А ты поверь.

      Кажется, прошло несколько часов с момента, когда Эдвард отключился. Голоса, иногда появлявшихся людей в комнате смешивались неразборчивой какафонией, но бывало, сознание спящего могло распознать пару реплик. Хайд проснулся, вспоминая всё, что удалось услышать.       — Пул, я боюсь, что переборщил с дозой.              — …сильный организм, как и у вас, я думаю…сильно волноваться, сэр.              — …наверное, но…это так странно, да? Испытывать подобное.       — Вовсе…сэр…вы чувствуете ответственность. Это нормально.       Чей-то усталый вздох.       Информация ударила в голову, как нахлынувшие воспоминания, проносящиеся быстрыми предложениями в его мыслях. Эдвард медленно открыл глаза. Чернота стала светлее, но не настолько, поэтому можно предположить, что сейчас уже давно не день. Может, только начало вечереть, а может — уже давно перевалило за полночь. Тёмные шторы были плотно закрыты, а источником хоть малейшего света служили четверо свечей, стоящих на подсвечнике. Подсвечник — на тумбочке.       Хайд, попытавшийся перевернуться на бок, на удивление для себя безболезненно сделал это, прищуренными глазами наблюдая за горящими свечами, тени которых плавно танцевали на стене рядом.       Это всё еще не его квартира. У Эдварда не было подобных вещей еще с того момента, когда он сбежал из поместья Джекила, словно бунтующий подросток, имея из вещей только одежду и пару хозяйственных приборов, которые он благополучно одолжил из особняка. Свет в его мрачной дыре было редкой, почти недоступной роскошью.       Значит, он всё еще находился у доктора. Пытаясь вспомнить нечто большее, чем то, где он находился, Хайд встретил сопротивление своего мозга, в виде зудящей, постепенно нарастающей боли в висках.       Приглашение. Подарок. Сильная метель. Холод. Жар. Его тело, упавшее на грязный, испорченный и жесткий диван.       …Глазастая ваза? Дальше — большая пропасть. Эдвард даже не знает, как одно должно связывать другое.       Сейчас было по-комфортному тепло и спокойно. Хайд чувствовал себя странно, будто не было года существования в сыром переулке, будто не было борьбы с самим собой и голосами в голове, шепчущими ему мерзкие вещи. Этот год чувствовался, как один долгий кошмарный сон, пока он на самом деле все время лежал тут, сытый, чистый и накрытый мягким одеялом, только думающий, в какую задницу ему надо перебраться, чтобы быть подальше от Джекила.       Джекил.       Эдвар ворочается, но бок не меняет — свечи, с неохотой стоило признать, были куда приятным зрелищем, чем зашторенные окна. И стоило добавить, что слова «сытый и чистый» — только что оказались сладкой и жесткой ложью, ведь одновременно, как развеялось наваждение, Эдвард слышит урчание своего желудка, а внос пробивается противный запах собственного пота.       — Вот дрянь же, — ворчит он, откидывая одеяло. Приподнимается на локтях, оглядывая комнату. Взор останавливается на закрытой двери, — Джекил? — повышая голос — и тут же морщась от этого, — пробует он.       В ответ звучала всё та же тишина. Да, это было очень наивно.       — Джекил! — громче пробует он ещё раз.       Ничего не произошло.       Тотальное игнорирование его существования, подумать только, сами привели, а теперь не хотят прибегать по каждому его зову?       Привели. Точно. Доктор? Или может, в очередной раз пришел дворецкий? Старина Пул. Пулли. Спокойный и тихий, как вулкан Калиманджаро — кажется, Эдвард серьезно никогда не видел старика, по-настоящему гневавшегося на что-то или кого-то.       