Ночной поезд

Поезд мерно качался, колеса его ритмично стучали. За дверью купе то и дело туда-сюда проходили проводники и катились тележки. В ночном поезде все звуки рождались словно с единственной целью — усыпить; будто кто-то записал гипнотический трек и пустил его по радио, чтобы свалить с ног пассажиров, ничего не подозревающих. Покачивание вагонов расшатывало мысли, пускало их в свободное плавание, где они путались, как длинные водоросли, забивая голову, и постепенно другие мысли вязли в предыдущих, пробираться сквозь беспорядок становилось сложнее, и глаза закрывались от усталости. Тело мирилось с поражением и все глубже погружалось в сон. Ньют еще только балансировал на грани, хотя его соседи по купе недвусмысленно давали понять, что забылись глубоким сном. Но даже чужой громкий храп не раздражал — мозг отказывался реагировать сильными эмоциями, все место занимало лишь непривычное чувство умиротворения, тяжестью приковывавшее к постели руки и ноги. Ньюту казалось, что он не сможет встать, даже если поезд сойдет с рельс. Он и бровью не повел, когда в сторону отъехала дверь купе, и внутрь вошел кто-то. Тяжелые веки не поднимались, и только нос по запаху — знакомые одеколон и сигареты — учуял мистера Грейвса. Тот тихо вздохнул, проходя мимо, к своей койке, и опустился вниз. В тесном замкнутом пространстве купе повеяло алкоголем. Ньют всегда был чувствителен к запахам. В сторону голова повернулась сама по себе, тяжело, но все же, и глаза в полной темноте уставились на Грейвса. Туда, где он должен был быть. Окно было занавешено плотной шторой, и только немного света сочилось из-за двери, ведущий в общий коридор. К такой черноте, царившей в купе, ленивый взгляд привыкал с трудом, и все же в тонком свете телефонов, поставленных на подзарядку, в кусках желтизны, пробивавшейся из-за двери купе, его фигура действительно вырисовалась в глазах Ньюта. Будто кто-то рисовал черным карандашом набросок — линии не четкие, скорее очертания, все приблизительно, и больше додумывалось, чем виделось. И фактура Грейвса не помогала — в темноте лучше всего видно было бледное лицо, серебристые виски. Черные же волосы, одежда вытекали из мрака вокруг и были его продолжением. Глаза походили на два зияющих прогала. Дырки, за которыми не было ничего, кроме пустоты. Во рту у Ньюта скапливалась кислая слюна, и в теле что-то нервно затрепетало. Грейвс всегда ощущался неправильно, не так, как остальные учителя в их школе: во многих была истеричность, была взвинченность, некоторые были людьми неприятными, но ни от кого не исходило такого холода, как от Грейвса. Нарочито спокойный, во всем последовательный, он был неулыбчив, безэмоционален, дистанцирован. Глаза походили на два острых крючка, цеплявшихся за детали; ему нельзя было солгать, слова сами собой ссыпались из пирамиды в бессмысленную кучу. Лицо красивое, но мраморное. Грейвс не был неприятен, но от него мурашки бежали по коже. Это было ощущение внутренней силы, скорее даже опасности, что заставляло остальных держаться на расстоянии, даже коллег. Ньют не раз видел, как одно присутствие Грейвса заставляло нервничать остальных учителей. Люди сдувались, начинали мямлить и прятать взгляды. Просто первобытные инстинкты в Грейвсе чувствовали хищника. Ньют ощущал его присутствие тоже. Особенно сейчас, в замкнутом тесном пространстве, где казалось, будто в твою спальную комнату зашел голодный волк. Сердце набирало обороты, и в крупных бедренных артериях пульсировало все сильнее. Ньют был настолько бездвижен, что любая малейшая реакция тела отзывалась в несколько раз сильнее. Он даже мог почувствовать вкус адреналина на языке. Очень сильно хотелось сглотнуть, но Ньют боялся и лишний раз моргнуть. В такой звенящей тишине, существовавшей в купе будто отдельно от стука колес и храпа парней, казалось, будто будет слышен даже трепет ресниц. Тем более Грейвсу. Ньют знал, почему именно того выбрали вторым сопровождающим