***
— Неужели и вправду всё? — спрашивает, как будто бы опоздав на полчаса, Кристалл, резко поворачиваясь на своего парня. Сейчас он больше обеспокоен тем, что Платина сверлит взглядом невесть что за окном и не идёт спать, хотя время уже… раннее. А Роберт всё молчит, упираясь взглядом в окно, за которым безмолвно стоят дома их спального района. В голове у него каша. От недосыпания, от ебливой концовки этого остросюжетного фильма, от того, что Дима повел себя как урод, а Никита психанул и выеб тому мозги… У него всё еще неприятный звон в ушах, а ещё неприятно закрадывающаяся мысль, что Оффми и Рокета должен быть вообще сейчас не звон, а полный пиздец. Вот и пусть помучаются, нехуй вести себя как два барана. Он-то, Роберт, как и все, всё слышал, а что не дослышал, то додумал. Эх, куски говна, как же вас жалко-то, бля! — Робчик, ну не молчи, блять! — появляющиеся в голосе Улана истеричные нотки больно бьют по слуху, смешиваясь с этим посттравматическим «з-з-з…» в голове. Его редко раздражает Кристи, ибо связь их слишком сильна, чтобы даже допускать мысли, как же выносят порой мозги его бесконечные капризы. Сейчас же это казалось настолько неуместным, внезапным, что Пладиус только хмурится и косится недовольно на источник мерзких звуков. — Заткнись, а? Улан подгибает губы, но сдерживается от ответа. Ожидаемо было получить нечто подобное, но надежда на некую… нежность со стороны самого драгоценного в галактике существа тоже была. Ему тяжело, так-то! Кристи и правда совершенно искренне переживал аналогичные Платине ощущения, но если тот закрылся в себе, дабы собраться с мыслями, то Улана разрывало желание прижаться к тому и попросту ныть, ныть долго, пока сил уже не останется. Платина сжался внутри, когда грубость неуместная вылетела у него с губ. Он не со зла, он просто… Просто он устал. А дома было пусто. Никита не сильно таки прижился, неделя пролетела быстро, от пьянки до пьянки, от косяка до косяка. Да и, бля, чего таить, не такие они уж и мегаблизкие были, дабы страдать по его уезду. Наоборот, сейчас их гложило то, что Святковский словно всё еще был здесь. Частично. Что-то такое он словно вшил в эти стены, и сейчас они хмуро смотрели на ребят, лежащих на просторной кровати. Это было нечто, отдаленно напоминающую необоснованную грусть по чему-то. Недосказанность. Космических, блять, размеров. Вот что паршивец с септумом смог втиснуть в эти, казалось бы, не слишком просторные апартаменты. Вот! Вот источник неприятности, которая накрыла вместе с этими умалишенными всех, кто помогал. Расставание или новая любовь — вообще нахуй не имеет смысла. Суть в том, что все разом ощутили то, с чем до этого ни разу ни сталкивались. Да, они могут сколько угодно пастись то с одним, то с другим звеном, казалось бы, идеальной пары. Но в итоге главное решение всегда будет за этими двумя, а старание посторонних может быть и вовсе не включено в общий результат. И теперь это новая раскрытая тема давила и Роберта, и Улана, но они шаг за шагом шли к полному смирению со своей беспомощностью. А вот кто-то нет. Кристалл лишь судорожно вздрогнул, когда почувствовал вибрацию от мелодии вызова в заднем кармане джинс. Звонил Гриша. — Че, отвечать?.. — напряженный взгляд на Роберта, слишком поздно пришедшее осознание, что лезть к парню сейчас не стоит. Но тот пару раз отсутствующе моргает, медленно приходя в себя. Поворачивается от окна, плюхается на кровать рядом с ним. На кончиках губ вырисовывается неизвестная никому-никому кроме Улана ласковая улыбка, адресованная, разумеется, ему же как ответ на вопрос. И такое чувство по груди сразу, словно что-то горячее внутри разливается, потому что с улыбкой их эта странная и необъяснимая логически связь вернулась. Прости меня. Конечно прощаю. В голове прозвучали строчки Энимал Джаз, да-да, те самые, про джинсы порезанные, про лето и три полоски на кедах. В случае Кристины, гипнотизируемого таинственной красотой своего молчаливого сейчас парня, это были спортивные штаны, найки, «снятые с леброновской