***
Серхио пишет Ивану почти ежедневно с тех пор, с их вовсе не романтичного знакомства в Париже, и ждёт с нетерпением каждый — неизменно ехидный — ответ, с удовольствием отмечая, что в какой-то момент инициатива переходит к Ракитичу, и тот шлёт СМС-ки в таких количествах и с таким упоением, что иногда Рамосу кажется, что ему придётся бросить футбол, чтобы не пропустить ни одну. Вместе с тем… ситуация такая ироничная и глупая, но смеяться ему не хочется вовсе. Серхио — победитель и триумфатор, Серхио — один из легендарных капитанов королевского Мадрида, принёсший на сияющий благородным белоснежным великолепием Сантьяго Бернабеу уже два ушастых кубка заветной Лиги Чемпионов подряд и уверенно ведущий свою команду к — невозможному — третьему. Серхио — матадор, дразнящий бело-золотым флагом с коронованным гербом весь футбольный мир, он бросает им вызов, берёт принадлежащее ему без сомнений, без страха, не ожидая разрешений и подачек. Он знает цену своей команде, друзьям, практически своей семье и самому себе, но он всё ещё иррационально боится. Он делает вид, что от Ивана ему нужна только дружба, он интересуется искренне его искусством, его рисунками и схемами, в которых не понимает ровным счётом нихрена, выслушивает, безбожно залипая на завораживающем голосе, все его восторженные рассказы о городах, в которых тот бывал, и делится в ответ воспоминаниями о тех местах, которые видел сам, ради Ивана вытаскивая из глубин мельчайшие детали. Он знает, что Иван — архитектор, что закончил институт в родной Хорватии с отличием, а потом повышал курсы квалификации в Париже, где они и встретились, что живёт в Мадриде, что работал за гроши, набивая опыт и поднимаясь по карьерной лестнице своими силами упрямо и настойчиво, а сейчас взялся за рискованный, но очень дорогостоящий проект, что разговаривает на шести языках и читает классическую литературу Европы в оригиналах, а его немецкий возбуждает Серхио до дрожи в коленях. Он знает, естественно, как будто могло быть иначе, что Иван влюблён со всем своим творческим пылом и страстностью в Барселону, великолепное творение Гауди, пропитанное солью и свежестью Балеарского моря, в его легковесно громоздкую, готически-чёрную и пёстро-яркую противоречивую красоту и шум волн на песке Ла Барселонеты. Серхио рад бы считать, что обожание Ивана распространяется только на, пусть нелюбимый Рамосом, но объективно прекрасный город, но… Он никогда не был силён в самообмане, а сине-гранатовый тёплый шарф, затянутый на тонкой светлой шее, не оставляет возможностей для кривотолков. Иван знает наизусть все фанатские кричалки, и даже в белоснежном Мадриде умудряется найти увешанные полосатыми вымпелами блаугранас бары, сдружившись с барменами и завсегдатаями, распивать с ними балканскую терпкую ракию и орать с ними же, деря глотку, «У нас есть имя, которое знают все!»*. Серхио звонят вечером и просят забрать Ивана из бара, потому что от количества выпитого он не в состоянии даже дверь самостоятельно найти. Вызов проходит с номера Ракитича, но голос явно не его, и Серхио только надеется, что опознать по записи в телефоне, кому бармен только что позвонил, невозможно, иначе уже завтрашним утром все жёлтые таблоиды и так любимая их руководством Marca выйдут с заголовками «Капитан Реал Мадрида Серхио Рамос замечен в каталонском баре в обнимку с фанатом Барселоны», а уж в том, что набрался Иван, отмечая победу любимой команды, он знает точно. Серхио приезжает за ним и даже заходит в бар (надо же помочь ему найти злополучную дверь), натянув на голову капюшон кофты и пряча в его тени лицо, надеясь, что все оставшиеся посетители уже состоят из алкоголя больше, чем из воды, и даже если узнают, забудут тут же. Ивана он находит рядом с барменом, высоким широкоплечим мужчиной, покорно сносящим пьяные нежности обнявшего его Ракитича и уже распевавшего какие-то странные песни — Серхио с трудом угадывает до боли знакомые фанатские мотивы Камп Ноу, но в заплетающейся речи не может различить язык и не возьмётся даже утверждать, что Иван поёт на каком-то одном. Он подходит вплотную, заслоняя их с Иваном от случайных излишне любопытных взглядов спиной, треплет по плечу, привлекая внимание, и едва