учителем для поездки нескольких учеников в заповедник за компанию с учительницей биологии, курировавшей пункт их назначения. Это было естественное желание более слабых особей — дистанцироваться от сильного и страшного, особенно если он не собирался никого защищать. Они искали любую возможность отправить Грейвса подальше. Единственной, кто был не рад, оставалась учительница по биологии, у которой начинался заметный тремор рук при Грейвсе. На вокзале у нее выпала из рук дорожная сумка, когда мужчина обратился к ней по имени, напрямую. Ученики, собравшиеся в поездку, были напряжены тоже. Парни, планировавшие до этого напиться в отдельном купе и в гостинице при заповеднике, в комнате, улеглись пораньше. Спорившие о том, кто займет нижние полки, они забрались на верхние — подальше от Грейвса, и спали, схоронившись под одеялами. Ньюту досталась нижняя койка, и здесь, внизу, от близости Грейвса, как от сильного мороза на севере, было трудно дышать. Ньют вообще не должен был здесь оказаться. Не только на нижней полке, но и вообще в этом поезде — на пути в заповедник. По неведомой причине именно Грейвс втянул Ньюта во все это. Все последние дни Ньют пытался понять, почему. Он вглядывался в Грейвса, неподвижно застывшего на своей койке: ноги расставлены широко, локтями упирался в колени и в ладонях прятал лицо; прядка волос все же выбилась из прически, сизым вороньим пером свисая на лоб. Расстроен он был или смертельно устал, быть может, просто думал — Ньют не мог прочитать его, никогда. Сколько бы ни наблюдал, не складывалась система повадок, сделавшая бы поведение Грейвса предсказуемым. Ощущение, что тот может выкинуть что-то сумасшедшее, внезапное, всегда было здесь, от него сосало под ложечкой, и тело покрывалось холодным потом. На уроках Грейвса Ньют старался слиться со стеной или партой. В нем не было желания бросить тому вызов, хотя некоторых его одноклассников внутренний страх перед Грейвсом заставлял вести себя вызывающе, провокативно, хотя Ньют почти мог видеть, как у тех поджимались хвосты (будь они у одноклассников), стоило только Грейвсу остановить на них свой колючий взгляд. Ньют не трясся, не рвался вперед, делал то, что получалось лучше всего, — сливался с окружающим миром, наблюдая. Как воробей для волка, для Грейвса он был не более, чем дребезжащей частью окружающей действительности, не представляющей никакого интереса. Ньют думал, что Грейвс даже не знает о его существовании. Не о фактическом. Номинально Ньют существовал на бумаге — он давал знать, что присутствует на уроке при перекличке, сдавал работы — но взгляд Грейвса ни единого раза не остановился на Ньюте в классе, ни разу он не вызвал его к доске, ни разу также не попросил Ньюта задержаться после уроков. Ни разу не заметил, что на уроках по праву Ньютон листал атлас ветеринарной гематологии. И Ньют настолько привык быть ничем в мире Грейвса, что предложение учителя, больше всего походившее на требование, отправить в поездку в заповедник не кого-то иного, а именно его, повергло в ступор. — Мистер Скамандер? Вы действительно хотели бы отправиться в заповедник? Мистер Грейвс сообщил, что Вам больше всех других студентов пригодились бы лекции об особенностях организации заповедного пространства, — директор столкнул очки на переносицу и посмотрел на Ньюта поверх стекол. Грейвс тенью застыл у окна. Он будто бы вовсе не обращал внимания на происходящее в кабинете, но Ньют мог видеть, что тот держал ситуацию под контролем. Стоял в пол-оборота, взгляд отсутствующий, мог бы ввести кого-то в заблуждение, — все сосредоточение на слухе. Только после затяжной паузы, которую должен был заполнить ответ Ньюта, он моргнул, и глазные яблоки его шевельнулись. Зрачки дернулись в сторону, и Ньют почувствовал, как боковое зрение Грейвса остановилось на нем. Дыхание Ньюта перехватило, как когда в детстве он с коньков упал на лед, ударившись солнечным сплетением. — Что-то не так, мистер