ноги», а за окном была уже поздняя осень. Похуй! Их совместное существование с друг другом длилось бог знает уже сколько лет, и если продолжать переделывать эту песню под них, то драму с Никитой и Димой, крокодильи слёзы Будапештова и вообще всё, что снизойдет на них — переживут. Вместе. Ладно, погорячились, возможно, насчет Гриши. — Уланчик! Алло! Вы там ещё?! Никите можно трубку?! Дима уехал, да, да, да?! ЩА ПРИЕДУ, БРАТИК, ОДНА НОГА ЗДЕСЬ, ДРУГАЯ… — появившаяся на экране взволнованная мордашка носилась явно по периметру спальни в доме Вотякова, собирая свои вещи. Тут он столкнулся с каким-то препятсвием. «Препятские» голосом Облы заявило, чтобы тот немедленно прижал жопу к чему-нибудь, иначе он его «другую» запихает туда же. Назар, по всей видимости, пытался изъять телефон, что, впрочем-то было бы гораздо удобнее, кабы Гриша не бился в его руках раненным зверем. На экране сначала была каша-малаша, и, чтобы хоть как-то остановить развязавшуюся на их глазах бойню до первой крови, ребята нехотя признались. — Да по домам все разъехались уже… Ну, и мы… — Улан говорил так, словно его было за что отругать. Телефон таки был вырван из рук Будапештова, поэтому на экране появилось отчетливо недоброе выражение лица Облы. Да, он был на расстоянии, да и через экран не мог бы протянуть руку и отодрать за уши, но двоим тут же стало не по себе. — И так, джентельмены, — Вотяков одной рукой гладил по голове в соплях и истерике Гришу, что было равносильно гладить разъяренного быка на ринге, но сохранял леденящее душу спокойствие, — Что же произошло за эти несчастные полчаса? Ребята переглянулись. Ах, они же не знают…***
Все трое отчаянно пытались не упустить ни единого слова, подслушивая диалог на балконе. На минуты две стало тихо-тихо, словно Дима и Никита замолчали. Все надеялись на лучшее, однако лучшее собрало наспех свои скромные пожитки и двинуло восвояси, едва услышала то, что раздалось в следующую секунду. — Ты, конченный, приехал к какому-то Хуише! Он поди дрочит на тебя бессонными ночами, а ты, как девка с ПМС , пытаешься доказать всем свою независимость, блять!… — тут раздался резкий звук, но всем был он очень уж знаком. Такой звук бывает, когда чья-то ладонь на приличной скорости врезается в чью-то щеку. — Мудло ты, Никит, натуральное. — Дима, видимо, наградивший разбушевавшегося парня пощечиной, хмыкнул, но это ближе было к всхлипу. По крайней мере всем, кто подслушивал, так показалось. — Опять я? Опять я?! — Святковский явно был готов рвать и метать, — Это ты сделал из меня ебнутого психа себе под стать! Ты здесь главный мудак, запомни! Вновь по ушам подслушивающих ударила эта адская тишина. Только если в первый раз надежда на их внезапное примирение еще жила, то сейчас всем стало ясно — затишье перед бурей. И предчувствие их не обмануло. — Можешь считать, что ты меня бросил, если твоё самомнение не даёт тебе покоя. С меня хватит. — Дима говорил вновь спокойно, железно чеканя каждое словечко. — Что ж, хоть что-то адекватное ты говоришь за эти годы! — тут все услышали стеклянный кукольный смех на весь балкон, — По факту, это правда моя инициатива! — Ты это серьезно? — Абсолютно! Банальная киношная комбинация из трёх главных слов только ухудшила бы сказанное, да и звучала бы нарочито фальшиво. «Нет, же, Никита любит его, правда любит! Сейчас он исправит всё!» — отчаянно думали трое ребят. А когда с балкона вылетел пулей Королёв, всем почему-то перехотелось верить в добро.***
