Диалоги обо всём или Хроники Человечности

             А сегодня мой индивид-хозяин взял и притащил гитару. И всё было хорошо. Нет, всё было почти прекрасно, пока этот уникальный доморощенный самородок не начал с завидным упорством её терзать.       Взвыли все — от дворовых собак за магическим барьером и мелких противных бесов — до меня, благороднейшего джинна — Бартимеуса Урукского, Сакара-аль-Джинни, Серебряного Пернатого Змея, в узких кругах известного, как Рехит. А что? У меня, в отличии от мальчишки, чувство прекрасного в глубоком детстве не атрофировалось.       Обратившись отвратительным мутно-зелёным слизнем музыкальному сопровождению под стать, я забился в самый тёмный и тихий угол, но, так как мне было приказано «бдеть на всех семи планах, не отвлекаясь и ни на минуту не пренебрегая своими обязанностями», вскоре пришлось из надежного укрытия себя вынуть. Клянусь, это было гораздо сложнее, чем тянуть из болота увязшего там слона.       И наконец я сдался.       — Мендрейк, ты решил уморить всех нас? — ворвался я в маленькую гостиную с камином, откуда и доносились адские звуки последние полчаса. (зелёный слизень для таких протестов положительно не годился, так что я заблаговременно сменил его образом крылатого ангела-воителя с пылающим мечом и раскалённой кожей). — Ради всего святого ответь, за что?       По тому, как медленно, аккуратно он отложил гитару и какими белыми были его костяшьки, я понял: Мендрейк с превеликим удовольствием расколотил бы сейчас инструмент о пол.       — Изыди, подлый коварный дух.       — Так ты меня отпускаешь? Правда? Наконец-то! Я готов! — не преминул радостно всплеснуть сверкающими дланями грозный ангел.       — Просто исчезни отсюда.       — Я обещал охранять тебя, но не соглашался страдать от твоей бездарности! Этого нет в контракте!       Клянусь, он едва не разрыдался от огорчения. Но вместо этого скрипнул зубами:       — хотя бы ты можешь не издеваться?       Ангел покачал огненным нимбом.       — Нет. Ты ж надо мной издеваешься. Не могу не воспользоваться возможностью отомстить.       — Когда это я издевался над тобой, Бартимеус?       Я развёл руками:       — Да каждый день.       — Не помогаешь, так не мешай хотя бы, — снова потянулся Мендрейк к гитаре, явно намереваясь вытравить меня своим чрезмерным усердием в насилии над искусством.       — Ладно, — как-то подозрительно легко согласился я и, плотно прикрыв за собою дверь (не снаружи, а изнутри), присел прямо на ковёр напротив волшебника в образе Китти Джонс.       — Одно другого хуже, — не преминул сквозь зубы прокомментировать этот нахальный тип. Мы с Китти предпочли пропустить мимо ушей его бесполезное замечание и думаю, если бы девушка вдруг оказалась здесь, она была бы со мной полностью солидарна.       — Не замечал за тобой раньше такой убийственной тяги к музыке, Джон. — Я не шучу. Грозное воинство Утукку могло бы полечь одной только силой его таланта. — Зачем были все твои угрозы. Ты мог просто взять гитару с собой в Пентакль и я бы выполнял любое твоё желание, только бы ты больше никогда к ней не прикасался. Может ещё и споёшь?       — Ну хватит… — ясным солнышком из-за тучки из-под маски Мендрейка выглянул старый добрый Натаниэль. — Думаешь, мне самому нравится?       — Судя по выражению счастья на твоём отвратительном лице… — Он закатил глаза. (ну ладно, может быть, я и переборщил немного. Хотя… нет. Когда дело касается Мендрейка, быть лишним ничто не может!)       — Это всё Мейкпис с его проектами. — Нат потёр подбородок большим и указательным пальцами. — Деверокс без ума от театра. Он пожелал разыграть очередной спектакль своими силами. Ему показалось, что это должно быть весело.       — А я всегда знал, что у волшебников весьма извращённые представления о прекрасном. Чего только стоит твоя…       — Бартимеус, ты сегодня особенно невыносим! — Перебил, недослушав, Натти?       — …причёска, — неумолимо закончил я. — И твой гардероб, а теперь ещё и эта, господи прости, музыка. Ладно. — Протянув руку, я перетащил измученный инструмент на свои колени. — Дай-ка посмотрю.       Наш с гитарой хозяин не возражал.       Всё-таки иметь дело мне всяко проще с копьями и мечами. Первая попытка взаимодействия со струнами звучала не многим лучше, чем у Мендрейка. Но, несмотря на наше природное отрицание любого рода границ и правил, мы, духи, прекрасно чувствуем гармонию и можем с ней весьма плодотворно взаимодействовать. Музыка — она ведь в сути своей — первозданный хаос. А хаос — это лестница. Или путь. Главное — уметь по нему идти.       Через пять минут я уже неплохо играл на трёх из шести имевшихся у этой гитары струн, а ещё через десять мы окончательно подружились, и я отрастил пару дополнительных пальцев, так как ограниченная человеческая пятерня не давала никакого простора для виртуозности.       Скользя по грифу, сменяя аккорды и переборы, я ощущал свободу, какую-то новую стихию, взаимодействовать с которой мне прежде не доводилось. Это было удивительно хорошо — как дрейфовать, дрожа лишь кончиками крыльев, над океаном, как опасно пикировать на острые гребни скал, как вырываться из волн неповоротливым синим китом и обращаться тотчас тоненькой струйкой дыма. Это было почти, как дома.       — Ого… Ты и так умеешь? — Тьфу ты… мальчишка. А я уже почти о тебе забыл. Но неприкрытое восхищение, явственно читавшееся на его лице, конечно же мне польстило. Мендрейк на непозволительной эмоциональности тотчас себя поймал и спешно вооружился старым добрым саркастическим выражением: — Может ещё и споёшь?       — И окончательно сформировать у тебя комплекс неполноценности? — Выпущенный из рук, инструмент обиженно, тихо всхлипнул, а я назидательно поднял палец: — учись, сынок. Я-то вообще много чего умею.       Мендрейк только угрюмо вздохнул в ответ.       — Да где уж там… — И вдруг, внезапно озарённый некой гениальной идеей, радостно встрепенулся: — Может, ты меня научишь?       — Кхе-кхе…       — Ты, конечно, злокозненный подлый демон…       — Кхе-кхе… — уже гораздо более возмущённо.       — Ну Бартимеус!..       — Я пять тысяч лет Бартимеус.       — Я твой хозяин!       — А мне с того что? — Нет, в самом деле. Учить мальчишку? Он себе что удумал? Я вообще-то просто поиздеваться над ним пришёл, позлорадствовать… — Нам с тобой не место в одной музыке!       — Один выходной.       Вот гад, с козырей пошёл.       — Два. — Я тотчас же поднял ставку, но мальчишка на провокацию не повёлся.       — Ты ещё торговаться будешь?       Китти Джонс задумчиво потеребила ухо. Ну что тут скажешь?       — Пожалуй, нет. Один, так один. Иди-ка по ближе, сынок, и смотри в глаза.       За долгие тысячи лет моего пути мне ещё ни разу не предоставлялась возможность кого-нибудь чему-нибудь научить. Иногда я, конечно, щедро делился знаниями — порой для полезного дела, порой — от скуки, но то, что собирался сделать сейчас, было ново с Натом для нас обоих. Я хотел передать ему понимание, вложить умение чувствовать, слышать — напрямик от меня — к нему. Раз уж люди научить его не сумели.       Такой пробел в умениях великого Джона Мендрейка меня позабавил и удивил. Дело в том, что все волшебники должны владеть голосом и хотя бы одним музыкальным инструментом. Пусть даже и на самом паршивом уровне. Существует несколько весьма редких заклинаний, которые требуют точного пропевания. Да и некоторых духов подчиняют игрой на флейте. Видимо, хозяин мой и вправду совсем бездарен. Посмотрим, удастся ли что-нибудь сделать мне.       