Скамандер? — директор посмотрел на него в упор, но этот взгляд даже близко не стоял с зубодробящим полувзглядом Грейвса. — Насколько мне известно, Ньютон планирует связать дальнейшую судьбу со спасением исчезающих видов животных. Он уже делает большие шаги к своей цели, не так ли? Грейвс поворачивался медленно. Руки заложены за спину, взгляд из-под темных бровей весомый, давящий на плечи и голову. Ньют мог бы это сравнить с трепанацией черепа: затылок трещал под напором сверла и поддавался, раскрываясь. Кончиками пальцев Грейвс касался его обнаженного мозга. — Д-да, сэр, — выдавил из горла Ньют. — Д-да, я бы хотел... — Переписка с научным центром заповедника, несколько исследовательских работ и статей? — директор бормотал, перебирая бумажки. Туда-сюда, снова и снова, будто их количество могло волшебным образом изменится. — Как так получилось, мистер Скамандер, что школа узнает о Ваших достижениях последней? Спасибо за внимательность мистеру Грейвсу. Он хмурился, в самом деле силясь понять, откуда взялся этот мальчик, которого никто не видел, о котором никто не слышал... кроме Грейвса. — Но Вы согласны, господин директор, что Ньют должен посетить эти лекции? — Да-да, безусловно. Обязан даже. Учительница биологии, выбиравшая учеников в поездку, помнится, была удивлена, обнаружив скрытые увлечения Ньюта. Она и не думала обращать на него внимание до этого момента, теперь же удивленно останавливала на нем взгляд и о чем-то задумывалась, стоило ему оказаться в поле зрения. Но она была меньшим из его беспокойств. Обыкновенная школьная преподавательница биологии, не помнившая его по имени, если и появлялась в его мыслях, то не задерживалась там надолго. Монументальность Грейвса вытесняла все слабое и незначительное. Как раковая клетка начинала бесконтрольно делиться, подменяя здоровые, одна возникшая мысль, маленькая и незначительная, множилась, заполняя собой все доступное пространство. Глядя на Грейвса, Ньют чувствовал, что того было так много в его голове, что вся эта масса, сизая, вязкая, тяжелая, либо раздавит его мозг, либо побежит в горло, крадя воздух. И теперь его присутствие у себя в сознании Ньют ощущал с возросшей силой, как никогда до этого. Он и понятия не имел, что Грейвс знал о его существовании, но тот знал куда больше: о его увлечениях, победах, мечте. И лежа на чистой постели в ночном поезде, Ньют не мог не думать, о том, как — не почему, а именно как — тот подобрался так близко, так незаметно. Ньют всегда считал, что это он следил за Грейвсом. Заблуждался он так и сейчас, ровно до того момента, пока не моргнул, в следующую секунду обнаружив, что Грейвс не сидел больше на постели. Он стоял в центре купе, упершись ладонями в верхние койки; голова все еще была опущена, пряди волос перекинулись вперед, занавешивая лицо. Черный взгляд упирался в Ньюта, жалил и обжигал, словно ядовитый, и Ньют хотел сказать что-нибудь, но только шумно сглотнул скопившуюся во рту слюну. Слова не хотели складываться в предложения, как звуки не хотели рождаться в его теле, замершем под пристальным вниманием хищника, — естественная реакция для кого-то вроде Ньюта. Для любопытной, глуповатой и откровенно слабенькой добычи. Первый вздох получилось сделать, лишь когда Грейвс медленно, до последнего мгновения сохраняя зрительный контакт, отвел взгляд, посмотрев за плечо на подрагивающую хлипкую дверь купе, а потом, вытянув шею и слегка приподнявшись на носочки, на спящих наверху Тома и Гарри. В животе Ньюта что-то перевернулось, а затем туго сжалось от такого вида: от простого движения тело Грейвса натянулось, не тонкой струной, но тетивой лука; не в первый раз мысли Ньюта крепко обернулись вокруг конституции Грейвса, не массивного, а подтянутого. Скорее похожий на бегуна, легкий, гибкий, чем на силача с огромными руками и ногами и вздутыми мышцами. Хотя и мышц он не был лишен. В одну секунду, за которую Грейвс привстал, вытянувшись, глаза Ньюта успели