***
Кажется, что почти слышно, как трещит раскалившийся воздух в комнате на самом верху башни, где из единственного окна внутрь проникал холодный осенний ветер. Весь пол в ней превратился в россыпь догорающих перьев, и когда Кощей вошёл, под ногами у него зашептал пепел уже сгоревших. Птица стихла после долгих попыток борьбы и теперь устало сидела на тонкой золотистой жердочке поперек клетки, понуро опустив голову. Крылья у неё были слишком размашистые, чтобы уместиться в пространство клети, и потому вместе с изящным струистым хвостом волочились по полу, собирая пыль. Было видно, как кривым ручейком протекала меж перьев бледно-красная кровь. От такой картины любому стало бы тоскливо, но во взгляде Кощея давно осело равнодушие, и он даже не подошёл, чтобы осмотреть рану — предусмотрительно держался на расстоянии. Заслышав поступь, птица подняла голову — медленно и тяжело, — и Кощей различил царапины на алом клюве. Их было трудно не заприметить: они слабо сияли в полутьме, словно в крошечные трещины залили жидкое золото. От Жар-Птицы так ощутимо тянуло древней магией, что подкашивались ноги — и царю пришлось преклонить колени, чтобы поближе рассмотреть чудесное существо. Длинные черные волосы скользнули по его накрытым шёлком плечам, словно пролитые чернила, и печальные птичьи глаза вдруг сверкнули любопытством. Она склонила голову и вперила в своего пленителя внимательный взгляд, рвано оглядела его лицо и будто бы вздохнула. Совсем как человек. — Как они поймали тебя? — это был вопрос в пустоту, ведь птица никак не могла ответить словами. Но, понимающе склонив голову на другой бок, она вдруг вздрогнула всем оперением, а до Кощея донёсся голос. У него не было источника, но он шёл отовсюду и словно бы звучал прямо у него в голове. «Яблоки…» Не то мужской, не то женский, этот голос был полон вековой боли и заставил спину пойти мурашками. Кощей взглянул на птицу уже другими глазами и в задумчивости приложил палец к тонким бескровным губам. — Яблоки? «Птица… Прилетает на золотые яблоки… Украли у царя и приманили…» — Украли? Значит, нечестный ты дар. «Я царю как родной сын… Если вернёшь меня царю, он осыпет тебя золотом… Его будет столько, сколько только захочешь» Голос становился жалостливее с каждым словом, будто его обладатель вот-вот заплачет. Кощей свёл брови и мысленно связал услышанное. Людская жадность не знает границ, а Жар-Птица верит, что царь отдаст целые золотые сундуки за её жизнь. Можно только подивиться такой глупости, а Кощею не нужно человеческое золото и задаром. Он скривил губы в усмешке и плавно взмахнул рукой возле себя, призывая очередного чёрта прямо из воздуха. Из-за неожиданной надобности хозяина тот вскрикнул, и от громкости этого поросячьего визга даже птица дёрнулась, ударившись о прутья. Кощей фыркнул с отвращением и отвесил чёрту сильную оплеуху, но явно послабее предыдущих. — Закрой ставни. Крепко, чтобы не вырвалась. — приказал Кощей, и бесёнок тут же помчался исполнять приказ. Холодный дневной свет покинул комнату, возвратив её в темноту, и перед глазами замерцали лишь тусклые язычки пламени с оперения. — А теперь открой, — Кощей кивнул на золотую клетку, и впервые на морде чёрта появился первобытный ужас. Столь сильного страха Кощей не видел ещё ни разу, даже когда одного из его прислуги ведьмы бросили в свой котёл, и даже когда он сам пребывал в самой горячей своей ярости и срывался на чертей, которые всегда попадались под руку. — Н-но хозяин, я не могу! От меня и пепла не останется, если я… — он прижал обычно стоящие торчком уши к плешивой голове. — Хозяин, пощадите! — Ты умрёшь, только если коснёшься птицы. Выполняй, что я велю. Голос Кощея безжизнен, но грозен, так что чёрт вынужден переступить через животный страх и подчиниться. Нервно подергивая ушами, он всё же подошёл к клети. Птица глянула на него не без интереса, но высокомерно выпрямилась, чтобы показать бесу, что дурачиться с ней не стоит. Каждое её пёрышко сложилось, прижалось к телу, и взгляд неотрывно следовал за чёртом, который всего лишь протянул лапы к дверце, но уже весь трясся от страха. В его когтях лежал крошечный золотой ключик от клетки, который отдали крестьяне. Он ещё раз с жалостью глянул на хозяина, надеясь на милосердие, но не получив ни слова, ни даже взгляда в свою сторону, ему всё же пришлось вставить ключ в такой же маленький замок. Дверца открылась без единого звука, и воцарившаяся тишина стала похожа на хрупкий иней, что вот-вот должен был разбиться. Жар-Птица вырвалась на свободу. Сбитый с ног чёрт закричал и выбросил к рыжему хвосту лапы, но птица, едва успев вылететь из клетки, тотчас замерла в воздухе, словно время для неё вдруг застыло, и взорвалась. Как пожирающий древесину костёр, она зашлась тысячами трескучих искр, и из этого пламенного роя на пол вывалился… человек. Он гулко ударился о каменную кладь и захрипел от боли. Почти голый, но старое тряпье в виде домотканых штанов за одежду можно не считать. Он упал лицом вниз, однако успел вовремя подставить ладони, и проехался по полу руками. Изрезанными, кровоточащими руками. От всего произошедшего перепугавшийся чёрт снова задребезжал своим противным голосом, но в этот раз вовремя сдержал крик — и крепко зажал рот лапами, боясь даже пискнуть. — Х-хозяин… это… Кощей же, кажется, на какое-то время потерял дар речи. Он приказал выпустить птицу, чтобы посмотреть, что она будет делать и попытается ли напасть на него, но никак не ожидал, что огненное чудо обратится в простого мальчишку. Однако же, пусть этот трюк и удивил Кощея, он сохранил на лице бесстрастность и даже не подал виду, что его хоть что-то потрясло. Юноша закорчился на холодном полу и, очевидно, пытался подняться, бросая на это все свои силы. В конце концов тяга к жизни переборола боль, и он смог встать на локти, развернуться и привалиться к стене, о которую чуть не шарахнулся головой. Кощей, наконец, увидел его лицо. И хмыкнул. Меньшего от чуда он и не ждал. Мальчик был прекрасен до безумия. От кончиков пальцев до последнего волоска на голове. Он весь словно вылит из бронзы — настолько притягательно странна и необычна была его кожа, и в лунном свете она, наверное, сияла серебром. У него было сильное тело, поджарая, но молодая фигура — юноше было не больше шестнадцати вёсен. Сила таилась в его руках, но у плеч, а следом переходя к тонким ключицам и шее, всё было по-девичьи изящно. Лицо утончённое и будто высечено из мрамора руками одержимого творца, что положил всю жизнь на одного этого юношу. Узкая полоска света из-за ставен отсвечивала на скулах, похожих на лезвия, и падала на живые глаза цвета горячего вина, рябины и пламени, застывшего в янтаре. И, наконец, его волосы, что есть само золото — они искрились в остатках света, и были они как венец всего творения, последний штрих легендарного шедевра. Юнец сдул чуть завихренные пряди со лба, смотря на Кощея со злостью, перемешанной с растерянностью, и тот невольно подумал, что такая ярая смесь превосходно идёт его глазам. Кощею снова приходится опуститься на одно колено, чтобы стать с ним на одном уровне, смутить юношу ещё больше и взглянуть на реакцию. Разве он ожидает, что сам бессмертный царь будет делать это перед ним? Кощею стоило невероятных усилий не растянуть губы в зловещей улыбке, когда он увидел, как эмоции сменились в чужом взгляде, и мальчик терялся ещё больше, тесно прижимаясь к стене. — Мне не нужно золото твоего царя, — ровно произнёс Кощей. — Ты останешься у меня и будешь моим вечность, как и всё другое, что мне приносят в дань. Ты не особенный. Ты мой, — повторил он и заглянул юноше прямо в глаза. — И я буду звать тебя Злато.***