Гришин шок сам лично отрастил себе ручки и подписал над собой третью степень, когда Роберт, неумеючи грамотно строить длинные высказывания, почесал затылок. — И вот... — Что вот?! — с жаром выдохнул Буда, надеясь на какое-то продолжение или хотя бы спойлер к нему. — Ну, бля! А потом они ушли! Поочерёдно! Конец! — раздраженно закатил глаза в ответ Пладиус, думая, что парень все прослушал, как это у того бывает, если он крепко на что-то залипает. Обычно «что-то» потом на инстинктивном уровне поправляет кольцо в носу, словно считывая взгляд Будапештова за намек на перекрутившийся септум. Но сегодня Платина ошибся насчет него. Гриша прослушал все от первого «э» до последнего «типа». Тут стоит авторке напомнить о себе и заявить, что ради вашего же ментального здоровья она смогла перевести монолог сонного, не обладающего навыком коммуникации на сто процентов реп-артиста в легко читаемый грамотный (ах, скромность!) текст. О чем это мы, кстати? Ляхов был немножечко выбит из картины мира, воспринимаемым им. Вернее, две детальки под кодовыми названиями Никита и Дима теперь откровенно не вписывались в нее. Странно, ведь он думал, что будет переживать расставание своих друзей, но тема, волнующая его сейчас, хоть и касалась их, но была вовсе о другом. Какого хуя так тухло-то? А?! Пояснение: представьте себе, что даже малюсенькая ссора у двух этих вспыльчивых, громких, одним словом откровенных психов заканчивается побегом из дома на неделю, сломанной психикой минимум десятка человек и так, по мелочи. Гражданская война, плюс минус пару ядерных взрывов. Это уже под настроение. Так вот. Серьезно? Они, бля, расстались просто фразой, что это окончательное решение? Даже не убили друг друга?! — Фух... Я думал, что это вы их как-то вывели...— Назар пожимает плечами, явно не разделяющий шок Буды или хорошо это скрывающий. «Фух». Ебанутый, не? — Каким же, например, образом? — встрял Кристи, тут же готовый защищать их с Платиной доброе имя и честь. — Бэй, зная тебя... — Вотяков покачал головой, прикидывая варианты развития событий, — Хотя бы на балконе их заперли, с условием, что пока не потрахаются — не выйдут. Кристалл уже раскрыл было рот, желая сказать, что это просто гениальная идея и жалко, что пришла она в голову Вотякова только сейчас, как Робчик перебил его, раздраженно дергая камеру на себя. — Сам запри нахуй ся на балконе, посмотрим как запоешь! — Прости, забыл про твое больное место... — сладко зевнул Обла, с наслаждением представляя, как хрустят зубы от негодования у оппонента, но тут же взял себя в руки и перевел тему, — Шоу маст гоу он? — Гоу нахуй. — фыркнул парень и отодвинулся так, чтобы его не было видно в камере. — Так точно, босс. — на одном дыхании выдал Кристалл, подмигивая обиженному Берту за кадром. Возможно, ответ был адресован даже не ему, а Обле на его предложение двигаться дальше, однако воспринял его именно первый, довольно двусмысленно хмыкнув. Гриша хихикнул, Назар одобрительно проворчал что-то из категории, что они всё о своём, о девичьем... Дабы выговориться окончательно, они посягнули на святое. На Никиту с Димой. Хотя четверка сильно вымоталась от бессонной ночи, высказать и поделиться было условием неоспоримым. Попросту говоря, все боялись мысли, что впечатления не дадут глаза сомкнуть потом. Да, это был определено знатный проигрыш с судьбой в карты, ибо поставленные на кон отношения Димы и Никиты были в сухую продуты. И всё же слыша голоса друг друга, было легче принимать обновленные правила жизни. В их обязательства еще буквально неделю назад входило лишний раз не болтать о их симбиозе на публике, а сейчас придётся вообще прекратить болтать, если рядом кто-то из расставшихся. Кодекс чести, ептить. Прошлая драма Рокета и Оффми закончилась концом их тусовки, а их фанаты переименовали ребят из лучших друзей в врагов, разделенных жгучей ненавистью. Даже фанбаза, которая до этого жила миром, дружбой и пониманием, сейчас разделилась на два лагеря. Первые сражались за надорванную недоумками из Баунда честь Оффми, другие поливали грязью его имя и поддерживали идею Рокета отмудохать его. Однако даже тогда те помирились, хотя масштаб конфликта был несоизмерим. А всё из-за Назара! Десятого августа, в свой двадцать восьмой день рождения он, проснувшись от прыгнувшего на него откуда-то сверху и орущего во всю глотку матершинную поздравлялку Буду, понял, что у него есть всё. Однако, лишь один диссонанс приводил его к осознанию, что живет он не в раю, а на ринге петушинных боев. Поэтому, когда Дима, думающий, что Никита не придет на