-

Пройас медленно, с достоинством и улыбкой обернулся. Он был готов к тому, что Конфас придет к нему, о том, что это случится, ему подсказывала интуиция — а может, и что-то большее. Акхеймион всегда говорил, что Пройас будто наперед знает, что будет — в том случае, если видит дальше собственного носа. Последних слов наставник конрийского принца никогда не говорил, но Пройас догадывался, нет, признавал сам, что это, увы, так. И Конфас мог бы выиграть его в этой игре, которая казалась нелепой и ненужной всем, в чьих жилах текла самая обычная бордовая кровь, но по которой привыкли жить благородные — у них никогда не было другой жизни, кроме как подчиненной джнану. Мог бы, если бы не преклонялся перед самим же собой. Для Икурея Конфаса, прославленного военачальника Империи, не существовало Императора, Бога Людей, и учение Сейена тоже не было для него последней истиной, но Конфас верил только в одно — в себя и свои таланты. И самое досадное, подумалось Пройасу, в том, что они у него были. В отличие от многих Великих Имен, пришедших в Священное воинство. Волк в стаде глупых баранов. Нерсей Пройас, наследный конрийский принц, обернулся к Икурею Конфасу, племяннику самого императора, сумевшего совершить невозможное — разбить наголову непобедимое племя скюльвендов. Уничтожить народ, который жил века подряд непобедимым и неизменным, и именно это его сгубило. Пройас вспомнил Найюра. Безумием было приводить его к легиону спесивых айнрити, не ожидающих от дикаря со шрамами на руках ничего, что им было нужно от Конфаса, самого Икурея Конфаса, которого так любезно предложил милостивый Икурей Ксерий III. После уничтожения Священного воинства простецов Пройас ни насколько не сомневался, что сейчас все зависит от его слов — он сумеет убедить Имена, что Найюр — единственный, кто сможет выполнить возложенные на него обязанности, единственный, кто сможет выполнить их цели — всеобщие цели. Единственное, чего он не учел — это того, что, кроме Великих Имен, есть Конфас. Его вечное выражение неприступного самодовольства на лице, более того, самодовольства, подтвержденного свершениями, говорило за него лучше, чем все безупречные доводы Пройаса, каждое слово которых перед тем, как быть сказанным — небрежно оброненным — было отполировано в стремительном течении ясных, острых мыслей. Еще чуть, думал Пройас. Еще чуть, и я смогу. Немного времени и еще меньше слов. — Икурей Конфас, — сказал он, сцепляя руки перед собой. — Принц, — Конфас чуть склонил голову в приветствии. Пройас жил джнаном, но даже для него, для которого джнан стал правилом жизни, было явственно заметно одно: в прославленной Империи Икуреев высказывание уважения к собеседнику было только лишь высказыванием уважения к себе. — У императора великолепный дворец, — Нерсей Пройас окинул взглядом покои, в которые его любезно проводил сам Скеоас, советник императора. Он не мог сказать точно, что знает или догадывается, зачем пришел Конфас — прямо с совета, источающий непрекословную уверенность, будто император здесь он, а не его достославный дядюшка, запутавшийся в собственной славе. Пройасу было никогда не достичь того же — он не был военным. Он был мыслитель, исследователь, мудрец — когда-нибудь, возможно, — но не военный. Раньше он никогда не уделял этому вопросу внимания, но сейчас, во дворце Икуреев, в полном одиночестве, он ощутил уязвленную гордость за то, что его наставником был грузный Ахкеймион, слабый, неловкий, с вечным беспокойством в невзрачном взгляде, плохо спящий из-за своих кошмаров , просыпающийся по утрам с вскриком и еще долго ждущий за книгами, пока проснется его ученик. Друз Ахкеймион, сторонник Завета, которому не верил даже его ученик, который не верил себе сам, именно он, а не вояка со стальной выправкой. Ему верил только Инрау, Паро Инрау, и что теперь с ним стало? Нельзя было сказать, чтобы Пройас наслаждался тем, что он выше своего наставника. Нет, он всегда был выше его, как был выше многих людей, и знал это, и привык к этому, пока император, которому не удалось поколебать уверенность конрийца в себе, не предъявил своего племянника Икурея Конфаса. Словно на доску для бенджуки, в которую играло сразу множество человек, выставили новую фишку, приближавшую игру, которую нельзя было завершить, к финалу. Пройас возненавидел этот момент, он даже растерялся, когда шел по песку, то и дело попадающему в туфли, встречать прибывшего имперского военачальника, и тот говорил ему такие слова, словно все заранее предопределено. И тем не менее, это была последняя надежда императора — и в этом Пройас был уверен даже тогда, когда в запальчивости и досаде прогонял от себя Ахкеймиона — вот уж чей жалобный взгляд он не смог бы выносить. — Дядюшка не скупится на убранство, — насмешливо ответил Конфас, этим сознательно выбранным тоном демонстрируя, что он по другую сторону баррикад, нежели император. И еще, понял Пройас, что Конфас и он сам не по одну сторону, но и не по разные. В этом сомневаться не приходилось.