успевает поймать в объятья упавшего на него Ракитича, обхватившего его руками за шею, чтобы не потерять равновесие и не упасть ещё и со своего стула. — Спасибо, что позвонили, — Серхио не то хрипит, не то сипит невнятно, вдруг решив, что после телефонного разговора разумным будет на всякий случай и голос изменить, но бармен только хлопает дружелюбно Ивана по плечу, прощаясь, не обращая на самого Рамоса никакого внимания и занимаясь требующими его помощи гостями. — Иво, какого хера? Иван пьяно бормочет что-то, уткнувшись носом ему в шею и жарко дыша в изгиб плеча, вызывая у него невольную дрожь и мурашки по коже, стаскивает свою тушку на пол, пошатнувшись, и тянет Серхио к выходу, кажется, последними остатками трезвости в своей непутёвой голове понимая, что ему нужно попасть домой. Рамос поправляет руку Ивана на своих плечах, фиксируя его за пояс и практически вынося на себе из злополучного бара, оставляя за спиной мозолящие глаза вызывающие сине-гранатовые вымпелы и дразнящие золото-алые, так похожие на его родной и настолько издевательски другие, флаги Эстелады. Ракитич едва переставляет ноги и чуть не врезается в косяк двери, когда Серхио слишком сильно отвлекается на мазнувшие по его шее влажные губы и вцепившиеся в плечо пальцы. Серхио с трудом запихивает его на переднее сидение своей машины, пристёгивая, кажется, вовсе вырубившегося Ивана и торопясь увезти их обоих, чтобы не испытывать лишний раз удачу и не давать поводов для сплетен. Серхио стискивает руками руль, глядя только на дорогу, заставляя себя с трудом не отвлекаться на соблазнительного расслабленного Ивана. Ракитич тихо сопит, свернувшись на кресле и вцепившись неуклюжими пальцами в перетянувший тело ремень, бормочет невнятно, но очень жарко что-то на немецком, среди случайного бессвязного набора слов вдруг шепча несколько раз его имя. — Иван, просыпайся, — Серхио поглядывает на него украдкой, трясёт за плечо безжалостно, пока тот не разлепляет сонные глаза и не смотрит на него мутным непонимающим взглядом. — Где твой дом? — У тебя? — Иван широко улыбается и посмеивается, откидывая голову на подголовник и покачиваясь в ритм тихо звучащей из динамиков песни, растягивается на сидении, заворожённо и почти влюблённо глядя на пролетающий за окнами на скорости сияющий разноцветными бликами двадцать первого века тысячелетний каменный Мадрид. — Я первый раз замечаю, что Мадрид такой красивый… — Блять, Ракитич, потом пофилософствуешь, везти тебя куда? — Серхио вслепую тычет его, куда придётся, чтобы вновь привлечь к разговору, попадая, кажется, в твёрдое горячее бедро, заставляя его вскинуться на несколько мгновений. — Адрес говори. — Посмотри в телефоне, — Иван неловко перебрасывает ему свой смартфон, уже разблокированный своим отпечатком пальца, и не то засыпает снова, не то погружается в глубокое пьяно-медитативное состояние, созерцая виды старого центра древней столицы. Серхио тормозит около ближайшей парковки, залезая в навигатор в телефоне Ивана, мельком отмечая на заставке фотографию вскинувших победный кубок Лиги Чемпионов кулес, хмыкая едко, и надеется, что домашний адрес есть у Ракитича в избранных, и ему не придётся гадать по количеству введений, что из всей истории запросов относится к искомому дому. Рамос затаскивает его в маленькую квартирку-студию практически на себе, сбрасывает немилосердно на кровать, только стягивает с него ботинки и расстёгивает тугой пояс штанов, не собираясь раздевать его полностью, несколько злорадно думая о том, как неприятно будет просыпаться в мятой одежде с похмельем. Он всё же находит выставленные в ряд на подоконнике прохладные бутылки воды, переносит несколько на прикроватную тумбочку, и уходит, забрав с собой запасные ключи со стойки в прихожей. Иван пишет ему сообщение только ближе к часу дня, когда Серхио, вытирая капли влаги с кожи, отдыхает после тренировки в раздевалке, и Рамос даже сквозь сухие строчки текста может понять, в каком состоянии сейчас пребывает проспавшийся Ракитич. «Как я оказался у себя дома? И почему последний вызов был тебе»«Проспался, алкоголик-куле? Потому что бармен звонил мне и слёзно умолял спасти его от тебя, а я не мог отказать честному человеку в помощи».