праздник, и Никита, чуть задержавшийся в пробке столкнулись в коридоре квартиры Облы, собирались чуть-чуть ли не устроить поножовщину. Тут очень в тему Вотяков материализовался из ниоткуда с ножом, испачканным розовым кремом от торта, и елейно пропел, встречая добрых друзей. — Испортите мне дату своими концертами — я вас закопаю! — звонко хихикнул изменник. — Нахуй ты его пригласил?! — хором рявкнули ребята, тут же отвлекаясь друг на друга. — Как это «нахуй», Димочка, мы лучшие друзья так-то! — Святковский гордо хмыкнул и щелкнул Королева по носу. — Оборжаться, а он знает, что вы типа ЛД? — Дима парировал, дергаясь от щелчка, — Я с ним ну явно ближе сейчас чем ты. — Для того, кто «ближе», ты хуево лижешь. — Оффми дал сам себе пять, заржал, — Отличная шутка, Никита! — Ты больной?... — на секунду Дима реально охуел, так как отвык от вот этих вот фокусов, но тут же скрыл это за продолжением ссоры, — Ты может и раньше с ним познакомился, но я приятнее тебя в общении явно. — Хуявно! — Святковский отмахнулся, сделав вид, что теряет интерес, — Терпеть тебя тет-а-тет может только гребаный мазохист. — Да что ты?! А ты чем занимаешься, дорогой? Они оба остановились, осознав, что наговорили лишнего. Нет, насчет очередной словесной перепалки они не волновались. Но ощущение уюта и привычного детского азарта, что так любим был обоими, напомнили парням, что так-то честного говоря они соскучились по такому. Хэппиенд если и существует, то у них явно не сразу. — Да похуй! Старый друг лучше новых двух, слыхал, мелкий? — едкое «хи-хи» Оффми. — Он тебе сам скажет, что я его более близких друг! — раздраженное рычание Рокета, — Назар, скажи же... Но тот уже уплыл обратно восвояси или, лучше сказать, под шумок слился, понимая, так коммуникацию эти двое привычную свою выстроили. А значит все будет в лучшем виде. Кристаллу эта история замечательная напомнила похожую. Суть ее, как не трудно было догадаться, была в ревности Королёва. Только вот тот явно повысил тогда планку, и она (ревность, о, сила великая) распространилась не только на Никиту Святковского как человека, но и на, мать его, Оффми. Дело было во время записи альбома Улана и Некита, а проблема заключалась в том, что, каждый раз приезжая на студию, Святковский с порога начинал жаловаться соисполнителю на капризы Димы. Ну, как жаловался... Если не лукавить, то откровенно хвастал своей ценностью для Королёва, ибо ему жутко льстило каждое истеричное смс парня. А они были. И их было, мать его, много. Какого характера послания были Познякус с точностью не может сказать, однако я смело одаряю ваши прекрасные читательские глазки этими шедеврами. «заебал. домой.» «сук сколько можно????» «вы че там нахуй альбом из ста треков записываете? хули так долго?» «ну никита бля я щас с ума сойду!!! давай скорей!» «у тебя в доме всегда пахнет дымом?» «БЛЯТЛ НИКИТА Я ЧУТЬ КУХНЮ НЕ СЖЕГ ТУТ ЧАЙНИК ЕБАНУЛСЯ» «это была шутка. из нас двоих ты самый криворукий. и приезжай уже домой. целую.» Гриша заржал первый, да так громко, что Вотяков, держащий телефон, чуть не ебнул того об пол от неожиданности. В качестве оправдания, Гриша провел по волосам и хитро добавил, что Святковский тот еще тоже ревнивец. Это означало, что время для очередной охуительной истории. — Зарчик снимал с Редволлом клип с тачками, ваще охуенно казалось бы все. Ну, про Rocket bunny... Помнишь? — А бля, ты про это... — Вотяков почесал затылок, — Прошло, бля, минуты две от дропа на канале, а Оффмич уже сорок тысяч раз лайтово поинтересовался с хуя ли я... Никита тогда негодовал по полной программе, причем объектом, которому тот выписывал свои предъявы, стал Гриша. И тот, очень мягко говоря, охуел, когда получил весточку от Никиты ВК, в которой значилось крайне интересная информация. Дело в том, что тот тогда находился в Москве у Феди, а вы знаете, не очень приятно получать какую-то отрицательную информацию, когда нет возможности вцепиться в лицо изменнику. Оффми написал очень просто: «Спроси у своего драгоценного Зарчика, какое