Первое, что он вспоминает, когда просыпается — это имя. У Злато никогда не было имени. Считалось, что имя обрекает его носителя на определённую судьбу, и потому люди, которых он встречал за всю свою долгую жизнь, не решались обременить его таким мощным талисманом. Ведь он — Жар-Птица, существо нечеловеческое, почти безликое, и незачем делать из него человека. Даже царь, в саду которого он прожил много спокойных лет, называл его всего лишь сыном. Злато никогда не думал, что это может быть именем. В конце концов, мальчика кухарки, что бегал в этот сад поиграться с голубями, тоже так называли. Злато часто заморгал, сбрасывая сон, и тут же почувствовал спиной, как под ним мягко. Затёкшие руки нашарили толстое одеяло, которым было накрыто всё его тело, и оно, кажется, было обнажено. Однако же, если для людей нагота была чем-то запретным и вызывающим, то для существ вроде него и Кощея в этом не было ничего такого. Наверняка это черти стащили со Злато его затёртые штаны, пока он спал, и где-то подложили ему другую одежду. Не ходить же ему так всё время. Он лежал на большой кровати в просторной комнате, в полном одиночестве, и дневной свет проникал в комнату через стрельчатое витражное окно, окрашиваясь в серо-голубой цвет и рисуя на стенах узоры. Злато никогда бы не подумал, что в замке Кощея можно увидеть такую красоту. Он приподнялся на локтях, чтобы рассмотреть изображение на витраже получше, но тут же рухнул обратно на подушки от острой боли, вонзившейся иглами в руки. Раны от сопротивления ещё не зажили, но теперь их накрывал едва ощутимый слой впитывающей ткани. Кажется, его даже вымыли, ибо от тела и от постели исходит запах чистоты, хоть и странно, что в голове ничего, кроме имени, не отложилось. От этой заботы тоже было непривычно, но до Злато начало всё быстрее доходить, почему так, и он неожиданно для себя смирился. Если бессмертный царь решил оставить его как очередной трофей, то и внешний вид этого трофея должен соответствовать положению хозяина. Иначе от игрушки вообще нет никакого толку. Теперь Злато вроде красивого канделябра, что зажигают лишь по праздникам. Впрочем, когда оно было по-другому? Не успел он вылезти из-под одеяла, как в дальнем конце комнаты послышался скрежет открываемой двери. Она была скрыта в небольшом коридоре, поэтому Злато не видел вошедшего, пока из-за стены не показался остроконечный хвост. Он замаячил в воздухе, словно проверял что-то, и только через какое-то время раздался тихий, скрипучий голос: — Злато не спит? — неуверенно спросил гость, все ещё не показываясь на глаза. — Не спит, — юноша подобрал ноги и подтянул одеяло к груди. Наконец из-за стены высунулись козлиные уши и шершавые, изогнутые рога, а затем на свет вышел и сам бес — неприятной наружности, старый и, судя по голосу, довольно сварливый. Злато заметил, что половина одного рога у него отсутствовала, а правый глаз ослеп и был подернут молочной пеленой. Значит, Кощей всё-таки не скуп и на жестокие наказания. В лапах чёрт держал целую стопку тканей. Он подошёл к кровати, закинул кипу на самый край, отошёл, воровато прижимая лапы к груди, и обратился к Злато колючим взглядом. Смотря ему прямо в лицо, он не скрывал пренебрежения и чуть приоткрыл пасть, обнажая выделяющийся клык. — Пусть Злато выберет, — заскрипел он. Злато бросил на ткани настороженный взгляд. — Зачем? Чёрт недобро сощурился и прошёлся раздвоенным языком там, где должны были быть губы. — Злато глуп или только притворяется глупым? Он должен выбрать себе одежду, и будет одет в то, во что сам выберет. Так пожелал хозяин. «Он теперь и твой хозяин тоже, — напомнил себе Злато и неуверенно прикоснулся к тканям, сложенным поверх друг друга. Мягкие, но крепкие. Крестьяне отдали бы за такой материал целое состояние. — Будь терпеливее и не зли его». — Тогда вот эти, — объявил Злато спустя минуты раздумий, перебрав и проверив всё по нескольку раз. Он выудил из стопки ткани цвета золотого сияния, нагретого песка и осеннего рассвета с неясными рисунками на ней и сунул бесу, у которого на морде с каждой прошедшей минутой становилось всё больше темноты и раздражения. — Мальчишка Злато слишком придирчивый… Хозяину такое не нравится. — прошипел он. — Готов поспорить, что ворчливые и вечно недовольные ему тоже не нравятся. — спокойно отпарировал Злато и краем глаза увидел, как выражение морды снова изменилось, но на этот раз бес лишь сжал пасть и едва ли не заскрежетал зубами. Взгляд его потускнел, но он послушно отложил в сторонку выбранную ткань и собрал остальные в аккуратную кипу. Злато вдруг почувствовал себя виноватым. Кто знает, за что этот слуга понёс наказание? Не за свой ли характер? Если у Кощея и есть любимчики, то старый, потрёпанный чёрт с обрубленным рогом явно не из их числа. — Прости, — это слово, лёгкое, как пёрышко, обрушилось на чёрта смертоносной лавиной, и его передёрнуло. Таких слов, простых и искренних, эти стены никогда не слышали. Чёрт ничего не ответил и на Злато даже не взглянул; вместо этого он расстелил ткань, стараясь случайно не пройтись когтями по материалу, а после звонко щёлкнул пальцами. Всё мгновенно преобразилось. Золотистое полотно пришло в движение, и Злато не успевал следить за тем, как шевелились ниточки и стягивались края, образуя что-то, похожее на одежду. Чёрт сделал ещё один щелчок, и из-под кровати выползла пара простых, но бесспорно красивых сафьяновых туфель. Они были будто присыпаны алмазной крошкой, вышиты золотыми нитками, и, наверное, были волшебным образом подобраны так, чтобы соответствовать размеру ног Зато. — Ого! — вырвалось у юноши, когда он увидел свой новый наряд. Чёрт хмыкнул, расплывшись в кривой клыкастой улыбке, и потёр лапы, перебегая взглядом с одеяния на юношу и обратно. — Изволь одеться, Злато. — всё так же по-старчески прохрипел он и уже развернулся, чтобы уйти. — И надевай с головы, а не с ног. — Это ещё почему? — озадаченно спросил юноша. Чёрт показал ему уродливые зубы, вредно ухмыляясь. — А ты попробуй. Когда он вышел из комнаты, Злато резко сел на кровати и тут же чуть не повалился на пол. Что-то дёрнуло его за щиколотку, едва-едва ощутимо, но крепко, словно чья-то призрачная железная хватка. В замешательстве Злато откинул одеяло и увидел, что его ногу обхватила толстая цепь. Она была скрыта под одеялом и не чувствовалась кожей, если не слишком дергать ногой, и потому он заметил её только сейчас. Злато наклонился к полу, чтобы отследить направление цепи, но увидел лишь отверстие под кроватью, куда уходили звенья. Если это очередное чародейство Кощея, то цепь допустит пленника только до предела замка — не дальше. «Ну, хотя бы я могу свободно здесь перемещаться, — позитивная мысль мелькнула в его голове лучиком. — И на том спасибо». Злато окончательно поднялся и накинул на себя кафтан. Одеяние было гораздо больше него самого и свисало, делая его бесформенным, но, наверное, в этом и заключалась вся задумка — Злато выглядел очаровательным мальчиком, утопая в богатых одеждах. Руки его спрятались в широких ниспадающих рукавах, и остались видны только фаланги пальцев, а то, что он принял за пояс, оказалось декоративным элементом и лишь слегка очерчивало талию. Коротко вздохнув, Злато надел сафьянцы, и они плотно обхватили его небольшие ступни, как влитые. Хотелось остаться в этой уютной комнате и никогда не выходить из неё, но Злато чувствовал, что нужно идти. Казалось, что даже стены и воздух отражали присутствие и волю хозяина, и ноги юноши сами вели его вперёд. Цепь серебристой змеёй непрерывно уходила вслед за ним. После солнечных покоев Злато высокие коридоры, погружённые в полумрак и освещаемые лишь тусклым светом из мутных окон под самым потолком, были непривычны. Злато много где бывал, но ни разу не видел таких угрюмых и тоскливых мест: это был запутанный, и то же время до скуки прямой лабиринт из проходов, пролётов и анфилад, длинных рядов запертых дверей, неизвестно куда ведущих — в другие миры или пустоту, сводящую с ума. Злато плутал меж поворотов и коридоров, гремя звеньями в тугой тишине, и всё чаще задумывался, что замок не казался ему таким огромным, когда его в клетке тащили сюда крестьяне. Может, Кощей так проверял его на выдержку? Или смекалку? В таком случае Злато даже не представлял себе, что он должен сделать, чтобы отыскать хозяина замка и при этом не обезуметь от бесконечно повторяющихся переходов и сотен путей. На