Он думает о маленьком мальчике с упрямыми блондинистыми вихрями, сидящем на диване в гостинной; в карих, всегда веселых глазах обязательно должны быть слёзы, а нога, с закатанной штаниной уже не чистой одежды, точно должна быть разбита. Крупная ссадина на коленке, из которой вытекала бы кровь большими и маленькими бисеринками. Точно. Напротив— всё так же обязательно — на коленях стоял бы молодой юноша-дворецкий, с хмурым видом натягивающий бинты на чужую детскую ножку. Недовольный, раздосадованный, но точно не злой. Чёткая картина, словно из славного детства.       В груди что-то неприятно кольнуло. Эдвард хмыкнул: да, старикан действительно не способен проявлять какие-либо синонимы к чистой ярости, и её тоже. Чудеса, да и только, но Хайд ещё вернется к этому, даже возможно, обязательно найдёт время попытаться вывести дворецкого из себя, тем самым заодно спровоцировав и святого доктора.       Мысль неожиданная и жуткая. Эдвард не должен думать об этом месте и об этих людях так, будто собирался остаться или вернуться сюда, когда совершенно логичным исходом обязан уйти обратно в Сохо и никогда больше не появляться тут дольше, чем на пару секунд, и то — если только мимо проходя и строя нелепые рожи очередным гостям поместья.       Эдвард встает, освобождая свои босые ноги из удушающего мягкого плена одеяла, опуская их на холодный пол. Двигает пальцами ног, нечитаемым взглядом рассматривая их.       Ему что, подстригли ногти? Отвратительно.       Раскачиваясь, Хайд встает во весь рост, но спина отзывается нытьём, лежавшая на кровати долгое время в одном и том же положение. Эдвард вытягивает руки вверх, откидывая их слегка назад — тянется. Раздается громкий зевок, и Эдвард чувствует накопленное в горле першение.       Идёт вперед, подходя к двери. Тянется бледной рукой, сжимая дверную ручку с ненужной для этого силой. Поворачивает.       Дверь открывается без скрипа, но с характерным звуком. Черная сальная голова выглядывает в образовавшееся отверстие, оглядываясь в разные стороны через сверкающие темные глаза-щелочки, виднеющиеся из-под спутанных локонов. Канделябры на стене освещают не только картины, но и весь коридор. Эдвард быстро находит лестницу, как раз таки предположительно ведущую вниз.       Очевидно, все это время он находился в одной из гостевых комнат, но на каком эта комната была расстояние от Джекила — Хайд уже не мог предположить. Наверное, не так уж и далеко.       Друзей держи при себе, а врагов ещё ближе, верно?       Он прячет голову назад, через пару секунд выходя полностью; прислоняется к двери, осторожно пытаясь закрыть её без лишних, слишком громких и подозрительных звуков. Она щелкает, но не так шумно, как могло быть иначе.       Коридор, несмотря на освещение, выглядел не совсем гостеприимно. Этакая завораживающая атмосфера, — Хайд помнил, как она идеально, пока он жил тут, помогала ему пугать всех, кто осмеливался суваться на верхний этаж. Было время.       Он успевает пройти две, а то и три комнаты, заметно осмелев и расслабившись. Это не осталось незамеченным: стоило вновь сделать быстрый шаг, как одна из половиц чудовищно заскрипела, видимо напоминая, каким проклятым местом был особняк для Эдварда.       Он замер. В тишине слышался напряжённый стук сердца, который участился, стоило услышать звуки, доносящиеся внутри одной из комнат, что он еще не успел пройти.       — Блять, — шипит Хайд обречённо.       Дверь той самой комнаты открывается, через неё Эдвард видит чужую руку, держащую подсвечник.       — Здесь кто-нибудь есть? — звучит обеспокоенное.       В голосе узнается доктор. Проклятье, думает Хайд.       Дверь закрывается, и теперь мужчину можно было увидеть полностью — в белой ночнушке, он взволнованно и, кажется, с заметным испугом, светил прямо в Эдварда.       — О боже мой, — охает Генри, отмирая, — Эдвард! Ты проснулся?       