право у него есть называть Диму кроликом?!» Будапештов, который еще даже не успел посмотреть клип, очень растерялся. Ладно, вру, он чуть себе руки по локоть не откусил. Как итог, Святковский, даже не подозревая, что натворил, начал со «спокойной» душой пилить мозги непосредственно Вотякову. На тот момент ему, несчастному, уже сыпались грозные сообщения и от Гриши, и от Димы, а теперь еще к ним прибавлялся Оффмич. Назар, окончательно выбесившись сам со своей шутки, создал чат, назвал его «ЗАЕБАЛИ МЕНЯ ДАЙТЕ ПОСПАТЬ», и там доходчиво объяснил, что никакого положительного знака внимания тут и в помине нет, ибо фраза носила смысл исключительно подъеба. А то некоторые уже совсем охуели со своими ПМС... Вообще, относилось это исключительно к Диме, но обиделись все трое присутствующих в группе. Гриша — на Назара за то, что в письменном виде наорал, Никита — на того же и на Королёва, ведь они и так в ссоре! Дима обиделся на Облу за отсылку, на Гришу, за то, что не защитил от своего парня, а на Никиту так же повторно. Вотяков плюнул, психанул второй раз и вышел из сети. Некоторые уже совсем охуели сл своими ПМС... — А Дима реал кролик! — Вотяков, дослушавший Гришу, изобразил пальцами пистолет и сдул воображаемый дымок с дула. Понятно стало всем, что сейчас выпад был явно не в сторону Никиты, да даже не в сторону Королёва. Гриша закатил глаза и спародировал жест Назара. — Знаешь, сколько у меня козырей в рукаве? Федя, Даша, Полина, Егор Натс, Егор Тейп... — На меня Егор Крид дрочит с восемнадцатого, трепещи. — раунд. Но все же сошлись на очень странном и каком-то слишком позитивном выводе. — Снова дрим тим! — растроганно улыбнулся Кристалл от ностальгической нотке, витающей в воздухе. Платина молча прикусил губами его мочку уха, заставляя выворачиваться наизнанку. — Их было четверо, четыре пацана... — многозначительно выдал Назар, подняв указательный палец вверх. Заржали. — Весело с вами. Было бы еще веселее, если бы этот еблан не был так везуч на адекватных водил. — тут Обла совершенно внезапно вспомнил, что вообще-то должен сердится за выходки в такси на Гришу и попытался восполнить это. Платина и Кристалл переглянулись, прыснули, хотя толком и представить себе не могли детали сложившейся истории. Все равно потом Гриша расскажет в красках и деталях, а пока пусть милуются себе наедине. Наспех попрощавшись с друзьями, которые уже про них и забыли, они поспешно отключились от видео-связи. А потом и в обнимку на кровати, предварительно долго лениво целуясь. Что ж, сладких снов! А вот в случае Вотякова и Будапештова, нихуя не снов, а тем более, что не сладких. — Ах, у кого-то очко сжимается? — Гриша откинулся назад на кровать, подложив руку за голову и ухмыльнулся, — Не бойся, мамуль, не спалят за гомоеблей... Вотяков в очередной раз прикрыл раздраженно глаза. Ну, разумеется, что во вселенной Будапештова он со своими опасениями может идти нахуй. Но то, что он боится даже не за себя, а за благополучие доверчивого существа, что сейчас лежит рядом, он не будет говорить. Вместо этого... — Конечно не спалят! — Назар ехидно оголил зубы, — У меня так-то роман с Корниловой из Серебра, не забыл? Гриша тут же вспыхнул. Это вам не ебанный Крид. Иметь мощное прикрытие в виде красотки — отличный план, Будапештов сам его поддержал, но не предугадал, что это прикрытие еще и течет великой рекой Волгой с Назара... Нахуй таких вообще, знай свое место, шалава! Но «девушка» Облы, разумеется, не знала. Вотяков охотно помогал ей с музыкой, мог с ни с того, ни с сего обсыпать дорогими подарками, но дальше прогулок почему-то не заходил. Обычная девчонка наверняка уже заподозрила бы что-то неладное, но Лиза была непробиваема, веря в их нерушимый платонический союз. Это был ее главный плюс и минус одновременно. — Ты все равно неправдоподобно с ней смотришься. — Гриша, проглотив подступившую к горлу обиду, повернулся на бок смотря на вздымающейся с каждым вздохом голый торс Вотякова, — Не органи... чно. — Во-первых, мы просто охуительно с ней