***
— Мне не интересно это враньё, Мендрейк. — Лицо Мейкписа было настолько близко, что Натаниэль даже шевелиться остерегался на всякий случай. — А это «Лебеди Аравии», — прошептал. Усмехнулся. — Да-а… — Состояние было пьяным. Он знал, что живым отсюда не выйдет. Он знал: всё для него закончилось. Потому говорил. Потому-то шептал, смеялся. Это было безумно, это было правдиво и было теперь почему-то весело. Лицо наконец отдалилось. — Поразительный эгоизм. Готовы скрывать до последнего. Что ж. Хорошо. — К изумлению Натаниэля, драматург внезапно обрёл спокойствие. И Натаниэль обрёл тотчас спокойствие вместе с ним. — Хорошо. — Повторил, светло улыбаясь, Мейкпис. Взмахнул рукой. — А теперь посмотрите влево. — Интонации были сладкими, как пряничный домик, о котором читал Бартимеус Натаниэлю, и от приторной этой сладости у Мендрейка заныли зубы. Он посмотрел. Он посмотрел, ощутив недоброе. — Близится финал моего спектакля, — услышал, — а это — его декорации. Нравится. Вижу, мой мальчик, вижу: не очень. Но что поделать? На меня всё это, честно признаюсь, тоже нагоняет уныние. Ну всё. Отводите взгляд. Ещё налюбуетесь. Через несколько минут вы познакомитесь с этим ближе. А пока… К губам Натаниэля опять поднесли бутылку, но сделать первый глоток он сумел едва а, сделав его, оторваться уже не мог. Его колотил озноб. Он приготовился к смерти, но он не думал, не думал, что это будет… — Вы побледнели, мой мальчик. Да. Понимаю. Но, увы, посочувствовать не могу. В этом мой особый дар — я никогда не сопереживаю своим персонажам. Вы спрашивали, почему я не поручил моему наёмнику попросту вас убрать. Теперь наконец отвечу. Вы слишком популярны. Я хотел, чтобы ваша смерть принесла мне какую-то пользу. И она принесёт. Поверьте. Это подкосит правительство изнутри, это разъярит преданных вам простолюдинов, это станет последней каплей для нашего почтенного Деверокса. Когда ваше тело обнаружат висящим на центральном памятнике, Лондон погрузится в хаос. И настанет моё время. Вам осталось всего лишь потерпеть. Даже немного грустно. Грустно, что вы унесёте это ваше заклинание вместе с собой в могилу. Будь у меня больше времени, я бы всё же от вас получил его. Но увы, увы. Почтенный Деверокс Принял судьбоносное решение, которое вынуждает меня ускориться. Подняв руку, драматург коротко щёлкнул пальцами. С тех пор, как Натаниэль узнал в своём похитителе Мейкписа, в душе его забрезжила смутная надежда на то, что всё для него закончится безболезненно. Всё-таки, даже хорошо постаравшись, представить рыжего драматурга истязающим бедных волшебников он не мог, а значит смел предполагать, что между загадочной чередой смертей и его, Натаниэля, собственным похищением ничего общего быть не может. Но потом он увидел. Увидел стол — белоснежный железный стол, подсвеченный яркой лампой. Он увидел жуткие инструменты, любовно разложенные на маленькой полке рядом. Он увидел шприцы и иглы. Надежды разбились. Разум его затопил бесконечный ужас. Щелчок пальцев Мейкписа был командой. Несколько человек, приблизившись к стулу Натаниэля, при помощи металлических кусачек быстро освободили его лодыжки и запястья от пластиковых наручников. Схватили за плечи, вздёрнули на ноги. — М… Мейкпис… — Губы Мендрейка позорно дрогнули. — М… Мейкпис. Остановитесь. Его потащили влево. Пятки бесполезно волочились по полу, создавая неприятный скребущий звук. — Мейкпис! — Подстёгиваемый страхом, Натаниэль попытался вырваться. Вялое тело почти не отозвалось на его желание, и Натаниэль ощутил себя неуклюжим огромным карпом, которого хозяйка тащит на разделочную доску, чтобы выпотрошить, ещё живого, огрев ножом. Натаниэль обратился внезапно просто испуганным, маленьким слабым мальчиком. Мальчиком, который боялся боли. Мальчиком, который был готов умереть, который бы с радостью принял любую участь. Кроме той, которую прописал для него драматург в этом своём спектакле. Мейкпис угрожал, что Веррок убьёт Натаниэля, если тот хотя бы попытается произнести заклинание. Рот приоткрылся. Приказ на Арамейском. Бесполезный приказ. Слова, которые Натаниэль от страха едва припомнил, тихим шёпотом полились на волю. Но не успел волшебник произнести и половины, как тяжёлый кулак с силой ударил в его живот. Воздух покинул лёгкие. Выпитая ранее вода хлынула обратно грязным потоком рвоты. Тёплая, она полилась по подбородку и груди, заполнила рот Мендрейка… Рванув вверх, его с глухим металлическим звуком распластали по поверхности стола. Глаза Натаниэля смотрели теперь лишь вверх: на