В комнате было жарко. Глядя в лицо мальчишки, я видел капельки пота, бегущие вниз — по вискам со лба. Я видел, как плещется в его затравленном, диком взгляде тёмное озеро тихой, безмолвной паники. Я смотрел, я видел и думал: успел бы в эту секунду его убить? Выжечь мальчишке мозг, вцепиться когтями в шею… образы эти пронеслись по всем семи планам разума — и канули, не получив отклика где-то в глубинах сущности. Невзирая на страх, мальчишка покорно придвинулся ближе. Доверял ли он мне? — о нет, он мне нисколько не доверял. Он был уверен в своём контракте, в соглашении, которое мы заключили давным-давно. Так давно, что слова его истаяли и забылись. А ведь в последние вызовы он даже не помыслил о том, чтобы хотя бы как-то меня связать, так что я мог, я бы вполне сумел…       Зрачки Натаниэля расширились — он как будто уловил отзвук моих неоднозначных мыслей, как будто почувствовал дыхание беды на своём затылке. Он попытался дернуться, он попробовал отвернуться… Подняв руку, я крепко сжал его подбородок, не позволяя. Ты сам подписался на это, Натти. Что уж теперь бежать?       Я делал то, что умел. Раскрывая себе навстречу податливый, хрупкий разум, одну за другой я творил иллюзии и, пленённый мною, мальчишка почти что спал.       Мы носились солнечным бликом под облаками, а наши руки выплетали замысловатые фигуры из золота тонких струн. Мы слышали перезвоны и переливы, тянулись к ним — алчущие, жаждущие, желающие впитать до последнего звука, последней ноты. Мы рассыпались зеркальными осколками в заснеженном редколесье, и взмывали на огромных качелях почти к луне.       Если бы я позволил себе забыть, как человеческий разум слаб, эта бесконечная сказка навсегда бы его пленила. Если бы я, злокозненный, подлый демон, не ограждал мальчишку от лишних планов, он бы совершенно точно сошёл с ума.       Это длилось не больше одной минуты, но ощущение времени исчезло для нас обоих.       Когда всё закончилось и я отпустил мальчишку, он без сил повалился на пол с блаженной, пьяной улыбкой и диким взглядом. А ведь я показал ему только малость — песчинку, крупинку, капельку.       — злобный, коварный демон… — прозвучало спустя полчаса с ковра. Я к тому времени, маясь скукой, успел раскрутить все струны и теперь деловито накручивал их обратно.       — а, — произнёс безразлично, — уже очнулся? Я-то думал: ты сутки валяться будешь. — Здесь душой не покривил. Честно признаюсь, и вправду думал. В какой-то момент испугался даже, что всё-таки выжег мальчишке мозг, просчитавшись и слишком много разом в него вложив. — Между прочим… Это твоё спасибо?       С трудом приподнявшись на локте одной руки, он тотчас же грузно упал обратно.       — Ты всегда такой? — спросил растерянно, как-то даже, пожалуй, жалко.       — Какой?       — ну… — Он ещё не был окончательно адекватен.       — неотразимый, восхитительный, великолепный, — принялся, загибая пальцы, подсказывать я. — Ты это хотел сказать?       — М-мм… — И вторая попытка сесть. Удалось, не без усилий, с третьей.       — Так какой? — Переспросил. А что? Я, как любой творец, требую дифирамбов.       Мальчишка прикусил губу, что-то обдумал.       — Забудь. Не важно, — и неуклюже подался вперёд, приблизившись почти к моему лицу. — Ты хотел убить меня.       — Чего? — отшатнулся я. Вот же проныра внимательный, в самом деле.       — Ты совершенно точно об этом думал. — Ещё немного, и он бы мне на колени влез, так старательно пытался взглянуть в лицо. Да мне же не жалко. Смотри, пожалуйста. Только отсяду-ка я подальше.       — Я злокозненный демон. Забыл уже? — Нат вместо ответа потёр тыльной стороной ладони щёку. — Ты сам напросился. Я тебя за язык не тянул, — не преминул напомнить я.       — Но я думал, что…       — Что ты думал? Что я буду с тобой тут сидеть до седьмого тысячелетия? Я Джин, сынок, а не учитель музыки. — Мне, в самом деле, было почти обидно. Я из шкуры вон вылез, чтобы разворотить его закостенелое сознание, я показал ему одни из самых лучших воспоминаний, а он даже не попытался сказать спасибо. — Да лучше бы я тебя просто по макушке гитарой тюкнул.       Мальчишка долго высматривал что-то в глубинах электрического камина.       — Так теперь у меня получится? — Спросил наконец подозрительно мягким тоном.       — Ну-у… не сразу… Но, пожалуй, теперь должно. — С этими словами Китти Джонс бодро поднялась на ноги. Нечего мне тут сидеть и дальше. Благодарности от мальчишки никакой, удовольствия от беседы — тоже. Лучше пойду погоняю бесов.       Но, будто опомнившись, хозяин меня окликнул:       — Ты куда? — Я неопределённо махнул рукой и, тоже поднявшись, Нат затараторил быстро и сбивчиво: — я хотел сказать, Бартимеус… я не думал раньше, что вы, дем… духи, тоже способны чувствовать красоту.        (Да уж получше вашего).       — Послушай меня, сынок, и хорошенько эти слова запомни. — Снова вернувшись к бесполезной сейчас гитаре, я осторожно сел, не забыв окинуть мальчишку тяжёлым взглядом. — То, что тебе говорили, то, что ты думаешь и то, что читаешь в книгах далеко не всегда с реальностью совпадает. Я — демон, а значит априори вероломен, враждебен, жесток и зол. Так думаете вы, люди. А знаешь, почему? Да потому, что это убаюкивает вашу совесть, мой милый Натти. Ты — благородный, мудрый, справедливый волшебник, а я — твой злокозненный, подлый, коварный раб. Такая картина удобна. Такая картина тебя целиком устраивает. А как на самом деле… это уже не важно. Я поделился с тобой воспоминаниями, и теперь об этом жалею. С тем же успехом я бы мог показать тебе кровавые бани битв, города, пылающие вместе с простолюдинами, волшебников, голыми руками рвущих друг другу глотки за замшелый дрянной артефакт… а мог бы не показывать ничего. Но я почему-то захотел дать тебе малую часть того мира, каким его вижу я. Согласен, абсолютно тупая была идея.       — Нет! — Пока я говорил, он нависал, сверху вниз глядя на Китти Джонс, а теперь плюхнулся на ковёр, наверняка пребольно ударив копчик. — Хорошая, Бартимеус. Но ты прав. Я правда всегда так думал. Мы все так думаем. В тебе ведь не может быть сочувствия, добропорядочности, любви. Ты же…       — Да-да-да… именно так. — Я устало вздохнул. — Ты — хозяин, я — раб. Я мерзок, ты — прекрасен и благороден. Сейчас ты гремишь моими цепями, а потом я спляшу на твоих костях. Так было, есть и будет. А всё остальное, малыш Натти, ты можешь прямо сейчас забыть. Ты приказал — я сделал, что мог. На этом, пожалуй, сейчас закончим. Поверь, в музыке ты будешь ничуть не хуже других теперь. Всё ведь ради этого затевалось. Бери свою гитару, практикуйся и произнеси-ка заклинание отсылания. Старина Бартимеус хочет домой. Ты мне выходной пообещал. Помнишь?       И, не желая продолжения разговора, я снова обратился зелёным слизнем. Деловито покопошившись, слизень уютно зарылся в ворс. Нат какое-то время искал меня глазами, но, так и не обнаружив, произнёс в то место, на котором в последний раз видел моё лицо.       — Два.       — Что? — зелёный слизень заинтересованно выглянул из своего укрытия.       — Два выходных, Бартимеус. Твоя взяла. — охотно пояснил хозяин, поднимая руки для заклинания. Но прежде, чем я отправился на заслуженный отдых, до слуха моего донеслось почти неразборчивое, скомканное: — спасибо.        (Надо же… оказывается, бывает ещё и так).