«Мы живём на одной планете, но в разных мирах. Мы ходим по одной дорожке, в одном направлении, всегда порознь. Мы смотрим в одну сторону, но под разными углами. Мы никогда не пересекаемся. Мы параллельны друг другу».
Никто никогда бы не поверил в то, что Флинтхарт Гломгольд связан с поэзией. Даже если бы какой-нибудь вражеский шпион решился бы вторгнуться на его территорию и нашёл бы эти глупые дневники, сотни-тысячи слащавых записок, он, наверное, подумал бы, что ошибся домом. Что его вычислили, что это какая-то шутка, розыгрыш, старый трюк! Лучше бы это действительно были всего лишь шутки. Бессмысленная ирония, бестолковые слова, закрученные в спирали нежными оборотами. Флинти и сам путается в них, когда увлекается слишком сильно. Строчки продолжались одна за одной, иногда обрывались на полуслове и навсегда оставались недописанными. Гломгольд не любил заканчивать свои письма, он вообще боялся что-либо заканчивать. Что-либо менять. Он слишком давно начал эту игру и теперь точно не сможет её завершить. Всё, что угодно, только не это. Играть всю роль до конца, до самого последнего вздоха. Невозможно проиграть кому-то, если играешь с собой.***
В тринадцать лет невозможно сказать, что ты чувствуешь, когда обстоятельства прижимают к стенке. Скрывать свои эмоции за маской дурачка — самый подходящий вариант, если ты не хочешь быть воспринятым серьёзно. Гломгольд был самым младшим в классе и отнюдь не первым красавцем. Он писал стихи, рисовал странные дурашливые комиксы про свои любимые мультфильмы и играл на фортепиано. Насмешек в свой адрес было не избежать. «У тебя пальцы-сардельки, разве можно такими лапищами попадать по клавишам?! Врунишка!» Ещё в начальных классах ему дали понять — открывать себя миру опасно. Флинти смущался рассказать родителям о том, что его дразнят. Он не хотел выглядеть жалким. Пальцы-сардельки? Он смотрел на свои руки и с отвращением прятал их под скатерть. — Я не буду это есть! — кричал он каждый раз за обедом, когда видел в своей тарелке жареные сосиски. Еда оставалась на столе, становилась совсем холодной. Флинти безумно любил сосиски, но навсегда отказался от них. Каждый раз слышать в своей голове этот насмешливый голос и думать о том, какой ты неправильный для всего этого мира. Каждый раз смотреть на пианино и бояться его коснуться. Разве может кто-то вроде него быть человеком искусства? На уроках рисования тоже было довольно неуютно. Флинти умел красиво рисовать, он был очень старательным в этом деле. Каждый раз, глядя на мольберт, он забывался и начинал писать не разумом, а душой. Мазок за мазком, взмах кисти, резче, чуть слабее… «Только девочки рисуют цветы, ты что, девочка?!» Воспоминания об этих словах раз за разом всплывали в сознании, но слишком поздно, когда уже большая часть картины представляла собой законченное произведение. Флинти было больно и неприятно это делать, но он не мог, не хотел слушать упрёки в свою сторону. Он брал самые грязные краски, смешивал их прямо на холсте, лепил неопрятные пятна и просто-напросто уничтожал свои труды. Невысокая оценка, зато никто не смеётся, не осуждает. Со стихами было проще, да и вообще с прозой. Флинти из раза в раз пытался заставить себя писать кривые, сухие предложения, да так натренировался, что теперь совершенно не выделялся среди сверстников. Что останется от Флинтхарта Гломгольда по итогу? Шутки. Шутки любили все, шутить удавалось немногим. Унижение кого-то — лучшая тема для шуток. Смотреть на то, как кому-то больно, очень весело, правда? Флинти соглашался. Его несогласие сделало бы его самого объектом насмешек, как когда-то раньше. Теперь, в случае чего, Гломгольд вытворял очередной иронично-дурашливый финт. Пусть лучше считают его дурачком, чем изгоем. Изгоем быть тяжелее. Шутки часто переходили грань. Штуки часто скрывали эмоции. Шутки часто били по больному. Биться, но не быть побитым. Смеяться, но не быть высмеянным. Быть собой, но не… Не быть собой?***