вобрать в себя линии тела: ровную спину, подкачанные руки, округлые ягодицы, натягивавшие ткань брюк. В теле хищника, готовящегося к прыжку, было что-то завораживающее. Шальной вопрос о том, захватывала ли за секунду до смерти жертву стать и красота убийцы, промелькнула в голове Ньюта и схоронилась, стоило Грейвсу опуститься на край койки. Не своей — Ньюта. Дыхание снова сбилось. Под тонким синтетическим одеялом тело одномоментно вспрело, показалось больным, тяжелым, горячим. Сердцебиение участилось, но Ньют боялся даже посмотреть на Грейвса, чье бедро так плотно прижималось к колену; вместо этого он смотрел на пол, слушая ритмичный стук колес поезда, почти догнавшего по скорости сердце Ньюта. Но к чести его напряженного тела, приготовившегося к сражению, Ньют даже не дернулся, когда ладонь Грейвса легла на бедро. — Мистер... Мистер Грейвс? Даже для Ньюта это прозвучало жалко. Как писк котенка. Рот Грейвса дернулся, подобно полуулыбке, указательный палец подлетел к губам, мягко приказывая Ньюту замолчать. Он хотел, чтобы Ньют вел себя тихо. Боже, если бы только Ньют мог выдавить из себя крик, засевший в горле, Грейвс отпустил бы его, это Ньют знал и чувствовал. Но, как назло, сколько бы он ни открывал рот, звук не шел дальше горла. Забивался там, испуганный, заставляя Ньюта походить на рыбу. — Вот так, — прочел Ньют по губам Грейвса — громкий стук колес крыл звуки речи. — Вот так, — повторил Грейвс, толкая руку по ноге Ньюта вверх, а затем вниз. И снова вверх, и снова вниз. Гладил его, словно испуганное животное, заставляя тело расслабиться под повторяющимся движением уверенной руки. Ньют даже успел заново научиться дышать, глотать и моргать, когда Грейвс придвинулся еще ближе, сталкивая тонкое одеяло. Оно прижалось к стенке, будто живое, испугавшись Грейвса. Тот же продолжал свое темное дело невозмутимо, словно опытный преступник. Его раскаленный взгляд облизал тело Ньюта, от кончиков пальцев ног до макушки. Неспешно он взял в кольцо пальцев одну щиколотку, потер большим пальцем выступающую круглую косточку. Пальцы разомкнулись, ложась на лодыжку, и поползли наверх, вороша короткие тонкие волоски на икре, колене и выше — бедре. Прикосновение ко внутренней поверхности, где кожа была нежнее, тоньше, где толстые пульсирующие артерии ближе всего подступали к поверхности, выдержать было сложно. Ньют судорожно выдохнул, ноги сами собой дернулись, чтобы сомкнуться, но Грейвс за секунду до схватился за бедра Ньюта, с тяжелой силой толкая их в стороны. Ньют не хотел издавать ни звука, но он заскулил, тихо-тихо, когда его ноги раскрылись, как половинки пригласительной открытки. В груди у Грейвса родился нехороший вибрирующий звук — в нем было что-то от предупреждающего рыка; глаза мужчины тоже едва не горели. В них было столько силы, что Ньют мгновенно отвернулся, прижимаясь горящей щекой к подушке. Когда рука скользнула в прорезь его широких шорт для сна и обхватила член, Ньют почти не шелохнулся. Почти. Он вздрогнул всем телом, когда на удивление теплая большая ладонь обернулась вокруг ствола, и зажмурился, забывая, что так ощущения должны были не исчезнуть — наоборот, обостриться. Грейвс принялся медленно, с оттяжкой, дрочить ему. Пальцы сжимались чуть сильнее, скользя от головки к основанию, и слегка ослабляли хватку, поднимаясь обратно. Хотя скольжением это назвать было трудно — Ньют шипел, отворачиваясь, быстро дыша — чувство, как сухо трется о кожу ладони член, было похоже на боль, но в конце концов ею не было, балансировало где-то на грани. Ньют прогибался в спине, упирался пятками в постель, вскидывая бедра. Угол был совсем неудобным, но рука Грейвса двигалась уверенно, наращивая темп, пока член в кулаке не стал ходить в ритме покачивающегося поезда, мчавшегося быстро. Очень быстро. Так же быстро подступал и оргазм. Ньют не мог вспомнить, в какой момент его член стал твердым, — когда Грейвс коснулся его или уже когда тянулась его