каменных стенах неярко горели факела в бронзовых держателях, но Злато заметил, что они присутствовали не везде. Он направился по следу из огоньков, и тьма расступалась перед ним, словно он сам источал яркое пламя. Тревога нарастала, и он стал прислушиваться к ударам сердца, чтобы успокоить себя. Не зная, что ждало его в конце коридора, он упорно шёл туда, а вскоре и побежал, надеясь только, что не наткнётся на какое-нибудь чудище, и это будет всего лишь Кощей. Злато усмехнулся. Он никогда не мог понять, чего его все так боятся. В конце концов, сами люди всегда были страшнее жутких чудовищ, которых сами же выдумали. Желание Злато найти что-то впереди было так велико, что вскоре он увидел свет. Длинные столпы растянулись по полу, искажаясь стеклом двери — высокой и резной. Добравшись до неё, Злато распахнул дверцу одним нажимом ладони, и в лицо ему ударил холодный ветер. Дверь вывела его в место, которое можно было принять за сад, если бы не умершие растения, облетевшие деревья и десятки гаркающих воронов, что скучились на ветках вместо гроздьев рябины. За этим внутренним двором, ограждённым каменной перегородкой, лежала пропасть: совсем близко возвышались склоны занесённых снегом гор, а у самого их подножья, в долине, простирались великие леса, накрытые куполом тени. Ветер свистел в вышине и гудел в открытых галереях, опоясывающих замковые стены. В самом центре разрушений и запущенности стояло ветвистое, пугающе искривлённое природой дерево, и рядом с ним — кто-то в чёрном одеянии. Злато сделал шаг по помосту, и под ногами у него взъерошились пожухлые листья, ветром подгоняемые в сторону подола чужого плаща. Мягко ступая, юноша спустился и подошёл поближе, и чем меньше становилось расстояния между Кощеем и Злато, тем отчётливее проступал морозец в воздухе. Однако юноша словно и не чувствовал, что горячая кровь начинает стыть в жилах, пока Кощей не вскинул руку в предупреждающем жесте, заставив его остановиться. — Дальше не надо, — произнес хозяин, и его глубокий, богатый голос, похожий на пьянящее вино, затмил даже вой ветра. Кощей чуть повернул голову и из-за плеча посмотрел на Злато, так и застывшего в нескольких шагах от него. Хоть они и стояли достаточно далеко друг от друга, юноша всё равно видел, как неясно отражался дневной свет в глазах цвета маренго, словно преломлялся через плотный лёд. Впрочем, и холода в этих глазах было не меньше, чем в зимнем озере. Длинные вороные волосы выбились из-под одеяния и теперь слабо развевались на ветру, сухие и растрёпанные, но такие красивые. Бессмертный царь не был похож на того, кого рисовало воображение Злато. Он был гораздо выше, изящнее, и, пусть весь его образ и источал властность величие, вовсе не такой устрашающий, каким его малевали смертные. Злато несколько раз подумал о том, что, быть может, люди видят несколько иной облик Кощея, чем существа вроде него; или же, в силу своего суеверного благоговения и страха, они не могли увидеть в нём те черты, которые сейчас с таким откровенным любопытством и восхищением рассматривал Злато. Кощей сложил руки за спиной и отвернулся, вновь обратив взгляд к дереву. Угнетающая атмосфера вернулась, когда Злато тоже взглянул на мёртвое древо. Что-то будто объединяло хозяина замка с этим, и Злато это чувствовал. Он подумал, что это, быть может, было стойкое ощущение печали. — Дерево появилось здесь прошлой ночью, — пояснил Кощей. — Я думаю, что это как-то связано с тобой. — Оно уродливо, — пробормотал Злато, обеспокоенно сведя брови. Обычно там, где Жар-Птица роняла свои перья, вскоре буйно произрастала трава и распускались цветы, но это… Никогда ещё с приходом Злато не угасала жизнь, или, вернее, не рождалось нечто настолько неприглядное и отталкивающее. Что-то настолько изломанное. — Это пока, — ответил Кощей и снова повернулся — на этот раз почти полностью. В руках у него оказалась трость из чёрного дерева, тонкая и блестящая. — Коль уж ты здесь, я поручу тебе позаботиться об этом. — он указал концом трости сначала на грубые корни, а затем провел вдоль ствола к ветвям, похожим на расколотую корону. — Тебя волнует судьба какого-то дерева? — с налётом недоверия в голосе поинтересовался Злато. — Нужно чем-то тебя занять. — холодно отрезал Кощей. — Ты не будешь слоняться без дела, а мои слуги проследят, чтобы ты честно трудился на еду, которую ешь, и на покои, в которых спишь. К тому же, — голос его стал глуше. — Я намерен узнать, что за колдовство сумело проникнуть в замок. — И как же я должен сделать это? — Уверен, ты знаешь как. — безразлично произнес хозяин. — Ты Жар-Птица, если ещё не забыл. И если бы ты не мог творить чудеса, царь не продержал бы тебя у себя так долго. — он понял, что его замечание попало в цель, и блекло усмехнулся, уличив смятение на лице Злато. — Кто знает, может, это древо даже принесёт свои плоды.***
Неподвижная тишина замка вскоре стала для Злато блаженным сном, от которого не хотелось просыпаться. За недели, проведённые в заключении у Кощея, он очень скоро многому научился. Например, не слышать монотонное звяканье железной цепи, не обращать внимание на кажущихся привидениями тени снующих за спиной чертей и, кажется, даже смог понять, как не заблудиться в коридорах и всегда находить верную дорогу. Он полюбил прогулки по галереям и разговоры с ветром, и иногда жалел, что больше не мог присоединиться к его забавам — всего лишь какое-то железное кольцо, намертво обёрнутое вокруг щиколотки, словно хищная змея, отделяло Злато от бескрайнего неба. Ночью он пробирался в башню, поднимался на самый верх, в комнату, где стояла клетка Жар-Птицы, и часами глядел на звёздный небосвод, утопавший в сонной синеве и призрачно-сероватой предрассветной дымке, пронзённой холодным мерцанием светил. Ночи в замке были такие тёплые, что дремота накатывала сама собой и пьянила разум, и потому Злато не единожды засыпал вне своей постели… Но просыпался уже в ней, заботливо укутанный в одеяло. Однозначно, в этом была заслуга чертей, вечно следующих за ним по пятам. Только ни разу с той встречи во дворе он больше не видел Кощея. Он не знал, что всё это время хозяин замка наблюдал за ним, примечая малейшие детали и изменения в поведении пленника. Однако впечатления, что он остался в этом замке совсем один, у Злато не складывалось: тут и там юноша замечал на миг мелькнувшие полы сумеречного одеяния, где-то огни в держателях дрожали и затухали, словно от потустороннего присутствия, хотя в душных коридорах не было и намёка на ветер. Злато чувствовал себя немного одиноким, проводя время наедине с собой, но не покинутым. Он ещё несколько раз наведывался во внутренний двор, но идей по оживлению древа всё так же не приходило. Несомненно, здесь была какая-то тайна, и она без конца дразнила Злато. Он впадал в тоску от разглядывания безжизненных корней и расколотого ствола, и ему всё время казалось, что чем дольше он бездействует, тем быстрее нечто опутывает его сердце и насылает туман в голову, лишая способности ясно мыслить. Это было странное и неправильное существо, но его нужно было вылечить. И, возможно, тогда у Злато появился бы шанс выпросить у Кощея свободу. В день, когда первые робкие слова зимы сошли с пасмурного неба снежинками, Злато пировал в уединении. Те немногие из чертей, с которыми он смог худо-бедно подружиться, отвели Злато в уютную комнатку с камином и накрыли небольшой стол. Он никак не мог самостоятельно догадаться о причине такой внезапной щедрости, и, даже расспрашивая об этом самих чертей, ответов не получал. Поэтому в конце концов, приняв это за какой-то особый приказ Кощея, юноша решил перестать гадать и насладиться обилием удобств, пока была возможность. Рогатые слуги подкинули поленьев в широкий, дышащий жаром зев камина — это был единственный источник света в комнате, погружённой в полумрак, не считая крохотных свечей в бронзовом подсвечнике. Отблески пламени заиграли на серебряной и золотой посудине, и взметнувшиеся искры осветили горячую багряную жидкость в кубке Злато. Он заглянул