I'll not be your friend

В комнате темно и совсем тихо. Ни проезжающей во дворе машины, ни стрёкота насекомых, ни щебета ночных птиц. Разве что дыхание Сехуна, всё ещё немного сбитое, нарушает её. Сехун уже больше часа сидит на краю кровати. Не вымыл руки, не снял промокшей насквозь одежды. Ему должно быть холодно, — и так оно и есть, — но холод этот вовсе не от дождя. Холодит, морозит где-то очень глубоко в душе. Сердце отчаянно бьётся, не в силах удерживать привычный ритм, в голове отбойным молотком звенит пустота. Сехуну бы разозлиться, или разреветься, или истерически засмеяться, но он только сверлит пустым взглядом тёмную стену. Не может успокоиться, не может прийти в себя, не может вырваться из оцепенения из-за какой-то пустяковины. Разве его уже не целовали насильно или исподтишка? Разве не касался он чужих мужских губ? Да с десяток раз! В шутку, в алкогольном угаре, на спор! Но чтобы так, чтобы до сих пор чувствовать ожог на губах — это с ним точно впервые. Сехун не понимает себя, не понимает, как реагировать. Разозлиться бы, раскричаться, побиться головой о стену. Или разбить об эту самую стену что-нибудь. Вазу. Или открученную голову Ифаня. Стоит только имени промелькнуть в голове, стоит появиться образу, Сехун будто ужаленный вскакивает и начинает метаться по комнате. Как тигр, от стены к стене, желая разбить эти стены и разбиться о них самому. Губы снова жжёт — Сехун понимает, что совсем не взаправду — с новой силой, и не провести по ним раздражённым жестом просто не получается. Сехун кусает губы с излишней силой, чтобы избавиться от назойливого ощущения, да только не помогает это. Наоборот. Чем сильнее, чем чаще Сехун касается губ, тем живее он вспоминает мгновенье поцелуя. Да и поцелуй это разве? Ифань просто с силой прижался своими губами к его, прижался всего на секунду! А Сехуна отчего-то до сих пор трясёт. Сехун медленно выдыхает, прикрывая глаза, и приказывает себе успокоиться. Всё в порядке. Всё в норме. Ничего такого не случилось. Просто самый ненавистный человек на планете коснулся его. Коснулся непозволительно близко. Коснулся самой души. Сехун не раз думал, что правильный засранец чересчур крепко засел в его голове, но и представить не мог, что настолько сильно. Каждая мысль о нём заставляет руки трястись, а сердце — сжиматься. Заставляет скручивать внутренности и мысли в тугие узелки. Сехун снова медленно дышит, считая от десяти до нуля, перестаёт метаться по комнате. Медленно, даже слишком, плетётся в ванную, бросая на пол мокрую одежду и встаёт под горячий душ. Медитирует несколько минут, согревая будто онемевшее от холода тело, выключает воду и неспешно обтирается полотенцем. Так же медленно возвращается в спальню и надевает домашнюю одежду, бредёт на кухню. Наливает полный чайник, заливает кипяток в кружку и заворожённо смотрит на пар. Очень хочется успокоиться, потому что нет — он до сих не в себе. До сих пор трясёт, до сих пор разрозненные мысли таранят голову. Хочется кричать, разнести квартиру или хотя бы эту кружку, полную кипятка! Чтобы отвлечься, направить себя в другую сторону, чтобы какое-то постороннее чувство полностью вытеснило мысли об Ифане. Идея швырнуть кружку на пол кажется всё более и более заманчивой, но Сехун держится. Он сильнее всего этого. Надо только потерпеть до утра. До момента, когда он разобьёт что-то более приемлемое. Лицо Ифаня, к примеру, когда тот решит поздороваться или не дай бог заведёт тему их неправильного, никому ненужного поцелуя. Чай так и остаётся нетронутым, а заснуть Сехуну удаётся лишь ближе к утру. Утром Сехуна вроде бы даже отпускает. Губы больше не щиплет, Ифань не крутится навязчивой мыслью. Жить можно. Сехун неспешно завтракает, проверяет новостную ленту, даже от нечего делать решает прибраться в квартире. Перекладывает вещи с места на место, лениво водит тряпкой по горизонтальным поверхностям и всеми силами старается ни о чём не думать. Ближе к вечеру звонит Чанёль и интересуется, чем кончился вчерашний вечер, на что Сехун благоразумно отмалчивается и переводит стрелки на самого Чанёля. Ни к чему другу знать о его неудаче в клубе, а о произошедшем с Ифанем — и того больше. Воскресенье тоже проходит в каком-то