грубая ласка. И, как молния, мысль — может, он был возбужден еще до первого прикосновения? Еще до того, как Грейвс опустился на край постели, сосуды члена уже наполнялись кровью и он сам хотел, чтобы мужчина вдвое старше коснулся его? Вспомнить было трудно. Ньют жмурился, сдерживая порывы тела, тянувшегося навстречу оргазму. Если бы он делал это сам, в своей постели дома, он только подгонял бы себя вперед, быстрее к разрядке, но прикосновение чужой руки совсем не походило на привычную мастурбацию в тишине своей комнаты. Рука Грейвса была больше и грубее, угол — необычен, линии на его ладони, ее рельеф — незнакомы. Невозможность контролировать происходящее заставляла поджимать пальцы ног, впиваться ногтями в простыню и дергаться в надежде уйти от стимуляции. Сознание Ньюта само отталкивало оргазм, не пускало его по нервам, потому что все это было слишком — пугающе, ново, хорошо. И он почти задавил в себе подступающий оргазм, почти «перетерпел» его — порой, откладывая эякуляцию снова и снова, чтобы продлить удовольствие, Ньют уже больше не мог кончить — но поезд внезапно сбросил скорость, принимаясь притормаживать. Вагоны задрожали, и по слуху резануло скрежетом колес о рельсы. Ньют отвлекся всего на мгновение, но Грейвс все равно успел, будто только ждал момента: схватил ногу Ньюта, положив ее себе на колени, и задвигал рукой на члене так быстро, что Ньют мог только хватать ртом воздух. Под жуткий скрип тормозящего поезда он вскрикнул, кончая. Сперма брызгала в сжатый кулак мужчины, пока Грейвс продолжал дрочить Ньюту, в железной хватке второй руки удерживая дергавшуюся ногу. Всего было слишком много, чересчур. Рука Ньюта подлетела, впиваясь в запястье Грейвса, но всего его колотило с такой силой, что он не мог заставить мужчину остановиться. Но в одну секунду вдруг отпустило. Ньют рухнул обратно на постель. Не заметив даже, что так сильно выгибался в спине, что от падения койка жалобно скрипнула. Поезд, напоследок дрогнув, остановился окончательно. За дверью купе зашагали пассажиры, катя за собой чемоданы. Несмотря на то, что в ушах до сих пор громыхало и звенело, Ньют отчетливо услышал чей-то громкий протяжный зевок в общем проходе. Какая-то станция. Ньют тяжело дышал, переводя взгляд с двери на Грейвса. Тот выглядел так, словно ничего и не случилось. Прождав еще несколько секунд, он вытащил руку из-под шорт Ньюта, шуршавших скандально громко в установившейся тишине, и отпустил его ногу, укладывая обратно на постель. Немного погодя, Грейвс подтянул одеяло, скомканное у стенки, и накинул его на тело Ньюта незапачканной рукой. Хотел ли Ньют этого? Одеяло быстро нагревалось изнутри, запечатывая под собой жар тела и не давая ему выйти наружу, чтобы раствориться в прохладном воздухе купе. Мысли в голове ворочались невнятно, и несмотря на то, что всего мгновением ранее все нервы растормошило, веки наливались тяжестью. В этот раз после оргазма не наступило никакой пресловутой легкости. Как набитый чемодан без ручки, Ньюта было бы сейчас непросто поднять — конечности магнитом тянуло к койке, но в тот самый момент, когда поезд содрогнулся всем металлическим телом снова, трогаясь с места (сколько минут прошло, пока они стояли на месте?), а Грейвс поднялся с постели, чтобы уйти к себе, руку Ньюта словно смахнуло с постели. Кончики пальцев мазнули по чужому бедру, заставляя их обоих застыть. Ньют с ужасом и недоумением воззрился на свою руку — белая, с веснушками, тонкая. Совершенно обычная. Зачем она это сделала? Кадык приморозило к стенке горла, и сглотнуть комок нервозности, застрявший у корня языка не получалось. Грейвс вперился в его лицо нечитаемым взглядом, и Ньют понятия не имел, что должно произойти, чтобы он нашел в себе силы посмотреть в ответ. Но у Ньюта, наверное, не было выхода. В несколько тяжелых толчков поезд снова набрал скорость. Вагон принялся переваливаться с одной лапы на другую, все быстрее и быстрее. Койка снова убаюкивала