смотримся, а во-вторых... — Обла приподнялся на локтях и проницательно посмотрел сверху вниз,— Тебе бы говорить про правдоподобность, Гриш... Тот хмыкнул, сначала думая спустить все на похуях, сделать вид, что слова про Корнилову его никаким образом не задели. Но чем отчетливее чувствовался замерший в ожидании взгляд на его лице, тем тяжелее становилось дышать ровно. Ах, он заметил, ну всё, теперь не отъебется никогда. — Блять, я... — Гриша закрыл лицо руками, сжался от внутренного напряжения, — Ненавижу тебя просто за то, во что ты меня превратил. Он старается сквозь сжатые пальцы распознать эмоцию на лице Назара, но не успевает этого сделать. Вотяков пододвигается ближе, расцепляет тому руки и мучительно нежно ведет по щеке. Гриша ластиться навстречу движению, накрывает его ладонь своей. — Я, сука, уже даже неделю не могу продержаться в адеквате без твоих блядских рук... — он кривится, — А теперь я еще вынужден их делить с какой-то ебливой шлюхой! Почему?! Обла убирает руки под разочарованный стон Гриши, подкладывает подушку и облокачивается на спинку кровати. — Знаешь, — прикрывает глаза, хмурится, — Ни ты один хочешь жить, не прячась. Только нет, такого не будет, так что будь добр — терпи и не рыпайся. — Но почему?! — вопрос Ляхова вырвался быстрее, чем он мог осознать, что тот более чем риторический. Что-то внутри жжется, словно в детстве, когда хочется зареветь во весь голос, поэтому он не отдает себе отчета и вторит чуть тише. — Почему?... Назар просто молча моргал, не глядя на колотившегося в нервном мандраже парня. А тот все расходился и расходился в своем приступе, не находя в себе силы заставить постепенно накатывающие слёзы вливаться обратно. И тут Вотяков наклонился над ним, едва соприкасаясь носами, глядя в блестящие глаза. — Потому что если хоть один волос упадёт с твоей головы от того, что люди негативно встретят наш каминг-аут, я за себя не отвечаю. Я себе никогда не прощу, если с тобой что-то случится, ты понимаешь это? Мне глубоко похуй, пусть отпишутся и закидают хуями хоть миллион человек, но если я пойму, что страдаешь ты... — он взглатывает, качая головой, — Появится еще один пункт, почему я себя ненавижу. Я слишком сильно люблю тебя, Гриша, слишком сильно. Будапештов, забывший как набирать воздух в легкие, тихо ойкнул, когда горячие капли потекли у него из глаз. Он вжался в Вотякова всем телом, обвивая руками и ногами. И тихо всхлипнул. — Малыш, не надо... — чувство разливающегося тепла от долгожданного прикосновения — Совсем уже разнюнился... Ну, не плачь, Гриш, смотри, солнце уже встало! Как это должно было сработать сам Вотяков толком не понимал, но Гриша, повернулся на другой бок и стал заворожено смотреть на мокрые от ночного дождя крыши Питера, теперь заливаемые солнцем. — Ты точно с Корниловой прикидываешься, а не со мной? — подал голос тот, вжимаясь спиной и бедрами в Назара. Назар с секунду обрабатывал полученную информацию, а потом захохотал так, что Будапештов вздрогнул и удивленно повернулся на того. — Ты больной! — Вотяков заливался, протирая рукой глаза, — Т-точно! Гриша улыбнулся в ответ, стянул футболку, и теперь солнечные лучи прилипли к его выпирающим лопаткам и ребрам. Он то ли от смущения, то ли на автомате скрестил руки на груди в закрытую позу. Вотяков, все это время заглядывающийся на парня, усмехнулся. — Ломаешься? — Не-а. — Ляхов плюхнулся рядом, чуть не залетев локтем по лицу Обле, тут же перекатился на него и уселся сверху. — Ой, бля, не дадут мне поспать сегодня... Ты не устал разве? — Назар хоть и изображал легкое недовольство, но Будапештов эти его «фи», когда в глазах «наконец-то» в рот ебал. Парень снизу подтянулся к тому, завалил назад, занимая доминантное положение и зажав над его головой руки тонкие запястья. Поцелуй на удивление выходит вовсе не резким, не рвущимся, а очень нежным и глубоким. Чувствуется, насколько тяжело им далось это недельное «расставание». Руки Вотякова постепенно расслабляются, выпуская из хвата кисти Будапештова, а тот пользуется