удручённо-спокойном состоянии, и засыпая, Сехун совсем не думает о грядущем понедельнике. Университет встречает привычной суматохой и гомоном студентов. Первокурсницы смущённо улыбаются, когда Сехун проходит мимо них, студентки постарше улыбаются откровенно и кокетливо, ловя на себе его взгляд. Одногруппники приветствуют несильными ударами кулака в плечо, делятся как прошли их выходные. Кого девушка потащила по магазинам, кто ездил домой к родителям, кто откровенно нажрался, а кто все выходные зубрил, чтобы подчистить хвосты. Сехун вполуха слушает откровения друзей, а сам то и дело оглядывается, высматривая ненавистную макушку. Та нигде не обнаруживается, и Сехун выдыхает. Впрочем, рано, ведь до начала занятий ещё почти десять минут, а правильный засранец входит в аудиторию едва ли не одновременно с преподавателем. Хотя, если задуматься, разве он не первым должен быть у дверей? Он же чёртов староста. Они же все такие. Сехун понимает, что Ифань не обнаруживается ни одновременно с преподавателем, ни спустя ни пять и даже ни пятнадцать минут. Задержали в деканате? Сехун не может вспомнить, а опаздывал ли Ифань вообще хоть когда-нибудь. Но да ладно. Не его забота. Сехун, внимательно выслушав задание для самостоятельной работы от преподавателя, затыкает уши «капельками», выдыхает, настраиваясь, и сосредоточенно принимается за изучение материала. Буквы складываются в слова, те — в предложения, и совсем скоро у Сехуна даже получается какой-то серьёзный конспект, который, он уверен, никому даром не дался. Никогда такие «самостоятельные» не проверялись, но, тем не менее, работу Сехун делает усердно и внимательно, надеясь, что это ему всё же когда-нибудь пригодится. В дипломе например. Пара проходит спокойно и как-то чересчур быстро. И стоит Сехуну вынуть одну «капельку» из уха, как ловит чужие слова: -… с Ифанем. Вот бедолага, правда? Сехун затыкает ухо обратно, не желая слушать о правильном засранце и слова. Его и так донельзя много за последние двое суток. Хватит. Сехуну нужна передышка. Остаток дня проходит тихо и мирно. Вторая пара, обед, который он проводит в компании Чанёля, ещё пара — и заслуженный отдых. Дома решительно не хочется ничем заниматься. Надо бы постирать шмотьё, надо бы приготовить ужин, надо бы изучить учебный материал. Надо бы. Да в задницу это всё. — Чанёль? Чанёль на той стороне связи не особенно рад звонку друга. Оно и понятно: у Чанёля новые отношения с кем-то, про которые он пока не распространяется «чтоб не сглазить», к тому же учебных долгов не в пример больше чем у самого Сехуна, а ещё с сестрой поругался и… На самом деле у Чанёля до задницы своих проблем, и его неравнодушие к загонам Сехуна действительно возносит его куда выше ранга лучшего друга. — Чанёль, может, сходим мяч покидаем? А потом я мог бы помочь тебе со статьёй. Не думаю, что профессор Кан помнит все работы от и до, а моему брату они уже не нужны, я у него могу попросить. Или если не мяч, можем у меня зарубиться? Чанёль вздыхает, приводит сто и одну причину почему нет, но всё же соглашается и уже через полчаса сидит над Сехуновой душой коршуном и сокрушается о его безответственности и вообще, и речь тут вовсе не в отвлечении порядочных студентов от учёбы. — Нет, я всё понимаю, но это вообще из ряда вон, — разводит руками Чанёль, подкладывая под задницу подушку для большего удобства. — Я же тебе говорил закругляться? Говорил. Намекал на сомнительность тех мадемуазелей? Намекал. А ты что? — Ой, да ладно тебе, — легкомысленно улыбается Сехун в ответ, всеми силами фокусируя воспоминания на девушках, а не на продолжении вечера. — Ну выпил лишнего, с кем не бывает. За карту и телефон обидно, конечно, но это ничего! — Конечно, ничего! Без карты ты фактически не существуешь, а телефон ты всё равно собирался менять, — саркастично поддерживает Чанёль. — Дурила. Хорошо хоть, домой всё-таки добрался. Всего на секунду на лице Сехуна мелькает что-то, что заставляет Чанёля поёжиться. Что-то очень тёмное, злорадное, жестокое. — Не расскажешь, да? — Не расскажу. Нечего рассказывать, правда, — Сехун поспешно делает глоток чая, чтобы скрыть этим явную ложь. — Залез в попутку, да и всё. Ничего такого. Может, лучше ты всё же