Ньюта, приглушая волнение. Рука по-прежнему висела, как ни в чем не бывало. Она коснулась Грейвса по желанию Ньюта? Или вылетела из-под одеяла по инерции, после первых секунд движения поезда? Ньют моргнул, медленно выдыхая, когда ресницы на мгновение сомкнулись. Поезд резко дернулся, сбрасывая часть скорости. Когда Ньют открыл глаза, его пальцы цеплялись за ткань брюк Грейвса. А после и вовсе потянули на себя. Ньют хотел извиниться, забормотать, что он не хотел, — оно само — но Грейвс усмехнулся, и тяжесть сдавила ребра. Ни единого звука не могло вырваться из груди Ньюта, он только мог смотреть, пытаясь сморгнуть слезы, на мужчину, сидевшего у него на груди. Его колени и икры давили на плечи и предплечья, блокируя их, не давая пошевелиться, и Ньют не смог бы сделать ничего, только не под тяжестью развитого, зрелого, мускулистого мужского тела. Даже сквозь брюки Грейвса и одеяло ощущался жар, исходивший от кожи; лицо Ньюта пылало тоже. Губы пересохли, словно от сухого воздуха растопленной печки. Нельзя было прежде и мысли допустить, что Грейвс окажется таким... горячим. Но мысль почему-то была знакомой. Ньют думал когда-то об этом прежде? Звякнула пряжка ремня. Взгляд Ньюта упал на ширинку Грейвса, стремительно расстегивавшуюся под ловкими пальцами, и дыхание перехватило, когда Ньют увидел эрекцию мужчины в нижнем белье. Грейвс привстал, толкая вниз брюки и белье вслед за ними, и в ладонь Ньюта упал твердый член. Он правда не помнил, в какой момент его рука оказалась так близко к интимным местам другого мужчины. Ньют охнул, не решаясь опустить глаза вниз. Вместо этого он глядел на Грейвса, смотревшего на него в ответ, как на нечто очень интересное, — как на добычу, с которой было любопытно играть. Как на жертву, которая выкидывала что-то непривычное, и теперь даже хищнику хотелось подождать, чтобы узнать, чем все закончится. Грейвс склонял голову набок, улыбаясь. Не как обычный человек, конечно. Его улыбка больше походила на оскал. Но это был красивый оскал. Рука потянулась наверх. Пока другая ладонь обхватывала теплый, твердый, пульсирующий член, сжимала его, знакомясь с толщиной и длиной, эта ладонь коснулась гладко выбритой челюсти. Ньют не ожидал, что его пальцы окажутся настолько длинными, что они распластаются по всей челюсти Грейвса — на деле мужчина был не крупным, не титаноподобным. Скулы, подбородок, углы челюсти — все было слегка заостренным, сглаженным. Такая форма черепа очень подходила его литому телу, глупо помыслил Ньют, мизинцем задевая круглую родинку на щеке Грейвса. Как чувственно вылепила его природа. Грация, изящество и красота хищного зверя. Чувственный, но не чувствительный. Зато чувствительным здесь был Ньют, не сдержавший удивленного вздоха, когда Грейвс накрыл его ладонь на члене своей и повел к основанию, где мягкие волоски задели пальцы, и снова наверх, к головке члена. Это повторилось несколько раз, назад и вперед, и тогда Грейвс на секунду отнял руку Ньюта, размазывая второй что-то по стволу. Семя Ньюта, которое осталось у него в ладони. Вместо суховатой бархатистой кожи возвратившуюся руку Ньюта встретила липкость. Было скользко, и в хватке член двигался легче, быстрее. Грейвс подавался бедрами навстречу, и дыхание неожиданно подстроилось под странный ритм движений мужчины, раскачивавшегося на груди. Доверив Ньюту делать все самому, Грейвс уперся в стенку рукой, нависая чуть сверху, но что-то заставило Ньюта надавить Грейвсу на плечо, усаживая его обратно к себе на грудь. Тяжесть чужого тела, поначалу казавшаяся душащей, становилась все приятнее. Может быть, ему нравилось, как Грейвс вдавливал его в матрас, может быть, Ньюту нравилось быть в ловушке между его крепких, сильных ног, где невозможно было дышать полной грудью. А может быть, Ньюту нравилось, как тяжелая мошонка Грейвса терлась о его грудь, когда мужчина подавал бедра вперед и отводил их назад. Он был таким живым, таким человечным в этот