Гломгольд перечитывал свои дневники очень часто. Он уже помнил их полную нумерацию, какая книжка за какой идёт. Какой период жизни отражает эта тёмно-красная обложка, какие чувства он впервые испытал в те времена? Это был его любимый дневник, один из тех, что перечитываются чаще остальных и хранятся глубже в шкафу, на самых верхних полках, чтоб никто не нашёл. В него были вложены письма. Самые первые любовные письма, которые он написал, но так и не отдал. Глядя на них, мужчина меняется в лице, никто не должен видеть его взгляд в этот момент, никто не должен проникать за пуленепробиваемый щит поддельных эмоций. Уязвимость. Сильная уязвимость.***
Тот день начинался, как самый обычный. Контрольная должна быть по биологии, в столовой будут подаваться макароны с куриной котлетой. Флинтхарт топал бодрой походкой вдоль коридора, как вдруг заметил кучку людей, столпившихся у кабинета, в который он направлялся. Они что-то бурно обсуждали, когда парень подошёл совсем близко, но не успел он поздороваться, как прозвенел звонок. Макушки замелькали, одна за одной скрылись в кабинете. Остался только какой-то незнакомый мальчик. Он приветливо улыбался, пропуская Флинти вперёд. — Привет, — поздоровался он, протянув маленькую ладошку вперёд, — меня зо… Его звали Скрудж МакДак. Дальше записи в дневнике были обрывочными, неполными, какими-то корявыми, хотя Флинти всегда старался, когда работал с ними. Дело было вовсе не в том, что он не старался, а в том, что он чувствовал. К сожалению, в первый день, да и в последующие Скрудж выбрал себе место не рядом с Флинти, а перед ним. Может быть, от этого незначительного момента что-то могло зависеть? Может быть, зависело всё? Скрудж сразу показался Флинти родственной душой. Он излучал похожую ауру, что и Гломгольд когда-то. Он был не таким, как остальные, хотя и не выделялся. Он был среднячком в учёбе, не прирождённым спортсменом и даже на поприще искусства не выделялся. Почему он другой? Почему не такой, как все? Он настоящий. Как только Скрудж появился, мальчишки из класса сразу его невзлюбили. Флинти пришлось к ним присоединиться, как он делал всегда. Они насмехались над его хорошими манерами, портили одежду, ломали ручки, подкидывали мышей в рюкзак. Но Скрудж не менялся. Он был сильнее их всех, он был добрее их всех, он был умнее. Гломгольд испытывал сожаление каждый раз, когда Скрудж в ужасе отскакивал от своей сумки, вымазывался в чернилах или отчищал лютую брань со своего личного шкафчики, но не мог ничего изменить. Это было впервые. Флинти впервые было кого-то жаль. Он так долго скрывал свои истинные чувства, что совсем забыл, что они у него есть. Как-то раз Флинти забыл в раздевалке свой дневник. Он поспешил вернуться и забрать его. В раздевалке было путно и тихо, слышались только крики ребят на улице, они играли в футбол. Парень открыл ящик, достал дневник с верхней полки и тут… БАМ! Скрудж нёс ведро со швабрами и тряпками, решил взять всё и за раз отнести. Он был уверен, что в раздевалке никого нет, и не заметил открытого шкафчика Гломгольда, который находился у самого края. Он врезался в него, выронив из рук ведро и расплескав по полу всю воду. — Ау! Смотри, куда прёшься! — негодовал Флинти, потирая ушибленный зад, — чудик! — Извини, — Скрудж быстро подоспел к парню, чтоб помочь ему подняться, но тот отмахнулся и встал сам. — Придурок! Очки нацепил и думаешь, что!.. о нет, мой дневник! — Гломгольд не сразу заметил свою тетрадь, намокающую в луже, — нет-нет-нет! — он топтался на месте, в ужасе наблюдая за тем, как набухает бумага. Скрудж стоял ближе к тетрадке, когда Флинти начал паниковать, он проследил за его взглядом и, увидев дневник на полу, тут же поднял его с мокрого пола и начал сушить. — Дай сюда! — взревел Гломгольд, вырывая