расскажешь? С кем ты пропадаешь? Променял друга на юбку, да? Сехун шутливо пинает Чанёля в бедро, но тот не остаётся в обиде. Только делает страшные глаза, мол, да что ты, как ты мог такое обо мне подумать, да никогда в жизни! И всё с таком духе. — Бён Бэкхён из параллели, ты, наверное, его не знаешь. Мы познакомились в классе музыки. Он на пианине* тренькает, а я наконец гитару в руки взял. Лет пять её не трогал, ты же знаешь. И прям руки скучали, серьёзно! И понеслась. Чанёль аж светится, пока рассказывает про этот свой класс музыки. И как там здорово, и как он сам как личность развивается, и какой Бэкхён молодец, что подначил его, и что расписание грамотное составил, и что комиксы такие же любит, и что вообще отличный парень, Сехуну обязательно понравится. Сехун лишь недоверчиво кривит нос, но комментариев не даёт. Чанёлю всегда нужно было чуть больше, чем Сехуну. Больше времени на понятие материала, на комиксы и развлечения, больше друзей. Это Сехуну одного Чанёля хватает за глаза и за уши, и он считает нечестным ограничивать круг общения друга. Поздно вечером ребята расходятся, чтобы во всеоружии встретить новый день. Этот новый день не отличается от прошлого ничем принципиальным. Девчонки стреляют глазками, парни пинаются и несмешно шутят, преподаватели пытаются вложить в головы студентов хоть крупицу своих знаний. И всё хорошо, если бы Сехуна не отпускало назойливое чувство, что что-то не так. Чего-то не хватает. Будто упускает что-то. Ответ приходит в голову как-то сам собой. В универе нет засранца Ифаня. И вчера не было, кажется? Может, он умер? Вот было бы Сехуну счастье! Но Сехун знает, что ему не может так повезти. А ещё его злит, что он думает об этом. Ну нет Ифаня, ну слава богу! А по какой причине — Сехуна вообще волновать не должно. Умер, заболел, решил вернуться на историческую родину — флаг в руки да скатертью дорога. Впрочем, Сехуна это всё же радует. Даже дышать становится легко и приятно, не говоря уже о возвращении столь полюбившегося внимания. До появления год назад ненавистного Ифаня Сехун был первым парнем на потоке. И самый умный (по объективным оценкам преподавателей), и самый высокий и красивый (по мнению независимых женских суждений), и самый весёлый. А потом случился Ифань. И всё. И конкуренция во всём. Хотя, конечно, Сехун в этом никогда не признается. Он вообще не привык делить лавры первенства с кем бы то ни было, ни на секунду не допуская мысль о собственном несовершенстве. Ифань умный? Да не умнее любого зубрилы. Красивый? Да он видел свои уродские губы вообще? Выше и шире в плечах? Да на сантиметр, бога ради! Нет, Ифань ему вовсе не соперник, поэтому и переживать не стоит. Он бесит по какой-то другой причине. Точно. Но как бы то ни было, всю неделю, что Ифань отсутствовал (краем уха Сехун услышал, что тот сильно простыл, слабак), Сехун находился на измене: вроде и нет триггера в лице засранца, а вроде и неспокойно на душе, так как тут и там ходили о нём шёпотки. Но это были цветочки. Ифань возвращается, и в группе едва не праздник. Все приветствуют любимого старосту будто героя после победы, учителя нарадоваться не могут, мол, совсем без вас поговорить на лекциях было не с кем (Сехун почувствовал, как глаз дёрнулся), девчонки косяками висят, приговаривая как соскучились, парни наперебой приглашают отметить возвращение. Ну герой войны ни дать ни взять. Тьфу. И всем-то Ифань оказывает знаки внимания, и всех-то он рад видеть. Хотя не всех, пожалуй. И краем глаза он не удостоил вниманием Сехуна. Не кивнул, как обычно, проходя мимо, не бросил на парту записку с уточнением какого-нибудь вопроса, даже не поделился своей «королевской милостью» в столовой, как делал не раз. Будто Сехуна просто не существует. Нет его в аудитории и в универе. Даже Чанёль удивился, что с ним, Чанёлем, в столовой Ифань поздоровался и перебросился парой-тройкой слов, а с Сехуном — нет. — Какая кошка между вами пробежала? — стоило Ифаню отойти к своему столу, спрашивает Чанёль. — Что ты ему сказал? Зачем обидел? Сехун аж давится от возмущения. — Я слова ему не говорил! Вот ещё. Может, обиделся, что я не сюсюкаю рядом с ним? А то вон, весь поток чуть не ковром стелется. — Хм… — Чанёль