«Ха-ха, Чехо, святости тебе белая форма пока не прибавила, нечего нимбом светить». «Блять, мне вечером по работе Барселону лететь, а у меня голова раскалывается». «Привезти тебе сувенир, а?» Серхио видит как наяву яркую усмешку на его тонких губах и, закатывая глаза, старается не думать о желании стирать это бесконечное ехидство с его лица поцелуями и прикосновениями, доводя до стонов и отчаянных просьб, заставляя забыть всякий сарказм.«Ты себя перевозить не в состоянии, какой тебе ещё сувениры возить, курьер хренов».
Иван шлёт ему набор смайликов от вредно высунутого языка до среднего пальца, а на следующий день Марсело смеётся над ними, заглядывая в телефон и видя в переписке очередную фотографию с довольным лицом Ивана на фоне подсвеченного в полумраке вечерней Барселоны Камп Ноу. Он треплет по плечу вроде как утешающе, но Серхио прекрасно чувствует его ухмылку и тычет его в чувствительное место между рёбрами, вынуждая вскрикнуть и отшатнуться с низким смехом, а потом отправляет Ивану в ответ три закативших глаза смайлика и прячет телефон в сумку, выпихивая Марсело вместе с замешкавшимся в своём углу Лукой на тренировку. Он делает вид, что от Ивана ему нужна только дружба, списывая вполне успешно все излишне интимные моменты на собственную раскованность в отношениях с людьми и чрезмерную любвеобильность, и держит в запертых на ключ шкафах многочисленные скелеты, искренне надеясь, что по его лицу нельзя прочитать, насколько часто он вспоминает Ивана одинокими вечерами в своей постели.***
Серхио стонет от головной боли, пряча глаза в подушке от режущего яркого солнечного света, шарит вслепую рукой по постели, пытаясь найти одеяло, чтобы натянуть его на голову и не вылезать из своего убежища, желательно, никогда или, по крайне мере, пока ему не принесут стакан минералки и обезболивающее, но вместо ткани пальцы натыкаются на чей-то тёплый крепкий бок. Серхио наугад толкает неизвестное тело, рассчитывая если не спихнуть, то хотя бы потревожить слишком мирный сон сопящего на его постели человека, сильно подозревая обнаружить там обнаглевшего Криштиану или Марсело, который во время попоек неизменно оказывался абсолютно не там, где ему положено быть. Ну или в крайнем случае Лукаса, как всегда раскидавшего свои конечности. В случае, если бы его незваным соседом оказался Васкес, всё было бы намного проще, потому что его уже через весьма недолгий промежуток времени забирает протрезвевший злющий Тони, а вот от приставучих Марсело и Криша так просто не избавиться, но хмельная дурная голова Серхио не успевает подумать об этом хоть немного, потому что уже через секунду его тело оплетают чьи-то конечности, а в шею тычутся, чуть шевелясь, сухие губы. — Отъебись, — упрямо стонет Серхио, пытаясь выползти из-под кого-то из своих обнаглевших пьяных друзей, но человек только крепче притягивает его к себе, едва ли не заползая на него сверху и чуть царапая кожу на шее зубами, ворчит сонно, не просыпаясь, и проводит носом по кромке волос, вызывая непроизвольную дрожь. — Блять, Марс… — Заткнись уже, Рамос, — непривычный голос заставляет вздрогнуть, но сил и желания шевелиться всё равно нет, поэтому он пытается определить, кто лежит на нём, вдавливая в матрас, по звуку и прикосновениям. — Что ж не лежится-то твоей жопе ровно… — На ней ты лежишь, puta madre, — лениво ругается Серхио, — и кто ты вообще? — Вот курва, и много мужиков в твоей кровати бывает? — по явно славянскому ругательству становится понятна национальная принадлежность разлёгшегося на нём, но с чего бы Луке вдруг так ругаться, Серхио было непонятно, да и раньше Модрич не страдал приступами желания изображать из себя обезьяну, когда они оказывались в одной постели. — Лука, свали нахер, и без тебя плохо, — Серхио двигает ему локтем под рёбра, надеясь скинуть неожиданно тяжёлого Модрича с себя, но тот только недовольно шипит и кусается сильнее, прижимаясь утренним стояком к его бедру. — Модрич, сгинь, какой бес в тебя вселился… — Серхио, замолкни и спи, пока я тебе этот блядский шарф твоего блядского Мадрида в жопу не запихнул, — неизвестный — видимо, всё-таки не Лука — злится