свою прелесть из рук Скруджа. — Извини, — МакДак попытался ещё раз попросить прощения, но Гломгольд что есть мочи дунул из раздевалки прочь. Что он наделал? Показал эмоции. Спустя столько лет он в совершенстве научился их скрывать, но этот Скрудж! Он портил всё! Сначала ему было его жалко, а теперь он испытал злость, ярость, недюжинное смущение. Впервые за всё то время, как они впервые встретились, Скрудж вновь посмотрел на него. Посмотрел так, как тогда. Когда Флинти перестал слышать его голос. Другая эмоция, но тот же взгляд. Взгляд, проникающий в душу, глубоко-глубоко в сердце. Флинти ещё долго не мог прийти в себя. Он сидел на кровати, завернувшись в одеяло, и обнимал себя. Он дрожал так сильно, что скрипела кровать. Организм работал неправильно. Было очень тепло, слишком тепло, Сердце жглось так сильно, но приятно. Флинти было страшно. Опять эмоции, которые невозможно сдержать, опять чувства, не поддающиеся контролю, всё начинается сначала! Гломгольд полагал, что всё кончилось, забылось, но нет, ничего ещё не кончилось. И если со злостью и обидой парень уже научился справляться за несколько лет, с этим чувством было сложнее. Оно вызывало страх и тревожность, боль, сильную боль, но вместе с тем ощущалось, как что-то приятное. Флинти никогда не думал, что любовь может быть именно такой. Болезненной, внезапной, слишком сильной. Скрывать влюблённость намного сложнее, чем скрывать злость или грусть. Ты можешь ничего не говорить, просто молчать. Всё за тебя скажут глаза. — Извини за то, что испортил твою тетрадь, — Скрудж подошёл к его парте на следующий день и протянул тёмно-красный блокнот, — возьми, пожалуйста. В любой другой раз Флинти кинул бы эту книжку Скруджу прямо в лицо. В любой другой раз он высмеял его сентиментальность при всём классе, начал бы глумиться и наигранно смеяться. В любой другой раз. Кому-то, но не ему. Флинти осторожно придвинул тетрадь ближе к себе, не успел вымолвить ни слова — прозвенел звонок. Он не знал, почему вновь поддался эмоциям, почему не повёл себя, как нужно вести, чтоб оставаться дурачком коллектива, а не превращаться в изгоя. Они с ребятами так много пакостей сделали Скруджу. Испортили кучу рубашек, ручек, тетрадей. Они никогда не расплачивались за свои намеренные злодеяния, а он… он купил Флинти новую тетрадку, когда нечаянно уронил старую в воду. Никто не просил об этом. Никто не угрожал. Никто не настаивал и даже не заикался. Никто не знал о дневниках Флинти, но Скрудж, очевидно, не стал об этом распространяться.***
С того дня имя «Скрудж МакДак» начало встречаться на страницах дневника гораздо чаще. Можно было по пальцам пересчитать страницы, на которых его не было. Флинти ненавидел себя за то, что влюбился в этого чудика, но он не мог держать любовь под замком, она была сильнее, намного сильнее. В тысячу раз сильнее. В две тысячи, в три… Флинтхарт сходил с ума. Ему было совершенно плевать на то, что он влюбился в мальчика. Он хотел быть ближе к нему, но не мог. Хотел поговорить с ним нормально хоть раз, хотя бы недолго, но боялся быть пойманным. Он хотел знать о Скрудже всё. Любимый цвет, сорт чая, вид цветов, марку машин. Он предпочитает тетрадки на пружинке или кольцах? Ночью он спит в маске? Под пледом или простынёй? На боку или на спине? Боится ли он темноты? А жуков, собак, белок? Умеет ли он пользоваться азбукой Морзе? Играет ли на фортепьяно? Любит животных? А каких? Кошек, собак, грызунов, птиц? Напивается ли он газировкой до коликов в желудке или вообще никогда не ест вредную еду? Насколько плохо он видит, раз носит очки? Постепенно Флинти находил ответы на свои вопросы. Он записывал их в дневник и теперь уже никогда не забывал. Но всё-таки Скрудж находился на другой стороне реки, а идти на ту сторону опасно — слишком сильное течение. Хотя мысль перебраться на ту сторону несмотря ни на что всё-таки проскальзывала в сознании. Иногда хотелось бросить всё и кинуться, рвануть со всех ног в эту бушующую стихию и будь, что будет! Но ждёт ли его Скрудж на той стороне? Может быть, он смотрит сюда из жалости?***