этим, обвивая его шею. Назар отдаляется первым, расцепляя поцелуй, касается губами уха, прикусывая его. Гриша дышит тяжело, чувствует, как волны возбуждения постепенно накатывают, и они скоро захлебнутся. — Я клизму не делал дней восемь... — он выдает это тихо, сопит от смущения, жмурится. — И что? — не понимает Назар, тут же улавливая некоторые сомнения в голосе партнёра. Тот вспыхивает и не отвечает. Обла отодвигается от того в сторону комода у кровати, принимается шарить в выдвинутом ящике, ища презервативы и смазку. — Зарчик... — Переживу. Ляхов прикрывает глаза, переводит дыхание, но тут же вспоминает, о том, что помимо «чистки», секса у него тоже не было около восьми дней.. «Ага, охуенно, то есть я не переживу.» — его передергивает, потому что ломает от желания и одновременно от страха перед болью. Через секунду он вздрагивает от прохладного прикосновения, а после шумно выдыхает, так как даже медленное введение двух пальцев в липкой смазке не спасает от ощущения дискомфорта. Движения внутри были мягкими и нежными, дабы причинить минимальную боль, но Будапештов все равно шипел и ругался шепотом, сжимая одеяло в кулаках. И тут же получал тихое «прости-прости», миллионы влажных прикосновений к шее. Это обезоруживало его полностью, заставляло закусывать губы, выгибаться навстречу, после блаженно откидываясь назад. Когда они оба почувствовали, что опасность покалечить мышцы и нервы Гриши исчезла, Вотяков чуть отодвинулся, собираясь развязать спортивные штаны. — Давай я... — просьба вылетела так, словно хотела продемонстрировать наглядно пословицу про то, что слово — не воробей. Гриша, ощущающий пылающими кончиками ушей озадаченный взгляд Назара, отругал себя мысленно, но было уже поздно. Вотяков покорно вытянулся на кровати, мол, приступай. Ага, что, так сразу?! Гриша все же двинулся — зажал зубами голубой блестящий квадратик, дабы полностью посвятить рукам незамысловатый узел на штанах. И да, задача развязать его казалась простейшей ровно до момента, как Будапештов понял, насколько сильно на нем сказывается возбуждение вперемешку со смущением и страхом. Пальцы безбожно путались, а ощущение горячего дыхания возле шеи никак, черт возьми, не помогало. Когда, в конце концов, по счастливому случаю шнурку удалось развязаться, Обла тут же перехватил Гришины руки в свои и прижал к губам. Тот удивленно вздохнул, разжимая рот с презервативом. — Да не порву я тебя, бля, Гриша... — выдал наконец тот, прикусывая по очереди каждый палец. Ляхов, завороженно глядящий на то, что делают с его конечностями, лишь согласно кивнул. И, вытащив их из-за рта Назара, нащупал упавшую упаковочку, с привычным хрустом раскрывая ее. Его мутило от собственной идеи, что явилась случайно в его горячей страстью голове, но он все равно решился. Под недоумевающим взглядом Вотякова из серии «какого хуя?», он положил в рот пока еще не расправленную в длину резину, надувая ее как жвачку. Чтобы окончательно не сойти с ума от нахлестнувшего стыда, он толкает в грудь руками Вотякова, мол, не смотри, тот откидывается назад на локти, но, разумеется, наблюдать за его действиями не прекращает. Гриша, проглатывая слюну в пересохшее от волнения горло, наклоняется над пахом парня, приспуская тому штаны вместе с трусами. Достаточно комично выскакивает освобожденный и возбужденный член. Назар подрагивает от подступающего смеха, так как с его места первого и последнего ряда обзор открывается очень интересный. Гриша старается максимально не обращать внимания на смешки того, ибо отступать некуда. Да и ему не хочется. В следующую секунду Гриша обхватывает член, вызывая молниеносную реакцию у парня в виде плохо скрываемого стона. Уже умело заглатывает глубже, медленно скользя назад. Вотяков пытается материться, но слова получаются каким-то очень несвязными, словно он он под наркотиками. В какой-то степени да, ведь самая жесткая его зависимость сейчас делает ему минет... Господи, это... ...