окончательно, рычит, отвешивая пинок пяткой по заднице, и Серхио просыпается рывком, сбрасывая с себя сонное тело и глядя оторопело на развалившегося на соседней подушке Ивана, спрятавшего лицо от света под своей же рукой и забавно шевелящего во сне носом. Он обводит шокированным взглядом обнажённое красивое тело — гладкое, сильное, покрытое чернильными узорами татуировок и фиолетово-алыми засосами. В том, что это следы его губ и зубов, Серхио не сомневается нисколько, потому что лиловые россыпи пятен темнели именно там, где Рамос, сжимая ладонью возбуждённый член, мечтал коснуться его языком и губами, проследить линии тренированных мышц и изгибы стройного тела, попробовать на вкус нежную тонкую кожу в самых незащищённых, интимных местах. Иван вытягивает руки в поисках одеяла, и Серхио замечает на запястьях опоясывающую синеватую полосу, искренне надеясь, что вызывающие желание коснутся губами тонких бороздок следы были на бледной коже и до этого, но обнаруженный на деревянной спинке искусно — и кто, блять, только пьяный вязал эти морские узлы, злится Серхио, — привязанный бело-золотой знакомый шарф, явно использованный ночью не по прямому назначению, намекает, что и тут Рамосу не везёт. Ивану, в отличие от Серхио, удача не требуется вовсе, и он, не найдя одеяла, дёргает край сбитой простыни, лежащей мятыми складками у его бока, заматывается в неё, как в кокон, скрывая свою наготу и своевременно не давая ему рассмотреть наиболее интересующую часть. Серхио прячет лицо в ладонях и издаёт невнятные отчаянные звуки, надеясь, что, когда он уберёт руки, Ракитич исчезнет из его кровати, но он на месте — сопит, зарываясь носом в подушки, пряча горбинку в складках наволочки, ёрзает на постели, устраиваясь удобнее и отставляя обтянутую тонкой тканью соблазнительную задницу, так что Серхио, позволив себе полюбоваться несколько секунд на плавный изгиб поясницы под фигурными складками простыни, выбирается из кровати, и, нацепив первые попавшиеся штаны, торопится выйти из комнаты. Он спускается вниз, чуть не споткнувшись на лестнице об лежащие там кроссовки, кажется, Кейлора, вовремя схватившись за перила, и доползает с горем пополам до кухни, разрываясь между желанием вывалиться из окна, только чтобы сбежать от стягивающей лёгкие противной сухой плёнкой духоты, выпить немедленно всю воду, какая только есть в этом доме, или превратить половину воды в кофе, чтобы заставить организм нормально функционировать. Серхио почти наощупь находит в ящиках таблетки от головы, нашаривая ладонью на столе запечатанную бутылку минералки, уже планируя закинуть в себя всё это и в больших количествах… — Лечишься, скотина, — когда слева от него раздаётся вкрадчивый хриплый голос, заставивший вздрогнуть и выронить от неожиданности бутылку, разлетевшуюся брызгами холодной шипучей воды и искр стекла. — Блять, Марс! — Серхио смотрит раздосадовано на погром у своих ног и расплывающиеся на штанинах сырые пятна, переводя недовольный взгляд на заспанного помятого Марсело. Рамос недолго думает и всё же закидывает в себя половину старого блистера, оставшееся передавая Марсело и дотягиваясь до оставшейся в живых бутылки. — Кто так подкрадывается?! — А не прятал бы ты так таблетки в своём доме, я бы не подкрадывался, — Марсело быстро выдавливает на ладонь оставшийся анальгетик и, не поморщившись, проглатывает прямо так, не дожидаясь, пока Серхио освободит единственную бутылку в зоне их досягаемости. — Я тут половину утра ебусь, пытаюсь с больной головой таблетки хоть какие-то найти, а он их в банку из-под соли запихал, — Марс всё-таки отвоёвывает у Рамоса минералку, осушая бутылку в несколько глотков и уже осматривая кухню в поисках новой. Серхио тихо посмеивается над ним — взъерошенным, помятым с похмелья и сна, со странным следом подушки (он, хоть убей, не помнит у себя такого рисунка на наволочках) на тёмной щеке — и подаёт вынутую из тайника в холодильнике прохладную бутыль минералки. — Мало того, что спать всю ночь не давали своими криками, так ещё и таблетки, скотина, не мог на видное место положить, хожу тут, как идиот. Серхио давится водой, закашливаясь и мучительно