Месяцы летели один за одним. Как-то раз по весне, когда Флинти поздно вечером возвращался с занятий по художественному мастерству (они были приватные, Гломгольд всё ещё боялся, что кто-то узнает об его необузданной потребности в рисовании), лил дождь. На улице было уже темно, а на остановке, к которой он стремглав бежал, закрывая кофтой свежие эскизы, стоял всего один человек. Парень ворвался под металлический навес, повалил работы на скамейку и тут же замер. Свой автобус ожидал не просто там какой-то неизвестный человек, на которого юному художнику было плевать, а сам Скрудж МакДак! Одноклассники молча переглянулись, Скрудж дружелюбно кивнул. Он продолжал быть таким же чудиком, не поддавался системе и никак не хотел становиться таким же, как Флинти. Гломгольд некоторое время пребывал в оцепенении, это всегда происходило с ним при пересечении их взглядов. Затем он встрепенулся и живенько закрыл собой кучку эскизов, как раз в тот самый момент, когда Скрудж обратил на них внимание. — Брысь отсюда! — Флинти сделал несколько взмахов ладонью от себя, — не смотри! — Что? — из-за тарабанящего дождя Скрудж не услышал, что сказал Флинтхарт и подошёл поближе. — Нет-нет-нет! — Гломгольд замахал руками в разные стороны, да так резво, что задел рукой один из набросков, и тот чуть не свалился на мокрую землю. Парень еле успел обернуться и подхватить его, — фьюх… — Вау, — восхищённый вздох Скруджа послышался у самого уха, — твои работы восхитительны! Флинти сильно смутился и вновь попытался скрыть эскизы, но нечаянно задел руку МакДака своим запястьем и от этого вспыхнул ещё сильнее. Он потерял контроль, этот обольстительный чудак ещё никогда не был так близко. — Они не мои, не мои! — в попытках хоть что-то исправить, Флинти начал всё отрицать, хотя это было глупо и совершенно нелогично. — Перестань, я же вижу, что твои, — Скрудж заглянул за плечо парня, чтоб разглядеть верхнюю картинку получше, — это гладиолусы? — Отстань! — Флинти набрался смелости и оттолкнул Скруджа, — не смотри! — на глаза наворачивались слёзы безысходности. Утёнок не знал, что ему теперь делать, он боялся, он искренне боялся, что… А чего он боялся? Явить миру того самого чудака, который был давно утерян в истории? Чтоб над ним вновь издевались? Смеялись? Унижали? Тело Флинти задрожало, но он не замечал этого, с ужасом смотрел на Скруджа, который стоял сейчас перед ним совсем один. Никого нет рядом, разве это не лучший шанс, чтобы?.. — Я видел, как ты уродуешь свои работы на рисовании, — тихо сказал Скрудж. Разве дождь уже кончился? — У меня нет выбора. Скрудж смотрел на Флинти и молчал. В его взгляде отражалось сочувствие, от этого становилось ещё больнее. Гломгольд был потерян, он всегда вёл себя глупо рядом с этим парнем, но никогда ещё не оставался с ним один на один. Слишком сильно билось сердце, слишком страшно было говорить что-то. Флинти боялся проговориться, показать слабость, вызвать сочувствие. Тут некого жалеть, жизнь есть жизнь. Ты сам выбираешь роль, в которой тебе комфортно, надеваешь пёструю маску и идёшь жить так же, как и все. Комфортно. Сделал выбор сам. Это правильно, это верно. Против системы идут чудаки и неудачники. — Ты хочешь быть такими, как они? — спросил Скрудж, намекая на школьных ребят, — почему? — Тебе нравится быть чудиком из класса, которого все обижают и считают балбесом?! — Флинти получше сложил эскизы на лавочке, пытаясь хоть чем-то себя занять, чтоб только не смотреть МакДаку в глаза. — Мне нравится быть собой, Флинти. В тот момент земля ушла из-под ног. Гломгольд чувствовал, как быстро бьётся его сердце, и таял под натиском светлых чувств. Он боялся обернуться, дрожал от одной мысли снова взглянуть на предмет обожания, который стоял всего в метре от него. Впервые кто-то назвал его «Флинти».***