момент. Мрамор, сковывавший фигуру, растаял, повиснув каплями пота на коже. Все нутро Ньюта затрепетало, когда пальцы, бродившие по телу Грейвса, наткнулись на испарину на его шее, когда фаланги случайно задели горячее, частое дыхание, вырывавшееся между губ. Ближе к оргазму он оттолкнул руку Ньюта, пересев еще ближе. Влажная головка мазнула по щеке, и Ньют зажмурил глаза, зная, что грядет. В ушах зазвенело, но он сосредоточился на вздохах Грейвса, внимание Ньюта сконцентрировалось на Движении — воздуха, тела Грейвса над ним, поезда. Собственного разума, вертевшегося волчком. И на сперме, плеснувшей ему в лицо. Грейвс долго и протяженно выдыхал, шипя, его ладонь с похабным звуком продолжала скользить по члену, пока сперму в несколько толчков выбрасывало из головки члена на щеки, веки, губы Ньюта. Теплая, она стекала вниз, к подбородку, и от нервов Ньют облизнул губы, нечаянно слизывая семя. Терпкое, солоноватое. Кто-то заскулил, и только секунду спустя Ньют понял, что его голосовые связки все еще вибрировали угасающим звуком. Осторожно Ньют распахнул глаза, чуть погодя, когда разогревшийся Грейвс уже начал остывать после оргазма. Но открыть глаза было не такой уж легкой задачей — ресницы склеивались, тяжелые от капель спермы, мешая посмотреть. Пришлось проморгаться, прежде чем Ньют увидел падающий член Грейвса, лежавший у него на бедре. На красивых брюках мужчины останется липкий след от спермы. Ньют потянулся рукой — ему было интересно ощутить, как становится мягче такой большой, толстый член, но один из ребят наверху всхрапнул, переворачиваясь, и они оба — Ньют и Грейвс — вздрогнули. Точнее, вздрогнул Ньют, пристыженно пряча руку под одеяло, Грейвс же на чистых инстинктах повернул голову в сторону звука. Ненадолго прислушиваясь, но после расслабляясь снова, — на горизонте не было опасности. Медленно и несколько лениво он поднялся с Ньюта, натягивая обратно белье и застегивая брюки одной рукой. Обернувшись, он подхватил что-то со своей постели, а после вовсе вышел из купе, бросив напоследок взгляд на Ньюта. Который вдруг в полной мере осознал, как, должно быть, выглядело его лицо. Он отвернулся к стене, привставая, чтобы не заляпать наволочку и простыню. И мысленно паникуя. Что ему делать? Он не мог выйти так в общий коридор. Но Грейвс вернулся очень быстро. Сел на постель, не грубо, но без лишних сантиментов прихватил за подбородок и развернул лицом к себе. Щеки Ньюта пылали, пока Грейвс сосредоточенно вытирал подтеки спермы теплым мокрым полотенцем. И когда он закончил, пусть даже он и делал все в полном темноте, у Ньюта не было сомнений — его лицо было чище некуда. Чего не сказать о его голове, о том, что творилось внутри нее, — Грейвс перевернул все там вверх дном, и Ньюту казалось, что его может стошнить, если он слишком долго будет думать об этом. — Ты хотел этого. Ничего не сказав больше, Грейвс отстранился, скинул ботинки и одежду, а после забрался в собственную постель. Ньют с головой скрылся под своим одеялом, уставившись в стену и не понимая, случилось ли все это на самом деле. Его лицо было влажным, потому что Грейвс стирал с него собственное семя? Или потому, что Ньют только что очнулся ото сна, как обычно в слезах, — ведь наяву он никогда не мог заполучить Грейвса, никогда его не замечавшего?.. Поезд мерно качался, колеса его ритмично стучали. За дверью купе то и дело туда-сюда проходили проводники и катились тележки. В ночном поезде все звуки рождались словно с единственной целью — усыпить; будто кто-то записал гипнотический трек и пустил его по радио, чтобы свалить с ног пассажиров, ничего не подозревающих. Покачивание вагонов расшатывало мысли, пускало их в свободное плавание, где они путались, как длинные водоросли, забивая голову, и постепенно другие мысли вязли в предыдущих, пробираться сквозь беспорядок становилось сложнее, и глаза закрывались от усталости. Тело мирилось с поражением и все глубже погружалось в сон.