внутрь и недоверчиво поморщился. — На кровь похоже, — проговорил он самому себе. Затем с подозрением покачал кубок, взбалтывая напиток, и, зажмурившись, сделал большой глоток. Всюду стояли сласти, приготовленные только для него, хотя такое количество съесть одному было нереально и попросту неприлично. Злато подумал украдкой, что в любой другой момент он бы отдал всё это кому-нибудь другому. Из того немногого, что ему довелось услышать от крестьян, он понял, что из-за плохого года люди рисковали остаться голодными на всю суровую зиму. От этой мысли сразу стало неприятно, и Злато почувствовал, как совесть стиснула ему глотку, не давая сделать следующий глоток. Впереди стола, сбоку от камина, стояло кресло, обитое чёрным бархатом. Оно выделялось на фоне всей комнаты и мозолило глаза, и потому Злато не удивился, когда, отпив ещё немного вина, открыл глаза и увидел сидящего в том конце Кощея. Восковое лицо, холодные глаза — почти пустые. Кощей не смотрел на Злато, а наблюдал за танцем огня в камине, словно находился здесь один, но юноша всё равно почувствовал укол этого неприятного взгляда. Будто и не нужно было обращаться взором к нему, чтобы Злато знал, что на него устремлены глаза каждой из четырёх стен. Из-за присутствия хозяина в комнате Злато стало не по себе, но он сделал вид, что эта гнетущая тишина и мрачность его не беспокоят, и продолжил ужинать. Юноша потянулся за блюдом с печёными яблоками, но взгляд снова неосознанно бросился к Кощею. От будоражащих запахов еды у него всё свербило в желудке, и он отметил про себя, насколько худощав был бессмертный царь. Наверное, если бы не широкие одежды, можно было подумать, что он вот-вот рассыпется. А выпирающие скулы, впалые щеки и залегшие тени под глазами и вовсе внушали желание как следует откормить… На этом этапе своей мысли Злато не выдержал и сдавленно хихикнул. Кощей, до этого ни разу не шевельнувшийся, чуть вздрогнул и повернулся. Глаза его в этот момент вспыхнули — странная эмоция как всполох, тут же потонувший в бесконечном холоде. Будто спичку бросили в воду. — Почему… ты смеёшься? Злато чуть не прикусил себе язык. — Я не над тобой. — едва смог произнести он. И тут же затих, не смея даже дышать. Снова повисла тишина — из-за стука крови в ушах Злато потрескивание поленьев стало совсем далёким. — Извини, — выдавил юноша, решив, что лучше смягчить собеседника, пока тот не взорвался гневом. Не очень-то хотелось уподобиться чертям — Злато ещё жить и жить. — Я просто подумал… Может, ты тоже поешь? На лице Кощея скользнуло смутное изумление. — Мне не нужно питаться, чтобы поддерживать существование. — Я не имел в виду… Знаешь, есть можно и просто для удовольствия. Князь снова свёл брови, и в тёмном взгляде пророс знакомый терновник. Он надолго смолк, продолжая смотреть на пламя, хищно лижущее железный заслон с его сложными узорами. Такими же сложными, как чувства и ощущения. Даже полуулыбки Злато хватило, чтобы мёртвые мотыльки зашевелились между фарфоровых рёбер. Кощей зря пытался что-то понять, ибо поведение юноши расходилось со смыслом. Почти невозможно было понять, что у него на уме. Он был как бесприютно витающее в воздухе перо, вечно ускользал от логики: улыбался неясно кому, безбоязненно глядя в небо, разговаривал с немой ночью и дружил с бесами. И ещё ни разу не попытался сбежать. Вот уж точно то, чего Кощей никак не мог понять. — Тебе здесь нравится? — вдруг спросил он. Голос источал подозрение, но это не было заметно. Злато задумчиво и будто бы сквозь уставился на чёрта, подносящего новую порцию вина. Он ответил не сразу, однако его ответ снова заставил Кощея поколебаться. — Здесь спокойно и тихо. Как тут может не нравится? — Но нет людей, — со значением возразил Кощей. — Разве тебе не привычнее человеческое общество? Бес несмело покосился на Злато, что уже проедал того глазами, бесследно пропадая в бездне собственных мыслей. Кощей хорошо знал этот взгляд, и потому терпеливо ждал. Время никуда не денется. Времени всегда будет достаточно. — Возможно ли привыкнуть к варварам, желающим любой ценой заполучить то, что им не принадлежит? — Злато поднял на него колючий взгляд исподлобья, и тут же опустил на блюдо перед собой, будто почувствовав вину за свои резкие слова. Пальцы его непроизвольно сжались, впившись ногтями в нежную кожу. — Я думал, тебя устраивала жизнь у царя. И не забыл, что ты просил меня вернуть тебя к нему. На миг, всего на одно мгновение, в глазах юноши что-то промелькнуло, но эта мысль так и осталась неуловимой, словно пролетевшая в небе комета. — Сидеть на привязи можно и без железной цепи на ноге, — лицо Злато искривила усмешка. Однако оно тут же разгладилось, вновь принимая задумчивый вид. — Но… Если тебе и впрямь интересно… Быть невольником у царя не так уж и плохо, если ты чудесная птица и всегда молчишь. Люди любят зрелища, но ещё больше — покорность. В его голосе не было и тени злобы или обиды, и говорил он об этом так же буднично и просто, как раб говорит о жестокости своего хозяина. Злато не знал настоящей свободы, и все его тоскливые взгляды в небо были отнюдь не по вине Кощея — он лишь прибавил камней в эту гору. Юноша не пытался сбежать, потому что никогда не расставался с оковами. Он обращался со слугами как с друзьями, потому что никогда не стоял выше, чем они. Неожиданно тёмные глаза Кощея опасно вспыхнули, наливаясь подлинной ненавистью. Она зарождалась из самых глубин, где должна была быть душа, но не отличалась привычной холодностью… Наоборот: этот гнев оказался нестерпимо горяч и выжигал всё изнутри, словно полыхающее солнце поднялось из студёного тумана его сердца. Ушло немало времени, прежде чем Кощей смог взять себя в руки, так и не поняв причины бури внутри. — Без добродетели богатство бесполезно, — тихо произнес он. — Ему не было никакого смысла держать тебя просто так. Злато улыбнулся бледно, но даже эта улыбка была ослепительнее самой яркой искры. — И это говорит Кощей Бессмертный.***
Зима мерно вышивалась нитями-сутками, время текло медленно, как ночной снегопад. Чёрные башни и пики мрачной крепости густо усеял снег, своим блеском ослепляя воронов, кружащих в высоком небе нестройными вереницами. Поражённые лучами едва поднявшегося из-за гор солнца, они недовольно каркали, но склочное многоголосье небесных стражей едва ли долетало до самого низа. На ледяном озере стояла безмятежная тишина. Оно устроилось подле замка, стесняемое разве что хвойным лесом на самой границе, и в свете солнца и луны светилось кристальной бирюзой. На нетронутой поверхности улёгся тонкий ворох снега, но одним странным и чудесным утром ветер прошелся по льду позёмкой, сметя снег в сугробы на краю озера, словно предугадав, что кому-то это будет очень нужно. Звяканье цепи разнеслось по окрестностям почти неслышно. Запыхавшийся и донельзя счастливый Злато едва успел набросить тулуп на плечи перед тем, как ворота наконец открыли, и теперь завороженно стоял, смотря в лицо зимнему миру. Мороз же в ответ взял его лицо в свои холодные ладони и покрыл снежинками бледные щеки, что вмиг расцвели румянцем под зыбкими пальцами зимы. — Хозяин что-то расщедрился, — фырчал один из чертей, обнимая себя за плечи и стуча зубами громче, чем все звенья путающейся под копытами цепи. — Впервые открываем ворота больше одного раза за луну, тьфу! — Следи за языком, — зашипел на него другой. — Кто ты такой, чтобы оспаривать волю хозяина? — А он кто? — чёрт тыкнул когтистым пальцем в сторону Злато. — Всего лишь мальчишка. Хозяин сам сказал, что ничего в нём особенного нет, такой же упрямый и легкомысленный, как все до него. — И все же к нему хозяин милостив. Тебе стоит поучиться. Злато слышал подобные перепалки так часто, что уже давно перестал обращать на них внимание. Вместо этого он побыстрее обмотал тёплый платок вокруг шеи и нижней части лица, чтобы не простудить губы, натянул варежки на уже прохладившиеся руки и, выхватив из лап у двух чертей коньки, выбежал на улицу. Черти что-то прокричали ему в спину, но Злато, наконец ощутив под