смущённо отводя взгляд, про себя тихо надеясь, что речь идёт не о последствиях всех тех следов на теле дрыхнущего в его кровати Ракитича, но Марсело, скрестивший руки на груди с недовольным видом и ожидавший конца его шумного маленького представления, разрушает его смутные ожидания почти на корню. — Какими… какими криками? — всё же находит в себе силы Рамос и смотрит исподлобья тяжёлым взглядом, но, быть честным, на Марсело никогда не действовали все эти намекающие взгляды и немые мольбы. — Да вы так стонали, что Кей под утро уже хотел уйти на лестницу к своим ботинкам спать, лишь бы вас не слышать, — Марс безжалостно разводит руки, заставляя Серхио промычать что-то отчаянно, пряча пылающее лицо в ладонях и бормоча, кажется, что-то нецензурное. — Я его еле убедил в кровати остаться, дай бог к обеду проспится, — он фыркает, развеселившись зрелищем смущённого Серхио — редкая прекрасная картина, кто знает, когда ещё он сможет понаблюдать такое. — Трахались всю ночь, как кролики, ей богу. — Блять, Марс, просто заткнись, — Серхио склоняется над кухонными тумбами, упираясь локтями в столешницу и пряча лицо в предплечьях. — Чёрт. Что теперь делать? — Радоваться? Ликовать? Может, праздник устроим? — Марсело ехидно хихикает — хренов бразильский купидон — и тычет его коварно пальцем в так удачно подставленные рёбра. — Я не понимаю, чего ты разводишь трагедию, Чехо. Ты же этого и хотел, разве нет? — Марсе… — Серхио вздыхает, отмахиваясь от него, и выпрямляется, вперившись в довольно, но как-то лениво улыбающееся лицо Марсело тяжёлым тёмным взглядом, пытаясь убедить его в серьёзности происходящего. Он откашливается и понижает голос до шёпота. — Я нихера не помню из сегодняшней ночи, вообще ничего. Последнее, что помню, как ты на Кейлора запрыгнул, чтобы играть с Кришем в футбол во дворе. Я даже не помню, как тут Иво оказался. — Тебя беспокоят провалы в памяти? — Марсело затихает ненадолго, переваривая информацию, а потом растягивает сухие губы в колкой ухмылке. — Марс, ты реально не понимаешь? — Рамос злится — насколько позволяет его дрянная гудящая голова, — приближается к Марсело в два шага, склоняясь ниже, и прежде, чем он успевает даже раскрыть рот для дальнейших возмущений, тот смеётся тихо, глядя на Серхио с какой-то странной братской теплотой и пониманием. — Боишься, что он прессе растреплет? Серхио сникает, отводя взгляд, и кивает едва заметно. Он не думает о том, насколько осторожны Марсело и Кейлор. Не думает о том, что, выбери он кого угодно, хоть даже кого-то из кулес, ему не пришлось бы переживать о сохранности собственной тайны, над которой трясся больше, чем старый обрюзгший дракон над своим блёклым золотом. Или, по крайней мере, старается. — Чехо, брось, — Марсело кладёт тёплую тяжёлую руку ему на плечо, сжимая дружески, и улыбается мягко, почти очаровательно, вновь напоминая Серхио, почему не знающие Марсе близко люди едва ли не считают его тёплым ласковым солнцем во плоти. В этом тихом омуте даже Люцифер побоялся бы прятаться… — Сколько ты вокруг него ходишь уже? Мы в Париже были, когда ещё товарки гоняли, а сейчас уже плей-офф скоро закончится, а вы всё мнётесь. По крайней мере, за это время ты должен был понять, достаточно ли он адекватный, чтобы ну… нормально воспринять то, что вы переспали. К тому же… — Марсело моргает большими чёрными глазами, и это чистая магия, не иначе, как на его лице эфемерная понимающая доброта стирается чужеродным холодном, — в любом случае, у него нет никаких доказательств, что он переспал именно с тобой. А если что, мы тебя прикроем, — Марсело несколько раз хлопает его по плечу, подтверждая свои слова и будто придавая им весомости. — Не переживай, Чехо. Мы никому не позволим оставить Мадрид без кэпа, — Серхио хмыкает, отводя взгляд, — и без третьей Лиги Чемпионов. Где-то наверху кто-то шумно копошится, что-то с грохотом падает, и Серхио — по печальному стечению обстоятельств ещё и хозяин дома и капитан этих похмельных оболтусов — только надеется, что раздражающие их с Марсело больные головы излишне громкие звуки принадлежат упавшему телу, а не разбившейся дорогой технике или… чему-то ещё.