В фильмах часто показывают, как после диалога двух главных героев их отношение друг к другу меняется. Может быть, Флинти не был главным героем в глазах Скруджа и именно поэтому оставался на вторых ролях. Отношение между ними после той встречи осталось прежним. Тот забияка в толпе, который больше всех боится своих реальных чувств, никогда не сможет быть рядом с обаятельным главным героем хотя бы из-за своей трусости. Гломгольд скрывал свою боль слишком долго, чтоб взять и избавиться от неё раз и навсегда. Если б можно было бы взять и начать всё с чистого листа, как тогда бы сложились их отношения? В одну из бессонных ночей Флинти размышлял об этом, положив на ноги новый блокнот со звёздами на обложке. Наверное, если бы Флинти продолжал рисовать, играть на пианино и рассуждать о ботанике, ему бы пришлось несладко. Возможно, каждый день превращался бы в кошмар, напичканный сотнями и сотнями обзывательств. Но тогда, возможно, Скрудж смог бы за него заступиться. Вдвоём они были бы сильнее. Флинтхарт мог бы не стесняясь показывать свои рисунки. Он бы мог быть собой. Быть тем, кем он хочет быть. По всему телу раскатилось тепло, Гломгольд выдохнул. Так хорошо он себя никогда не чувствовал. Так спокойно, в безопасности… так уязвимо. Если в мире есть человек, способный перевернуть с ног на голову всю его жизнь, то это точно будет Скрудж. Другого такого в мире не найти. Обычно мотивация себя исчерпывает под утро, но в этот раз всё было по-другому. Флинти собрался в школу с мыслями о вчерашней ночи. Он запрограммировал себя на то состояние «чистого листа» и изо всех сил старался его соблюдать. Самым сложным в этом плане, помимо соблюдения нужного настроя, был предстоящий разговор со Скруджем. Только этот парень мог вытащить душу Флинти и вывернуть её наизнанку. Только он был способен изменить его жизнь и никто больше. Во время большой перемены Флинти подловил Скруджа у лестницы и потащил его за собой в кладовку. Он не успел ничего объяснить по дороге, но лишь теперь, когда дверь была закрыта с внутренней стороны, можно было взять паузу и объясниться. — Что происходит? — голос Скруджа выдавал его растерянность, но страха не было слышно, — на этот раз они послали тебя одного докучать мне? — На этот раз всё по-другому! — в глазах Гломгольда блеснул огонёк, и он поднял голову и поймал взгляд Скруджа, — никто не знает, что мы здесь, никто не сможет помешать! МакДак отвёл взгляд и неуверенно осмотрелся: тряпки, швабры, вёдра, не лучшее место для переговоров. — Помнишь, ты сказал мне, что главное быть собой? — Флинти горел от возбуждения, он никогда раньше не чувствовал себя так легко. — Д-да, — неуверенно кивнул Скрудж, пытаясь вспомнить этот момент, — да, — более живенько ответил он. — Я решил попытаться! — Флинти сделал пару шагов по направлению к парню и резко схватил его за руки, — научи меня не бояться! Скрудж был сбит с толку, судя по его выражению лица. Он не вырывал свои руки, чувствуя, как тепло чужих пальцев греет его костяшки, но не чувствовал себя так же воодушевлённо. Некоторое время МакДак вообще боялся открыть рот. Он подозревал, что это какая-то шутка, но был слишком добр, чтоб окончательно заставить себя поверить в это. — Ты сам должен научиться, — Скрудж выдохнул и осторожно отклонился к белой стене, — просто поверь в то, что ты справишься с трудностями, внуши себе и всё получится. — Всё, что угодно?! Всё, что я захочу?! — Гломгольд продолжал прожигать взглядом парня, не давая ему выбора смотреть куда-то ещё. — В пределах разумного, — Скрудж осторожно постарался вытащить пальцы, но не получилось, — начни с картин. — Я хочу начать с тебя. Ещё никогда прежде Флинтхарт Гломгольд не был таким смелым и искренним. Его воля