голыми ступнями настоящий жалящий снег вместо постылого камня, совсем забылся и ничего не услышал. Полы тулупа волочились за ним, собирая на меховые края льдинки, и вскоре медово-алая вышивка покрылась белым пухом. Как и волосы юноши, растрепавшиеся от бега, не прикрытые даже шапкой. Слетев по пологой лестнице, юноша вырулил на тропу к озеру, едва не завалившись в снег от скорости, с которой его ноги разгребали сугробы. Цепь ещё не дергала его назад, а значит, что предела он не достиг, и у Злато чуть не вырвался радостный смех. Как, оказывается, мало ему нужно было, чтобы почувствовать безграничное счастье — и он никогда не испытывал ничего подобного, ничто и рядом не стояло с тем, что он ощущал сейчас, выбравшись наружу спустя месяцы безвылазного заточения в тёмном замке. Когда он, однажды очарованный обыкновенным отражением звёзд на снегу, пришёл к Кощею с просьбой выпустить его хотя бы на одну прогулку, то и не думал, что тот согласится. «Даже не сказал, что я безмозглый дурак, — с забавой и облегчением подумал Злато. — Интересно, это все цари такие понимающие?» Задыхающиеся от бега бесы едва поспевали за ним. Когда он надевал коньки — принесли шапку и валенки, а Злато, задорно смеясь, уже встал на лёд, и все черти разом обругали его. Но разве мог он отвлекаться на такие мелочи в свой первый и, возможно, единственный день свободы? Всё его существо требовало вдохнуть морозный воздух полной грудью, и какое ему дело до горла, которое потом будет болеть, ушей, которые замёрзнут? Это же всё будет потом! А вороны всё кружили, нависнув над исчезающим внизу озером, и заглядывали в заиндевевшие окна замка. В одно из них, стоя у стены, глядел и Кощей — с той же серьезностью, нахмурив брови, словно осуждая беззаботно вертящегося внизу Злато, но на деле же его обуяло необъяснимое любопытство, и он продолжал наблюдать украдкой. Из самой высокой башни, там же, где стояла золотая клетка, давно уж покрывшаяся инеем. Юноша смело нарезал круги на льду, и, наверное, был в этот момент безумно счастлив. Кощей попытался представить. Это было трудно: от этого тяжелело в голове, словно мысли превращались в свинец, но Кощей ничего не мог поделать со своим странным желанием. Ему захотелось увидеть. Как же всё-таки могут гореть глаза у Злато, когда он радуется искренне, позабыв обо всём на свете? Как треплются его дивные волосы на зимнем ветру, и как смотрится снег на солнечных локонах? Щурится ли он, когда смеётся, и как звучит его смех? Он задумался над этим так, словно разгадывал секрет самого мироздания. Ходя вокруг да около, всё никак не мог прийти к ответу, и беспомощно, лишь со стороны наблюдал, как тайна продолжает оставаться тайной. Злато резвился как беспризорный ребёнок, схватил одного из чертей и закружил с собой, и всюду раздавалось эхо его звонкого голоса. Кощей чуть поджал губы в смятении, а потом улыбнулся: почти невыразительно, лишь приподняв уголки губ, но всё же улыбнулся. Юноша выпустил беса, уже начавшего повизгивать от головокружения, и круто развернулся, изящно скользнув по льду. Коньки, сотворённые Нуаду — тем самым старым чёртом с обрубленным рогом, — помогали ему в этом. Он вдруг заметил, что черти, неуверенно переглядываясь, стали пробовать лёд на прочность и делать осторожные шажки. Злато хотел было крикнуть им что-нибудь ободряющее, но в этот момент чудовищная сила сдавила ему ногу, и Злато резко дернуло вперёд. Лезвия хлёстко прошлись по замерзшей поверхности и подлетели в воздух вместе с ним. Юноша мгновенно рухнул на лёд спиной, ударившись головой… и тут же почувствовал, как его оглушило. Что-то с силой резануло по ноге, и эта секундная боль оказалась настолько пронзительной, что он вскрикнул. Всё тело мгновенно стало деревянным, и ноющая пульсация охватила конечности, скапливаясь где-то в районе щиколоток. На голову пришелся достаточно сильный удар, чтобы Злато какое-то время не мог сориентироваться в пространстве и даже попытаться подняться. Однако, несмотря на такое ошеломление, вскоре он услышал постукивание копытцев по льду совсем рядом. Черти бежали к нему сломя голову, и начался переполох.***
— Но ничего плохого не случилось! — Злато нельзя калечиться, нельзя! Злато — драгоценность, а не дрова! — Эй, не сравнивай меня с вещью! Вся умиротворённость и безмолвие замка разбились вдребезги от возмущённых воплей Злато, которого черти силком погнали внутрь и теперь носились вокруг, как перепуганные дикой лисой куры. Те, что помоложе, паниковали хуже старух, словно юноша уже умер, а самые старые кричали в ответ на его крики. От этого балагана у всех звенело в ушах, но никто, кажется, и не думал прекращать. Они даже не стали разбираться, почему цепь на ноге Злато внезапно так себя повела — куда большей проблемой стало то, что конёк неудачно проехался по его ноге, с лёгкостью разрезав тонкую штанину, и оставил солидную рану. Она обильно кровоточила, и теперь от озера до самых ворот на белом снегу тянулся кровавый след. Вдобавок юноша неслабо приложился головой, так что любое порывистое движение отдавалось резью в глазах. Черти точно не подумали об этом, а Злато им и не скажет — кто знает, что они тогда придумают, чтобы исцелить его? — Я же сказал, что мне не больно! — он продолжал гнуть своё, запахивая одеяние и пряча ногу. Когда один бес, уже кипя от раздражения, протянул лапы, чтобы схватить юношу за руку и заставить угомониться, Злато вскочил со скамьи и отпрянул. Глаза расширились от испуга, когда он понял, что чёрт едва его не коснулся. — Не трогай! В тот же миг двери позади него распахнулись. Злато успел скрыть ногу полой тулупа прежде, чем Кощей мог заметить рану, и обернулся, но взгляд у него был взбешённый. Черти стихли и сжались, покорно опустив головы. Кощей бросил уничтожающий взгляд сначала на них, а затем перевёл на юношу, но тот и не дрогнул. Судя по тому, какое выражение приняло лицо хозяина, он либо рассердился из-за шума, либо уже знал, что произошло. Злато чуть не фыркнул вслух. Ну конечно. А потом, всё так же ничего не говоря, князь щелкнул узловатыми пальцами, и холодный холл сменился спальней Злато. В комнате остались только он, сам Кощей и три беса. Увидев, как они незаметно прижались друг к другу, явно страшась взбучки, юноша решительно встал перед ними. И теперь, стоя друг напротив друга, каждый мог чувствовать, как меняется меж ними сам воздух — и если для Кощея он накалялся, то вокруг Злато становилось только холоднее. — Я не дам тебе их наказать, — произнес Злато, стараясь, чтобы в голосе явственно звучала сталь. Однако этот порыв почти не произвел на бессмертного царя впечатления — разве что он озадаченно приподнял бровь, продолжая неотрывно смотреть на юношу, бросившего ему своеобразный вызов. — Какая самоуверенность… — в конце концов ответил он. — Но не нужно так щетиниться. Я вовсе не собирался никого наказывать. Злато удивленно моргнул. — А что тогда? — насторожившись, поинтересовался он. Кощей медленно прошёлся до витражного окна и остановился возле него. Слегка постучав по полу тростью, он обернулся к Злато и сказал: — Просто дам им поручение. Пусть обработают увечье, которое ты прячешь. Словно откликнувшись на его слова, рана призывно заныла. Стекающая по голени кровь казалась нестерпимо холодной, но Злато стойко терпел. Боль только усиливалась, однако он старался не обращать на это внимания. — Ты же знаешь, что они могут сгореть, если прикоснутся ко мне! — воскликнул он, искренне недоумевая, почему Кощей так поступает со своими слугами. — Я сам смогу это сделать. Тут нет ничего серьёзного, не надо со мной нянчиться. На самом деле, ему было трудно даже наклониться. Каждое движение давалось ему так, словно он всё время ходил в тяжёлых доспехах. Тупая ломота пронизала тело до самых костей: из-за скорости, с которой он рассекал по льду, цепь рванула слишком резко, и Злато не успел даже осознать, что падает. Очевидно, что после такого его ещё долго будет одолевать слабость. Однако Кощей оставался равнодушен к его убеждениям. — Какая разница, кто