Хайд напрягается, что не уходит от глаз проницательного доктора. Волнение в чужом взгляде сменяется сочувствием, и Эдвард раздражается.       — Как быстро ты это заметил, — с сарказмом отвечает он, уже не видя смысла притворяться или скрываться. Подходит ближе, словно непредсказуемый зверь. Улыбается. Страшно. Уродливо. Клыки, как и лицо с глазами, блестят под светом свечи, делая его похожим на монстра.       Но почему делая? Забавно.       — Эдвард…— звучит тише, тоскливее. Названный хихикает, но этот звук походит на обрывочное рычание, чем на простой смех.       — Кстати, фантазия у тебя конечно не очень. Почему Эдвард? Не мог придумать что-то более оригинальное. Хотя, точно, у кого я это спрашиваю, Генри, — язвит он, скрещивая руки и ожидая, когда мужчина напротив него начнет как-то действовать.       Доктор не отвечает, но сглатывает, Эдвард понимает это по тому, как дергается чужой кадык, разделенный светотенью.       Впиться бы клыками в эту кожу, сжать челюсть и укусить со всей злобой и ненавистью, хранящейся в нем. Наблюдать, как святой доктор истекает кровью, задыхаясь в муках. Как оседает его тело, и находят его только под утро.       Если бы он убил Джекила, смог бы вызвать злость у дворецкого? О, старикан пребывал бы в искренней, самой настоящей животной ярости.       — Если ты попытаешься убить меня, Эдвард, то умрешь сам, — напоминает ему мужчина, будто бы читая мысли своего альтер-эго.       — А то я тупой, — огрызается Эдвард, выходя из мечтаний. Ладно, пусть это будет отложено в самый дальний и сокровенный ящик в его голове, когда совсем всё станет невыносимо. — от меня прёт, как от сдохшей псины, ты вроде как примерный хозяин, будешь и дальше стоять, даже не предложив гостю ванну? Больному, уязвимому до глубины души гостю, Джекил, ну же, хватит стоять столбом, чёрт возьми.       Генри открывает и закрывает рот, не ожидая такой резкой смены темы. Оторопело кивает:       — Прости, я позову Пула, и он проведет тебя.       Эдвард выгибает бровь, чувствуя, как снова становится хозяином положения. От того, что напряжённым становится теперь сам мужчина, плечи расслабленно опускаются вниз.       — И ради этого будешь будить своего любимого старика? Насколько ты стал беспомощным, что раз сам не можешь провести и набрать мне ванну? — вызывающе гаркает он, осклабляясь.       Эдвард наблюдает, как Джекил краснеет, не выдерживая чужих слов и глаз, смотрящих на него с издевкой, и смотрит куда в стену.       — Хорошо. Я могу.       — Не прошло и века. Хотя не удивлюсь, если выходя, увижу летающие кареты с лошадьми, — язвительно и тихо лепечет Хайд, когда видит, что мужчина правда повернулся к нему спиной и, махнув рукой, свободной от подсвечника, стал идти вперёд.       Хайд не глупый — пошёл за ним, оставаясь позади, не желая догонять и выравниваться плечом к плечу. Есть извращенное удовольствие в том, чтобы наблюдать как Джекил, идущий спереди, иногда оборачивался на него, для того чтобы убедиться в том, что за ним послушно идут, резко отворачивается обратно, как только стоит ему встретиться с острым, опасно-изучающим взглядом Эдварда.       Они ни семья, ни товарищи, чтобы идти рука об руку, вот такие у них разные социальные статусы в обществе — светлое пятно, идущее прямо в руках с огнем надежды, освящающее весь Лондон, и его злобная тень, как груз прошлого, как самая страшная и ужасная ошибка, всегда преследующая его по пятам, поглощающая мраком и сжирающая всё без остатка.       Такие сравнения вызывают пару смешков, а ещё смешнее становится тогда, когда мужчина спереди реагируют на это вздрагиванием, ёжась, словно от холода, но упорно продолжая идти вперед.       В конце концов, особняк был не бесконечным, и стоило им свернуть за угол, как Джекил останавливается, открывая самую первую дверь без ключа.       