была настолько сильна, что перекрывала все страхи полностью. Он не думал, к чему может привести его неосторожность, потянулся губами к мягкому клюву, но Скрудж пригнулся и перекатился по стенке в сторону. Реакция у этого парня была отменная! — В каком это смысле с меня?! — как оказалось, МакДак терпеть не мог, когда кто-то настолько варварски нарушал его личное пространство, — что это ты хочешь сделать? Раньше эта ситуация показалась бы Флинти фантастической. Просто выдумкой, которая снилась ему ночью. Он понятия не имел, насколько широко можно открыть свою душу человеку, один взгляд которого заставляет твоё сердце трепетать от чувств. — Я люблю тебя! — выкрикнул Гломгольд с широченной улыбкой на лице, так просто, как будто говорил это каждый день. — Любишь? — Скрудж смущённо улыбнулся, — должно быть, это всё-таки шутка? — Нет, правда! — Флинти вновь начал наступать на МакДака, даже при своём невысоком росте он заставлял Скруджа чувствовать себя совсем крошечным, — ты тот человек, который одним взглядом перевернул мою жизнь с ног на голову! Посмотри! — Гломгольд положил руки себе на грудь, — я прислушался к твоим словам! Спустя столько лет я решил всё-таки попытаться быть собой, а всё потому, что это сказал ты! Скрудж всё больше и больше терялся в словах Флинти и от этого злился. Вначале он думал, что парень напротив него действительно что-то осознал и решил попробовать жить иначе, но теперь, когда пошёл разговор о влюблённости… а не уловка ли это часом? Наверное, Скрудж думал, что с ним играют, и именно поэтому был довольно жёстким в своих дальнейших словах. — Это какая-то бессмыслица, — он отмахнулся, будто бы слова Флинти были осязаемыми и липли к его уху, — как ты можешь любить меня? Сколько раз мы общались? Один? — Это третий, — подсказал Гломгольд, продолжая оставаться в приподнятом состоянии, — у шкафчиков, на остановке и тут! — И ты думаешь… аргх! Ты думаешь, этого достаточно? — Скрудж нахмурился и смирил взглядом трясущегося от возбуждения Флинти, — послушай, Флинти. — Ты единственный, кто называет меня «Флинти», — прошептал Гломгольд и тут же закрыл рот, не намереваясь больше перебивать селезня. — Так вот… Какое-то время Скрудж молчал, видимо, мысль вылетела из его головы. Он хмурился и смотрел будто бы сквозь Гломгольда. Ему это не понравилось. Весёлое расположение духа медленно улетучивалось, но вот МакДак заговорил. — Хорошо, даже если я тебе правда нравлюсь, — он шмыгнул носом, как будто не верил в это утверждение, — это не значит, что я отныне буду твоим парнем или даже другом, — он пытался говорить мягче, но получалось, как получалось, — когда я говорил тебе, что нужно быть собой, я имел в виду, что ты должен стать собой, а не я сделаю тебя собой. — Но ты сделал, — Флинти хотел, чтобы Скрудж вновь взглянул на него. — Возможно, неосознанно, — и он всё-таки взглянул, улыбнулся, но как-то скованно, — ты такой чудак, оказывается. Ещё больше, чем я. — Я не!.. — Гломгольд по привычке хотел отрикошетить от себя это высказывание, но теперь слово «чудак» не казалось ему обидным, — как мне быть собой без тебя?! Ты делаешь меня собой, я сам не могу! — Что я сделал для тебя? Сказал пару заумных фраз? — Скрудж опустил руку на плечо Флинти и мягко улыбнулся, — ты сам созрел для того возраста, чтоб осознать свою ценность. Возможно, глядя на меня, ты видишь отражение человека, которым хочешь быть, это не любовь. Флинти открыл рот, но не смог ничего сказать. А ведь правда, может?.. может быть, всё это время он ошибался? Сложно сказать, влюблён ли ты, когда ты ещё ни разу никого не любил. Он посмотрел на своё плечо, рука Скруджа всё ещё была там, а затем глубоко вздохнул. — А что, если любовь? — Если это любовь, тогда я ничего в ней не смыслю, — он усмехнулся и убрал руку, затем поправил растрёпанные волосы пятернёй и добавил, — давай остынем? Мне нужно