яркую лампу, на низкий потолок с пятнами старой плесени,. На плиты, неплотно подогнанные друг к другу. Действуя быстро и слаженно, безымянные, безликие, бездушные люди защёлкнули на руках и ногах Натаниэля широкие металлические браслеты, надёжно приковав тем самым его к столу. Лёжа и хрипло дыша от ужаса, Натаниэль вспомнил следы от этих самых браслетов на руках и ногах изувеченных, страшных трупов. Все они лежали до него здесь же. На этом же самом месте. Тихие шаги. Сверху над ним нависает лицо. — Как вы только дошли до такого, Мейкпис? Лицо искривилось. — О нет. Не я. Посмотрите. Палец указал куда-то в сторону, и Натаниэлю пришлось с огромным трудом приподнять плечи и голову, чтобы увидеть человека, на которого показывал драматург. — Это Джероме Дейл. Простолюдин. Медик. А это его сестра — выдающийся фармацевт. В этих двух простолюдинах есть нечто особенное. Они ненавидят волшебников. Ненавидят люто. А ещё они устойчивы к магии. Как и Веррок. Мне потребовалось много времени для того, чтобы найти этих в высшей степени интересных людей — меня впечатлили первые образцы их работы. Я разглядел талант. Но ещё больше времени мне понадобилось на то, чтобы договориться с ними. И вот мы все здесь. Общими усилиями каждый добился того, чего хотел. Поверьте, мой мальчик, в какой-то степени мне вас и вправду жаль, но цель моя оправдывает любые средства. Как я уже говорил, ужасная расправа над вами, одним из сильнейших волшебников нашего времени, повергнет остальных в панику. Во всём обвинят только простолюдинов. Никто обо мне не вспомнит. Жаль, что моего триумфа вы уже не увидите. Очень жаль. Но времени мало. Я… — картинный поклон, — вверяю вас, дорогой мой мальчик, заботе этих милых людей. — И улыбнулся. — Получайте удовольствие, господа. Мне важен результат, а не процесс. И, окончательно утратив остатки гордости, Натаниэль закричал от ужаса. Плотная полоска то ли резины, толи хорошей кожи, впрочем, молниеносно заткнула Мендрейку рот. А потом началось безумие.***
Домашний кабинет Пайпер — небольшая, скупо обставленная комнатушка, — не хранил ароматов розмарина, гвоздики, ладана или свеч, что само по себе говорило о том, как редко прибегала к магии его непосредственная хозяйка. Массивный круглый стол и прилегающий к нему подоконник приятного медового оттенка были заполнены стопками разноцветных папок — красных, зелёных, синих, — свёрнутыми в полые трубки ватманами, перетянутыми шпагатом, аккуратно сложенными газетами — свежими и не очень с прочей канцелярщиной вперемешку. А вот магические книги пылились на стеллаже в углу — к ним явно никто не прикасался полгода по меньшей мере — книги выглядели бесстыдно новыми и позабытыми, как безделушки, привезённые на добрую память, но в сути своей никому не нужные. Я боялся, что с вызовом беса возникнут трудности. Ни у меня, ни у Ната, ни даже у Птолемея как-то не водилось поисковых шаров в друзьях — сложно подружиться с красной волосатой ноздрёй, у которой, кроме ноздри, ничего-то больше и нет, по сути. Хотя Птолемей, тот бы, наверное, даже с подобной задачей справился. Но факт оставался фактом. Необходимого духа лично у меня на примете не было и ни одного подходящего я не знал. И был внезапно удивлён, когда оказалось, что у Пайпер по долгу службы в распоряжении имелась отличная стеклянная сфера с пленённым бесом. Мне было неловко. Мне было неловко, правда. Хотя бы потому, что я прекрасно осознавал, до какого уровня опускаюсь. Мне никого не хотелось мучить. В особенности, собратьев. Но цель оправдала средства — пришлось совать серебряный диск прямо под нос (ноздрю) бедолаги беса. Счастье ещё, что делала это Пайпер. Я был и без того измотан так, что ничего общего с этим отвратительным предметом иметь не хотел нисколько. Бес покривился, но всё-таки сумел распознать ту кровь, что ещё не стёрлась с поверхности диска волшебным образом. И мы погрузились в тягучее ожидание. Без зазрений совести отвоевав золотисто-бежевый пуф у грустного плюшевого медведя, я расположился на нём, подтянув к груди и обняв тощие колени Птолемея. Голову опустил. Устало прикрыл глаза. Какой же долгой выдалась эта ночка. Каким же долгим выдался этот день. Сперва мой бестолковый полёт, затем возвращение, синяк на скуле, злость на Сутеха, ссора с Натаниэлем. Его похищение. Смерть Фолиота — и вот я здесь. Есть у людей странное слово такое — карма. Так вот… это, пожалуй, со мной приключилась сейчас она. И приключилась больно. Ибо в какой-то противоестественной, странной мере я понимал Аммета — не его наклонности, не садизм — этого я никому не прощу, пожалуй. Но я понимал его привязанность — это чувство, которое, как не противься, становится в какой-то момент неподвластным. «Хозяина он любит», — говорил я. И что же теперь? О нет… о том, как угрожал этой дрожащей волшебнице, я вспоминать не буду. И вы забудьте. Не было этого. Не было потому, что просто не может быть. Почему-то представилась, как хохотал бы над этим сейчас Аммет. Да и Джабор. Да и Факварл, пожалуй. (Впрочем, первый бы не церемонясь меня сожрал, второй при жизни не отличался особенным чувством юмора, а третий… в общем-то, с третьим счёты у нас свои). Мне не сиделось на месте и не ждалось. Сколько сумел провести без движения я не знаю — может, минуту, а, может, час. Где-то неподалёку возилась волшебница и, подняв голову, я несколько секунд наблюдал за ней — всё ещё закутанная в тёмно-бардовый шёлковый халат с чёрными кружевами, Пайпер одну за другой доставала с полок магические книги и, шурша страницами, прикусывала в раздумьях костяшку пальца. Египетский мальчик бесшумно приблизился: — Что ты ищешь? Испуганно дёрнувшись, она едва не выронила увесистый фолиант. — Я?.. — отступила в сторону инстинктивно. Плечи закаменели, аура расцветилась привычным страхом. Однако же лицом Ребекка себя не выдала. Губы её шевельнулись в лёгкой улыбке. — Перечень демонов. Я нахмурился. — И зачем? — Но, вопреки обыкновению, даже не попытался её исправить. Слишком устал. Опустив книгу на стол, Ребекка склонилась над ней и, приподняв страницу, всмотрелась: — Не знаю… быть может… — Она рассуждала вслух. — Ты же не собираешься отправляться туда один? — Собираюсь. — Ну-у… — Резким движением отвернувшись от стола, Ребекка посмотрела в упор — руки скрещены на груди, в глазах — бесконечный скепсис. — Значит грош-цена твоему хвалёному интеллекту. — Чего-о?! — возмутился я. Но понимал: конечно же, Ребекка была права. Помощь мне бы и вправду не помешала. Однако же превосходство в её тоне изрядно меня задело. — Ну и кого ты вызовешь? — перешёл в наступление я. — Армию букашек? — Возможно. — Проигнорировав подначку, Ребекка прикусила уголок губы. — Ты прав. Я — не Мендрейк. Сил у меня мало. Я покивал. — Ну да. — Но тем и ограничился. Расстраивать её или портить с ней отношения мне не хотелось. В конце концов, волшебница хотела помочь и не её вина, что я нахожусь в таком паршивом расположении духа. Вновь зашуршали страницы. Всё ускоряясь и ускоряясь. — Ты вообще какого демона вызвать способна? — поинтересовался я. Голос мой прозвучал достаточно мягко. — Меня смогла бы? Она призадумалась. — Нет, пожалуй. Кивок: — Угу. — Теперь я знал приблизительный уровень её силы и мог хотя бы попытаться плясать от этого. Всё-таки была у меня на примете пара полезных духов. Напряжённая и собранная, волшебница торопливо расставляла свечи и благовония. Она торопилась, но спешка её была достаточно взвешенной и спокойной — всё-таки в мою защиту она не верила. Я для неё оставался коварным демоном, потому полагалась волшебница исключительно на себя. Я не мешал. Времени было мало. Мне было страшно. Мне было страшно — и я не стыжусь говорить об этом. Мне было страшнее, много страшнее, чем тогда, на базаре в Александрии, потому что теперь я знал, как это невыносимо — терять любимых. Я знал: в любое мгновение неведомо кто неведомо где может отнять жизнь человека, который стал для меня внезапно других дороже. В это же мгновение я исчезну. И ничего не будет. И никого не будет. Сущность сжималась и ныла от безысходности, я был не в силах стоять на месте — хотелось бежать, спасать. Но я терпеливо ждал. Только босая нога дробно постукивала по полу. Только барабанили пальцы по коже предплечья. И вот наконец Ребекка закончила заклинание. Она побледнела. Её шатало — вызывание отняло у волшебницы много сил. Всё-таки уж слишком Пайпер была слаба. Вспомнился Нат, способный играючи вызвать африта или пяток джиннов, не уступающих мне в могуществе. Нат… Нат. Я сказал лишнего. Слишком много лишнего — и отчётливо это осознавал. Но проклятая нервозность. Проклятый отупляющий дикий страх. Проклятая неизвестность. Я должен действовать. Я ненавижу ждать. В круге возник Дексодол. Недовольно сощурился, тихо вздохнул — меня он ещё не видел, а Ребекку, видимо, не узнал. Быстрые тёмные глаза (джинн прибывал в облике синей птицы), внимательно осмотрели пентакли, поднялись выше — я помахал: — Привет. И краткий промежуток молчания, было повисшего между нами, внезапно заполнился резким призывным звоном.