Однако ощущение мокрого рта на члене заканчивается так же внезапно, как и начинается. Поднимая уже совсем озверевший взгляд на облизывающегося Гришу, он понимает, что этот перфоманс был не ради отсоса, а ради того, чтобы натянуть на его хуй презерватив. Ага, то есть он все это время был во рту Гриши, а потом он его... Пиздец, отличная реклама ультратонких, мол, такие незаметные, что вы охуете. — Я тебя убью. — Но-но! — Гриша беззаботно смеется, когда его за обе ноги тянут к себе через всю кровать, — Ты сказал, что не порвешь. — Сидеть не сможешь неделю, сученыш. А дальше было то, чтобы не сильно вы хотели услышать в восемь утра, пока собираетесь в школу, в универ или на работу. В счастью, в квартире Вотякова была замечательная акустика, но стены к соседям не пропускали слишком откровенные подробности жизни репера. Аминь. А Гриша орал будь здоров. Орал, завывал, хохотал в своём привычном стиле во всю глотку, после хрипел и восторженно лепетал что-то в промежутках от стонов. Назар, вдалбливая мокрого парня в кровать, сначала зажимал тому рот, дабы самому не оглохнуть от миллиарда децибел в ухо, но после оставил это, пробуя затыкать того поцелуями. И это получалось, потому что в беспамятстве от накрывшего кайфа парень вжимался в того еще сильнее, обхватывая потными ладонями лицо. Ноги его за спиной Вотякова вытворяли хуй знает что, отплясывая дикие ритуальные танцы в такт движению. Излился первым всё тот же Ляхов, расцарапывая едва ли не до крови спину парню и протяжно хрипя его имя. Через полминуты он ощутил, как скользкая резина внутри него заполняется горячим, окончательно откинулся на кровати, тяжело дыша. Назар, дыша не менее убито, все же нашел в себе силы деликатно расположиться рядом и не задавить Гришу. Первые две минуты те молчали, так как сразу начинать базар после такого было, мягко говоря, не комильфо. И все же Обла потянулся, смерив взглядом настенные часы. — Так, к Степе через два часа... А потом к агенту. Маркера Буда обожал, но сейчас ему захотелось просто нахер его убить. Хотя вина за то, что Вотяков — деловая колбаса, лежала не на нем, это никак не смягчало факт того, что еще какие-то считанные минуты и тот начнет порхать туда-сюда, ища что бы надеть, а потом и вовсе выпорхнет. Дай бог до середины дня. — Ебать, ты вырубишься там... — Будапештов очень сладко зевнул, гладя кровать рукой, — А тут отдохнешь, со мной побудешь... Назар раздраженно и даже как-то обиженно пробурчал, но поддаваться заманчивому предложению Гриши прогулять деловую встречу, когда еще и тур на носу... Да, пиздюлей ему за этот дневной сон вставили бы очень приличных, а ведь и оправдываться нельзя, мол, пробегал за своими ебланами-друзьями. Иначе вопросы будут уже к ебланам-друзьям. — Точно не сегодня, бэй. — Назар сладко чмокает огорчившегося сразу парнишу в щеку, треплет по волосам и, потягиваясь, уплывает в ванную. Ляхов сначала недовольно сверлит взглядом дверь, на случай, если тот вернется со словами: «Я пошутил! Го еще один раунд!», — но этого, разумеется, не происходит. С работой его парень не шутит, это уж он выучил. Слышится шум воды из душа, Ляхов думает, что присоединиться к нему было бы отличной идеей, но... Но постепенно его одолевает дикая усталость, наваливается непосильным его плечам грузом, и ему ничего не остается, кроме как повиноваться своему изнеможённому телу. Еще различая классическое: «Не скучай!», он краем губ улыбается, отвечая уже во сне, что не собирался. И снится ему почему-то Платина, сидящий напротив на барном стуле в каком-то баре. За барной стойкой орудует Вотяков, который, ловко смешав какую-то дрянь в бокале, подает Роберту коктейль. — «Презерватив во рту!» за счет заведения! Пладиус, довольно отхлебывая напиток, буднично, как тогда по фейстайму, оповещает, что Дима и Никита ушли. Во Ляхов сильно удивляется и даже возмущается, мол, ладно Никита, он-то домой, но ведь Рокет кантуется у Миши... Куда же ему еще уходить, кроме как к Оффми?! С этими же мыслями Ляхов просыпается в четыре часа дня. Ебанные пидарасы, суки, драл вас в рот, мать вашу продал на авито.