пострадает? — продолжал он. — Думаешь, им не все равно? Вспомни кое-что, Злато. Как ты думаешь, кто перевязывал твои руки, когда ты сам себе их изувечил? — он сделал движение тростью в сторону чертей. — Их ожоги никогда не пройдут, но они всё ещё живы. Не устраивай драму из ничего. Злато обернулся на бесов, изумленно распахнув глаза. Что-то щёлкнуло в его голове, подобно стреле, вонзающейся в плоть. С самого первого своего дня в замке он ни разу не подумал, каким образом ткань тогда плотно наложили на его порезы и ссадины. Неудивительно, что ожогов он сам не получил — Жар-Птице не страшен огонь, но для иных существ он подобен очищающему пламени, что разъедает саму тьму. Прислуга Кощея и он сам есть создания зла, и потому любое соприкосновение со Злато порождало болезненную реакцию. Порой — приводило к смерти. Но Злато страдал от этого не меньше, чем другие. Он никому не желал боли, и уж тем более не хотел становиться её виновником. — Нет, — наконец выдохнул он и непроизвольно сжал руку. — Я сам виноват, и мне нужно самому позаботиться об этом. А затем он обратился к чертям взглядом через плечо и кивнул на дверь — твёрдо и властно, словно издавна был здесь хозяином. Это запросто могло вызвать гнев у Кощея, но по какой-то причине он оставался безразличен, и Злато послушались. Только когда бесы покинули комнату, юноша взялся за голову и зажмурился. Не имея больше сил стоять, он, хромая, двинулся к кровати и обессиленно рухнул на неё. Неужели умудрился ещё и заболеть, раз испытывает такую немощь? Кощей не ушёл, и отбрасываемая десятками цветных стеклышек тень походила на высокую, застывшую в одном мгновении статую. Из-за того, что никто из них ещё долго не нарушал тишину, с каждой минутой Злато всё больше становилось не по себе, и в конце концов он не выдержал: — Почему ты не уходишь? — А ты меня выгоняешь? — как ни странно, но в ответном голосе не прозвучало ничего похожего на холод или злость. Злато в сомнениях закусил губу. — …Нет. Внезапно что-то тёмное мелькнуло перед глазами, как будто настала ночь. Злато поднял глаза и увидел перед собой своего собеседника с чашей в одной руке. Она оказалась наполнена жидкостью и, когда Кощей встал слишком близко к юноше, стало заметно, как странная вода заходится паром от жара. Он спокойно поставил чашу на постель рядом со Злато и неспешно отошёл. — Промой этим рану, а затем перевяжи. Только потом не жалуйся на усталость. — Я никогда не жалуюсь. Вновь что-то странное проявилось во взгляде Кощея. Злато, признаться, занервничал, но продолжал упорно молчать и смотреть тому прямо в глаза, пока царь не отвернулся и сделал несколько шагов в сторону от него. — Можешь считать, что тебе повезло. — вдруг проговорил Кощей на тон громче, чем следовало в воцарившейся тишине. — Я планировал взять тебя кое-куда, но всё повернулось… вот так. — он обернулся к Злато, не смотря на него. — Наутро я покину замок и заберу с собой некоторых слуг. — Что? — встрепенулся Злато и едва не вскочил с места. — Ты хотел… чтобы я пошёл с тобой? Конечно, Злато бы никак не упустил возможности выбраться дальше положенных границ. Возможно, даже обратился бы обратно в Жар-Птицу ради этого, однако теперь у него не было достаточно сил. Если бы он только… — Тебе бы не понравилось. — отрезал Кощей. — Не понравилось? Снаружи? Ха! Такого не может… — Ты когда-нибудь слышал о собраниях ковена? Вопрос был исчерпывающий. Злато замер как вкопанный. Не то что бы его могло сильно поразить такое заявление от Кощея. Но, видят небеса, Злато куда больше удивился тому, что его собирались привести туда. Его — и на шабаш?! Если в мире ничего в одночасье не поменялось, то юноша точно знал, лишь демонические существа могли попасть на сборище, и такого как Злато там бы скорее принесли в жертву, нежели признали за гостя. Неужто Кощею стало настолько скучно, что он решил таким образом развлечь себя? Нет, не мог он быть так бессердечен… Тихий шелест отвлёк его, и Злато не успел как следует обдумать сказанное. Когда оцепенение сошло с него, Кощея уже не было. Злато снова остался один в комнате, наедине с тишиной… И оставленной вместе с жесткой тканью для перевязки чашей целебного раствора. Злато был убеждён: тот, кто так о нём заботится, никогда бы не стал наблюдать за его жестокой расправой. Юноша поздно сообразил, что так и не узнал о цепи. Но отчего-то был уверен, что искать Кощея теперь бессмысленно. Князь затерялся в коридорах собственного замка, не желая больше говорить со Злато.***
Что-то странное случилось, когда Кощей покинул свои владения. Стояла тихая, безоблачная снежная ночь, когда в покои спящего Злато ворвался ошалевший чертёнок и начал о чем-то возбужденно кричать. Успокоившись, он едва смог внятно объяснить, что произошло, и Злато тут же, на всё ещё ватных и ноющих ногах, поспешил за ним. Если бы он мог, то немедленно сорвался бы на бег — настолько ошеломляюще было то, что он услышал от перепуганного беса. Злато помедлил перед знакомыми дверьми, ведущими во внутренний двор. Через помутненное стекло он уже мог видеть, о чем говорил бес, и внутри всё сжалось от предвкушения. Он взял факел из держателя поблизости, чтобы не идти в кромешной темноте, и открыл дверь. Лупоглазый чертёнок, выглядывая из-за ночной туники Злато, ни на шаг от него не отставал. Но когда они вышли в ночь, он вдруг сорвался и побежал в сторону дерева, мрачным силуэтом рисующимся на фоне сумеречно-синего неба. Подобрав одеяние, юноша тоже ускорил шаг. Пламя стремительно разгоняло перед ним мглу. Злато едва бы оступился по дороге, если бы не взял с собой огонь — каждую тропку и уголок в этом саду он выучил наизусть, — но со светом всё равно было как-то спокойнее. Пристально вглядевшись, он вскоре обнаружил, что чёрт не ошибся. Мёртвое дерево действительно зацвело. — Как… — только и смог вымолвить Злато, смотря на мерно покачивающиеся на ветру молодые листочки, янтарные в прожилках. Прежде безжизненные ветви покрылись мягкой листвой, совсем ещё юной, но ни глаза, ни чувства Злато не обманывали — это всё было взаправду. — Вот ещё, вот! — бес задёргал за тунику и указал вниз. Злато опустил взгляд и увидел, что под деревом тоже больше не пустовало: стебельки выползли из-под толщи снега, прорываясь сквозь препятствие к свету. Это были цветы, готовящиеся вот-вот распуститься. Зимой — но как? Злато давно не приходил сюда, потому как был уверен, что здешние холода прочно сковали землю, так как давно здесь что-то начало расти? — Когда он вернётся? — тихо спросил юноша. — Через несколько дней… Но как объяснить это хозяину? И правда, как… Юноша вздохнул, поднял голову и скользнул взглядом по небу. Серебристая луна, прикрываясь вуалью из чёрных туч, призывно освещала склон и вершину заснеженной горы, где на самом её пике горела огненная точка. Злато приблизился к каменному ограждению, отделявшему двор от пропасти, и взволнованно выдохнул, наблюдая, как вдали чуть затухает огонь, чтобы разгореться вновь с ещё большей силой. Ведьмы жгли свои костры, и Злато чудилось, что он даже отсюда мог слышать их смех и безумные крики. Пламя было так близко. Казалось, что от Злато до Кощея — расстояние вытянутой руки. Он не знал, отчего его так взбудоражило пробуждение древа, но где-то в глубине души понимал, что это очень важно. Важнее, чем что-либо на свете. И если раньше тоска изреза́ла сердце Злато от одного взгляда на него, то сейчас, стоило лишь подумать об этом — и радость захватывала дух, словно на миг сквозь мерзлоту проглядывало солнце. Это напомнило юноше о тех моментах, когда во взгляде Кощея временами топился лёд; когда лицо его смягчалось и приобретало тихую, почти мечтательную задумчивость, пока он увлекался чтением очередной книги. И когда они, пересекаясь иногда или встречаясь, были окружены покоем, и никто и не думал нарушить эту гармонию — даже шумный и неусидчивый Злато. Кто ещё мог выслушать его, когда вдруг накатывали странные чувства? Кто бы помог справиться с ними? Даже молчание Кощея было ценно, ведь Злато никогда не сомневался, что