Генри распахивает её, заходя внутрь, поджигая остальные свечи, освещая всю комнату.       Она небольшая, больше похожая на каморку, но видимо, это была уборная, предназначенная не для гостей, а служащих в поместье; простая ванна, занимающая почти всё помещение, одиноко стоящий в углу шкафчик с разными вещами, тумбочка рядом, скромный коврик на белой плитке и крошечное окошко вверху, сокрытое уродливой шторкой. И не скажешь, что это место — часть богатого поместья святого доктора.       Во всяком случае, оно уже выглядело в тысячу раз лучше, чем его вся взятая квартирка в Сохо.       Джекил молчит, включая воду и возясь в шкафчике, вынимая оттуда большое чистое полотенце, а следом — пару колбочек. Движения мужчины были привычными и аккуратными, словно он знал и пользовался этим местом много раз до этого случая.       Кажется, он достаточно расслабился, чтобы начать что-то припевать себе под нос, улыбаясь небольшой кривой полу улыбкой.       Эдвард смотрит на него, думая, когда на него обратят внимание. Происходит это быстро — Джекил поворачивается лицом к лицу к своему альтер-эго, чуть не роняя колбу, находящуюся у него в руках.       — Кажется, я слишком увлекся, прости, — вежливо говорит он, улыбка становится меньше, но полностью не пропадает. Эдвард отрывает от неё взор, смотря на почти набравшуюся ванну сзади.       — Черта, которую так и не получилось спрятать во мне, да? — грубо цокает он, замечая, как улыбка полностью исчезает.       Радости от того, что получилось испортить чужое настроение, почему то нет. Лишь пустое чувство в груди. Сплошное ничего.       — Если ты вуаерист, Джекил, то так и быть, можешь остаться, но сразу предупреждаю, в моем теле мало чего возбуждающего, — роняет он, подходя ближе к ванной и трогая воду внутри неё. Нормальная.       Дотрагивается мокрыми руками до пуговиц, не особо осторожно пытаясь снять рубашку.       Последняя не хотела подаваться, и Хайд раздражённо дернул рукой более резче прошлого, из-за чего пуговица отрывается, отлетая куда-то на пол.       — К черту.       Эдвард оглядывается назад, с полностью расстегнутой рубашкой, и выгинает бровь, видя, что доктор так и не сдвинулся с места, застыв, словно статуя. Чужие карие глаза смотрят ему в лицо, а когда скользят ниже, рассматривая почти голый торс и грудь своего альтер-эго, внезапно расширяются.       Тело, покрытое белёсыми шрамами, наполовину было скрыто рубашкой, но даже этой части хватало, чтобы заметить, каким болезненно худым и истощенным оно являлось.       Эдвард хмурится. Последнее, чего ему хотелось в данный момент — это чтобы его тело стало объектом изучения Джекила. Этого даже нет в списке, черт возьми.       Хайд подходит ближе. Джекил понимает это только тогда, когда чужая рука почти ложится на его горло. Генри отпрянывает, рука повисает в воздухе.       — Я ненавижу, когда на меня так смотрят, — с шипением, словно рассерженная змея, проговаривает юноша, — особенно, когда это делаешь ты.       Уголки джекиловского рта опускаются. Видно, как он держится, чтобы опять не пропитаться жалостью, как любящая маменька, нашедшая своего сына плачущим. Вместо этого он выравнивается, нейтрально кивая.       — Хорошо, — могло звучать уверенно, если бы не было так неловко, — Пожалуйста, зови, если что-нибудь понадобится.       Эдвард отмахивается, будто бы мужчина перед ним был слишком приставучим и надоедливым слугой, а не одним из самых знаменитых людей Лондона.       — Да-да. Проваливай, «пожалуйста».       Джекил в последний раз смотрит на него, и делая шаг назад, отворачивается, выходя за пределы комнаты. Дверь не хлопает, лишь плавно закрывается.       Хайд оборачивается, полностью сбрасывая рубашку.