многозначительно шевелит губами, явно обдумывая что-то нехорошее. — А ты чего так завёлся? Я ж так, ничего такого не имел в виду. — Да задолбали все потому что. Будто Ифань этот ваш святой. Ага, прям агнец божий. А на самом деле!.. Сехун вовремя прикусывает себе язык. Не стоит распространяться насчёт некоторых вещей. И ладно бы Сехун видел этого придурка с каким-то другим парнем, так можно было бы что-то придумать, но в его-то случае себя подставить может. И что-то ему подсказывает, что никто не станет жалеть Сехуна, ах, бедного, опороченного злобным извращенцем. Хрен. Наверняка девицы будут вздыхать мечтательно и сладко, представляя себе бедняжку Ифаня, которому чёрствый и жестокий Сехун разбил сердце. — На самом деле что? — заискивающе тянет Чанёль. — Ничего! Он — придурок. И закроем тему. Сехун поспешно убирает за собой стол и спешит на выход, совсем не замечая, каким пристальным взглядом его проводил Ифань. Конечно, рано или поздно за цветочками поспевают ягодки. Ягодки Сехуна поспевают аккурат к выходным. Лучший друг Ифаня Цзытао решает организовать в честь «возвращения короля» вечеринку. Да не просто в своей комнате в общежитии, а, мать его, в родительском загородном доме. То ли родители так любят сыночка, то ли мажористая натура Цзытао просто обязывала показывать всю красоту жизни современной молодёжи, но вечеринка грозилась быть мероприятием года. Приглашение не получают разве что учителя да совсем уж космические задроты. Даже Чанёль не становится исключением, хоть и не учится на их потоке. Чанёль же и становится причиной нахождения на этой вечеринке Сехуна. — Ой, да ладно тебе рожу кривить, — бурчит Чанёль, старательно выглядывая кого-то в толпе. — Девочки, вкусный алкоголь, крутые игры на приставке. У него наверху даже бильярд есть, представляешь? Чанёль едва не светится от счастья. Конечно, ему не чужды тусовски в общем смысле, но быть на вечеринке у самого Цзытао — это же капец какая удача! А вот Сехун явно чувствует себя не в своей тарелке. Он не любит таких мажоров (Ифань, кстати, из их числа), не любит всех этих показных понтов. А ещё он очень не любит ощущение чужого взгляда у себя на затылке. И кому же может принадлежать этот взгляд? Ифань сидит у дальней стены в окружении своих самых близких друзей: Цзытао, Исина и Хана; на коленях у каждого примостились красавицы одна другой краше, в руках наверняка дорогущий, но отвратительный коньяк выдержки самого короля-солнце, разве что у Ифаня — Сехун готов поспорить — в стакане яблочный сок. И всё бы хорошо, если Ифань не сводил глаз с Сехуна. Нет, не пристаёт к нему — и то здорово, праздник на Сехуновой улице, но ощущение этого взгляда исподтишка в течение недели изрядно бесит. Так бесит, что хочется сорвать эту проклятую вечеринку или на худой конец просто уйти восвояси. Но чёртов Чанёль со своим: «Сехуни, пожалуйста, умоляю, что я там буду делать один без тебя?» — Я туалет поищу. Не скучай. И не дожидаясь ответа друга, Сехун отставляет стакан с какой-то бурдой и поднимается, надеясь найти не только туалет, но и беспалевный способ покинуть сие мракобесие. Не нравится ему. Нутро подсказывает, что не нужно было приходить. Дом, вообще-то, классный. В два этажа, с ухоженной лужайкой с вечнозелёным газоном, с новым ремонтом и дорогой техникой. Сехун даже немного завидует. Он бы хотел такой домик для своей семьи. Интересно, а Ифань живёт в похожей обстановке? А его друзья? — Сехун. Насчёт… Лёгок на помине. Ну вот сидел бы на своём диване и дальше, зачем пришёл? Зачем снова раздражает своим присутствием? Тысяча «зачем» и «почему» крутятся в голове Сехуна, поднимая злость и ненависть с самой глубины души. Тысяча «ненавижу» скользит на кончике языка. Но произносит Сехун совсем другое: — Отвали от меня! Отстань! Не прикасайся! Музыка в доме будто стала громче, но только лишь потому, что гости перестали общаться, во все глаза уставившись на Сехуна. Удивление на лице Ифаня было бы забавным, если не раздражение на самого себя. Гости в шоке, Чанёль пялится с омерзительно-ошарашенным видом, Ифань пытается что-то сказать, но будто не решается. Сехун матерится сквозь зубы, неосторожно толкает Ифаня, проходя мимо, и уносит ноги в сторону выхода.