тот всё слышит и понимает. Не подозревал, что это может быть так приятно — просто проводить время в безмолвном согласии, наблюдать и изучать друг друга, лишь затем, чтобы не тратиться на безликие фразы. Как-то Кощей сказал, что в мире людей правят слова. Злато не задумывался ни о чём подобном до этого момента. Так почему именно сейчас это пришло ему в голову? Позади едва различимо заскрипел снег. Злато обернулся. Те немногие слуги, что остались в замке вместе с ним, тоже вышли во двор и теперь расступились перед древом, возбужденно перешёптываясь. Юноша испытывал сильный соблазн поразмышлять ещё, но было слишком холодно, чтобы оставаться здесь надолго. Плотнее запахнув одеяние, он в конце концов отвернулся от долины и зашагал по снегу в сторону замка. Лишь один бес, тот, что привел Злато сюда, выбился из общей кучки и засеменил за ним. Юноша отвел одну сторону туники и прикрыл спину чертёнка от порыва ветра, ни на мгновение не прерываясь в своих мыслях. Утром он должен прийти ещё раз и попытаться разгадать секрет. Он должен, даже если на это уйдут долгие дни и бессонные ночи. Даже если на это уйдут месяцы и годы. Ведь времени для них не существовало, а замок Кощея давно стал почти что домом.***
— И всё же, хозяин, я не понимаю. Глаза Кощея даже в тусклом свете факела горят как очаги самого ада. Угольками они ярко светились в злачной темноте, окружившей склон, по которому бессмертный царь шёл со своей демонической свитой. Вдали, возвышаясь на скалах, вырисовывался замок. Лишь в одном его окне, на самом верху башни, мерцал свет, но горел он слабо: не ярче самой далёкой звезды на небе. — Мы могли бы уже быть там, — один чёрт поежился и обхватил себя за плечи. Остальные последовали его примеру, но шли спокойно, в покорном молчании принимая волю своего хозяина. — Мне нужно подышать свежим воздухом. — сказал Кощей. Черти переглянулись. — Хозяин, но вам не нужно дышать. — осторожно возразил один и тут же получил в ответ укоризненный взгляд. — Спасибо за напоминание. — огрызнулся Кощей, но уже через мгновение его лицо приобрело обычный равнодушный вид, словно ничто в мире больше не могло потревожить его. — Это… выражение. Так говорит Злато. Яростная суматоха шабаша давно осталась позади. Пепелище, оставленное ведьмами, разметала пурга, и ветер доносил до Кощея крупицы праха сожжённой плоти. Теперь вокруг была лишь серая ночь, не вызывающая никаких чувств — неподвижная и спокойная, как суровая снежная королева. Бесы утопали в снегу, но следы Кощея помогали им не заплутать. Только один вышагивал рядом с хозяином и, думая, что тот не замечает, иногда косился на него полуслепым глазом. Однако Кощей был слишком увлечен своими мыслями, чтобы обращать на это внимание. − Нуаду, ты дольше меня существуешь на этой земле. — наконец обратился к нему Кощей. — Скажи, я правильно поступил? − Злато всё равно ничего не понял, — фыркнул старый чёрт. — И урока не уяснил. − Это был не урок. — Кощей вздохнул и снова поднял взгляд на замок в отдалении. — Здесь всё… сложнее. — мысли мешались, как клубок, и оттого было трудно облечь их в слова, но ещё труднее — произнести их. А у Злато всегда выходило это так легко. — Я потянул его цепь, чтобы… Если бы не было причины не приводить Злато к ним, то мне бы пришлось это сделать. Ведьмы оскверняют всё, до чего могут дотянуться, и им только в радость урвать кусочек света, чтобы испортить его. Я бы… не смог позволить им сделать это со Злато. − И всё же они ожидали, что хозяин приведёт мальчика. Теперь они будут думать, что мы его прячем. — в своей обычной манере проворчал чёрт, но беззлобно и даже с долей сочувствия. — Хозяин их разочаровал. − И сам же причинил ему вред. Я не знал, что будет больно. − Мальчишка не хрустальный, не развалится. − Я не только про него. В ковене действительно знали о Злато, и по правилам Кощей должен был взять такой ценный дар с собой, чтобы развлекать сборище. В конечном счёте они бы уничтожили его, принеся в жертву как один из своих извращённых актов. Но в тот момент, когда он только взглянул на золотую клетку, и с озера до него донёсся далёкий смех юноши, всё потеряло смысл и тут же обрело его в одно мгновение. Он поддался чему-то необъяснимому, даже подумал, что совершил ошибку, но сейчас, когда его разум остудился, он больше не чувствовал ничего подобного. Только размытое, но тёплое ощущение, что всё было правильно. Он снова вздохнул, как будто не хватало воздуха, как будто его отбирал ветер. Собственные мысли впервые за вечность отказывались слушаться, и в душе Кощея бушевал хаос. Но, наверное, он поселился там уже давно. С того самого дня, как сквозь тьму его замка пробился первый и последний луч света.***
Когда он вернулся на следующую ночь, Злато дремал в своих покоях. Не сняв халата после горячих ванн, юноша лежал на постели, и откинутое одеяло едва прикрывало его голени. Он обнимал подушку одной рукой, а вторая безвольно лежала рядом, почти свисая с края кровати, и пальцы мелко подрагивали, словно ему снились красочные, но быстрые сны. Нуаду легонько скрипнул дверью и проскользнул в комнату как пёрышко, случайно подброшенное сквозняком. − Спит как мёртвый, — пробурчал бес, оборачиваясь на хозяина, вошедшего в комнату следом. — Разбудить его? − Не нужно, — помедлив, ответил Кощей и махнул рукой. — Ступай. Закрой за собой дверь. И… Оставь ключ здесь. Во взгляде старого Нуаду многолетняя едкая горечь перемешалась с внезапным пониманием, но он не произнес ни слова — кивнул и растерянно попятился, скрывшись за тяжёлыми дверьми. Кощей не стал жечь свечей и тихо пересёк комнату, как если бы рассеянный по углам мрак собрался в единый образ — так же незаметно и призрачно, словно нежданный гость. И так завидно, что лунный свет, вероломно проникший через витражи, мог ласкать лицо Злато, его раскрасневшиеся от жара вод щёки, и проводить по шелковистым волосам, уже порядком отросшим и небрежно взъерошенным. Он серебрил их позолоту, и даже космическую черноту волос Кощея превращал в мерцающую седину. Он присел на край, никак не тревожа сторону Злато. Достаточно близко, чтобы уже почувствовать неестественное тепло, разливающееся в воздухе между ними. Однако Кощей, упираясь рукой в мягкую перину, склонился над юношей, и концы его волос слегка задели обнажённое плечо. Злато этого не заметил и продолжал бесшумно сопеть, и даже ресницы его не дрожали. Казалось, что он вовсе не проснётся до самого восхода. Опустив глаза ниже, и Кощей вдруг понял, что не может отвести взгляда. Расшитый золотыми нитями халат, изначально подпоясанный, соскользнул с юного тела, оголяя лопатки и мягко очерченную талию. Он рассматривал изгибы так, будто хотел увидеть контуры созвездий на смуглой коже, но в груди его тоже разгоралась звезда — нещадно палящая, как само Солнце. Несущая неотвратимую смерть. Злато в этом запечатлённом мгновении похож на дневной свет, дремлющий за горизонтом, когда наступает ночь; и на рассветную даль, такую яркую, огненно-алую, что даже больно смотреть. И точно так же, как от солнца, от него исходил нестерпимый жар. Но Кощей всё равно, не сдержавшись, провёл рукой по его спине, нисколько не задумываясь. Одно лёгкое движение вдоль линии позвоночника породило жгучую боль, но он не отдёрнул руку, не отстранился, и пальцы задымились, почернели, покрывшись копотью, и пошли трещинами. Красивые пальцы в мгновение ока превратились в нечто страшное, но Кощей обжёг бы и грудь, прижимая юношу к себе, и губы, касаясь ими ключиц — и претерпел ради одного момента всё что угодно, позволив сжечь себя дотла. А на гладкой коже Злато не осталось и следа. Прикоснувшись к ней однажды, невозможно было забыть её молодость и нежность. Кощей мысленно упросил дать ему ещё шанс и аккуратно коснулся вороха волос. Он медленно пропустил их сквозь пальцы. Прохладные и шелковистые, горящие золотом даже во тьме. Кощей уверен, что никогда подобного не ощущал. Весь Злато — это одно сплошное открытие, неограненный камень с десятками граней. Кощей всё еще с трудом мог осознать, что