прятаться от всей префектуры вдвоем и оживать в лесу – они готовы были ждать.