это не было его больной фантазией: Злато спал спокойным сном, легко дышал, улыбался во сне; его тело по-живому горячее, волосы слегка треплются, когда он набирает полную грудь воздуха, и этого достаточно, чтобы сомневаться в том, что он всё ещё здесь. Совсем рядом. Заставляет Кощея разрушаться в темноте и одиночестве, где никто даже не услышит, не заметит, если бессмертный вдруг решит умереть. И ежели это и был чей-то смелый план, то он сработал безотказно. Зашелестело одеяние, и Кощей вжался спиной в простыни. Ему не нужно было спать, но вдруг так отчаянно захотелось, словно вся усталость мира обрушилась на него. Он закрыл глаза, но тут же открыл, боясь, что шум в голове разбудит ночную тишину. Однако попытался снова, даже сделал несколько глубоких вдохов — и, казалось, действительно заснул, дыша со Злато в унисон. Стало неспокойно. Злато часто говорил, что ему не удаётся заснуть из-за тяжёлых мыслей, и Кощей наконец понял, что он имел в виду. Но какие мысли могли лишить юношу сна? Воображал ли он, что когда-нибудь обретёт свободу? И что он будет делать с ней дальше? О том, что юноша, скорее всего, вернётся к царю, думать не хотелось. Такой, как он, не должен никому принадлежать, не должен прожить запертым в лампе огоньком. Злато к лицу радость и восхищение жизнью, волосам и пламенным крыльям — дикий ветер, а глазам — раскаты грома в чистом небе, где он волен быть тем, кем пожелает. Он любит сладости, так пусть кто-нибудь позаботиться о нём, научит готовить своими руками. Ему нравятся длинные истории с хорошим концом, так что он обязательно должен прочитать их все. Он шумный и непоседливый, и ему необходим друг, который будет слушать и понимать каждое слово, который будет с ним всегда, с которым можно смеяться и рыдать. У Злато есть шанс понять, чего он хочет от жизни. У него ещё так много времени… Кощей поднес ладони к лицу. Кончики пальцев уже исчезли, и остались только чёрные, обугленные фаланги. Но они помнили теплоту чужого тела, а значит, пепел тоже этого не забудет. И затем он развернулся, решительно, но бережно прижавшись к спине Злато. Это тотчас возымело свои последствия: солнце в груди, изначально приятно греющее, прильнуло к самой коже, разорвав перипетии мраморных рёбер, и будто намеревалось вырваться. Значит, именно так весной солнце выжигает лёд? Кощей ощущал себя тающей глыбой — медленно, бесследно растворяющейся. А потом окончательно в этом убедился, когда из глаз вдруг потекла вода. Он сомкнул рассыпающиеся в прах руки на талии Злато и прижался лбом к его шее. Горячая, пульсирует, да так явно, будто стук набата. В ушах шумело, глаза закрылись сами собой. Он вдыхал душистый запах и держал в своих руках так крепко, как только было можно, вкладывая в эти объятия все чувства, которыми одаривал его Злато всё это время. Он отдавал их столько, сколько мог, зная, что Злато поймёт и простит ему эту слабость. Когда-нибудь, пусть и не сразу. — Больше никому не позволяй поймать себя, — прошептал он, теснее прижимаясь к юноше сквозь адскую боль, и уже не думал совершенно ни о чём. В конце концов, единственный раз за вечность он мог себе это позволить.***
Злато проснулся, едва просветлело небо, и, коснувшись ладонью прохладной щеки, понял, что что-то изменилось. Впервые за всё время его встретила пустота и тишина, совсем не похожая на ту, которая жила в этих стенах раньше. Именно она сбросила с него странный сон: о бескрайних полях, горящих в чистом белом пламени, и о вороне, который однажды полюбил так сильно, что после смерти из его сердца выросло древо, приносящее золотые плоды. Свет всё ещё проникал через узорчатые витражи, но мир вокруг потускнел. Стены лишились голоса и глаз, не давили и траурно молчали — пустое нагромождение камней без толики волшебства. Злато подорвался с места и обнаружил, что его больше ничего не связывало. Плотное кольцо исчезло с щиколотки, а звенья цепи распались и теперь валялись бесполезной грудой на полу. Не веря собственным глазам, юноша запаниковал, сделал несколько быстрых шагов, даже подергал ногой и пощупал кожу, но тщетно. Всё было как раньше. Непривычно и странно, но ещё больше… страшно. Злато выбежал из комнаты так быстро, что и не заметил ссыпавшийся с постели пепел. В коридорах, где прежде звучало перестукивание костей, топот чертей и шёпот стен, теперь тоже стояла мёртвая тишь. Даже само пространство как-то преобразилось, и уже было невозможно случайно заплутать: отпирая любую дверь, Злато сразу открывал комнату, и ни одна из них не повторялась. Словно магия навсегда покинула это место, и замок Кощея стал обычной крепостью. Всюду лился дневной свет, стала видна пыль и серость камня. И никого вокруг. Неужели он… остался здесь один? Забывшись в ужасе, Злато понесся дальше и почти сразу вышел к нужной двери. Факелы погасли, и пришлось закрыться плотнее. Он даже не надел обуви и выбежал во двор босиком, спотыкаясь и видя перед собой лишь влажную пелену. Двор будто проснулся после вековой спячки и наполнился запахом молодых цветов и раннего утра. Злато бежал, не осознавая, что к ступням липнет мокрая от талого снега трава, что вокруг нет воронов и поют птицы. Всё его внимание было приковано к дереву, чьи пышнолистные ветви, склоняя их к земле, увешали как украшения чудесные плоды. Их бока высвечивал рассвет, создавая впечатление, что на ветках висели маленькие солнца. Это были яблоки. Золотые яблоки. А под кроной, будто небольшое, но тёмное из-за глубины озерцо, раскинулись чернильные цветы морозника. Они плотно окружили ствол там, где на земле грузно лежали мёртвые корни, и издали чем-то напоминали сумрачное одеяние Кощея. Покрытые кристалликами воды, лепестки переливались иссиня-чёрным, тёмно-фиолетовым и бурым. Словно бы ласковое подспорье для плодов, что готовились сорваться с дерева. Лишённый дара речи, Злато почти не замечал воцарившейся кругом красоты. Снежные хлопья медленно, невесомо кружили в воздухе, и тут же исчезали в ослепительной полоске света, таяли на плечах и ключицах. Истёршиеся каменные стены и руины колодца густо облепил плющ с распустившимися на нём цветами-веснушками. В сердце замка билась жизнь, но почему-то от этого не было радостно. Но и горестно не было тоже. Чтобы описать эти странные чувства, не хватило бы и всех слов мира. Всё светлее становилось вокруг, всё задорнее и чаще пели птицы, и стрекотали ветра в листве и цветах. Казалось, что теперь этот сад жил сам по себе. Окинув его взглядом в последний раз, Злато вздохнул, выдавив чуть виноватую, но ласковую улыбку, и с присущей ему мягкой поступью, едва касаясь травы, развернулся и ушёл, зная, куда идти, и зная, что никогда не вернётся. Поговаривали, что даже спустя сотни лет древо в саду старого замка всё ещё растет, но даже самые храбрые не отваживались к нему приближаться. Или же те немногие духи, что остались внутри, и воспоминания, пропитавшие его стены, нарочно путали коридоры и отпугивали искателей тревожными снами, чтобы ни одно живое существо не проникло в сердце замка. Сейчас уже никто и не вспомнит, кем был хозяин этого места. А со временем исчезли, затерялись в лесах последние тропы, заросли терновником пути. Лишь один на всей земле знал, как найти верную дорогу, но никогда не возвращался. Он помнил всё — и никогда не забывал, ибо, закрывая глаза, видел бледные, знакомые очертания, важные слова, прошедшие с ним через всю жизнь, и почему-то тогда казавшиеся бессмысленными, видел чьи-то глаза с их тёплой ночью внутри и ощущал, как что-то крепко и стойко держит его, не давая споткнуться и упасть. Он помнил всё — и никогда не забывал, потому что забыть не получалось, как будто сердце скрепил безмолвный договор, и он сильнее времени и памяти. Сильнее всего, что может заставить человека забыть что-то очень важное. Даже если кажется, что важное не имеет смысла. Он помнил всё — но никогда не возвращался, потому что сам так решил. Он видел собственный путь — этот путь он выбрал сам, и он вёл его далеко вперёд. Куда дальше, чем кто-либо мог когда-то представить.