подумать о том, что ты сказал. Я всё ещё считаю, что ты должен становиться собой без моей помощи, но… если ты хочешь дружить, то я не против. Флинти не хотел дружить, он хотел взаимных чувств. Он хотел любви. — Ладно, — фыркнул он и направился к двери из кладовки, — мне тоже надо подумать о том, хочу ли я дружить. С этими словами Гломгольд покинул кладовку. Злой, расстроенный, но былого запала не потерявший. Он не обернулся и не увидел выражения лица Скруджа, которое, наверное, было весьма нелепым. Он не пожелал унять свой эгоизм, хотел получить всё и сразу. Скруджа, новую жизнь, нового себя. Настоящий Флинтхарт был упрямым, волевым художником, умеющим играть на фортепьяно. Настоящий Флинтхарт громко смеялся, ненавидел корицу и пил очень-очень сладкий чай. Настоящий Флинтхарт любил Скруджа, но был слишком эгоистичным, чтоб прислушаться к его чувствам. Его не волновало, что МакДак говорит о любви. Рано или поздно он поймёт, что не прав, что ошибается, что сам не знает, о чём говорит. А ведь он и правда не знал. Это был первый и последний раз, когда Скрудж ошибся насчёт Гломгольда.***
Гломгольд хорошо помнил последующие дни. Его жизнь крупно изменилась с тех пор, как Скрудж появился в ней, а после беседы в кладовке всё и вовсе пошло кувырком. Теперь Флинти открыто проявлял свою заинтересованность в МакДаке, только весьма странным способом, ребяческим. Флинти начал писать письма. Их было много, сотни, а, может, и тысячи. Сначала он открыто признавался в своих чувствах, описывал в красках своё стремление быть ближе к этому отважному чудаку, который в любой ситуации стремится остаться собой, а потом… Потом Гломгольда спустили с небес на землю. Те ребята, с которыми он раньше состоял в одной компании, хорошенько побили его. На следующий день Флинти пришёл на первый урок с шишкой на лбу и огромным фиолетовым синяком под глазом. Он был уже не так задорен, не так уверен в том, что поступает правильно. Он вдруг вспомнил, от чего всю жизнь убегал, но… Он больше не вернётся к прошлому. Не вернётся, потому что Скрудж не даст ему этого сделать. — Вам кажется это забавным?! — Скрудж никогда не выглядел таким разъярённым, как в этот день, — избивать кого-то просто потому, что он умнее вас, дурней? Ещё никогда Гломгольд не слышал, чтоб МакДак кого-то обзывал. Видимо, тот момент стал для него финальной точкой. Завязалась драка, но длилась она недолго, несколько минут до звонка, затем пришёл учитель. — Не нужно было заступаться за меня, — смущённо опускал глаза Флинти, поглаживая глубокую царапину на щеке Скруджа спиртовой салфеткой, — ты всё равно с ними не справишься. — Я знаю, — селезень улыбался, подёргиваясь от неприятных жгучих ощущений, — но я не мог позволить им уйти безнаказанными. Они никогда не заденут мои чувства, но ты… Скрудж хотел сказать что-то ещё, но не сделал этого. Возможно, он испугался поторопиться или просто осёкся, потерял нить повествования, кто знает. Он просто замолчал и вновь посмотрел в глаза Флинти, как будто мог телепатически передать то, что не мог произнести. — Твои письма очень милые, — начал он вновь, с нового листа, — но они смущают меня, не мог бы ты сделать их более… юмористическими? — Юмористическими? — Флинтхарт убрал руку с салфеткой и наклонил голову. — Тебе же нравится рисовать смешные комиксы, вот я и подумал, что… может быть, нам так будет проще? Флинти не понимал, в каком таком смысле «проще». Тогда он ещё был совсем юн и не опытен. Его мировоззрение менялось, гормоны бурлили, а добро и зло поменялись местами. Конечно же, он запутался. Тяжело было задать Скруджу прямой вопрос касательно их взаимной или невзаимной симпатии. Флинтхарт не знал, как у него так легко получилось признаться МакДаку в кладовке и думал, что тогда это был какой-то другой человек, а совсем не он. В тот день они так и не выяснили, что они друг для друга и догадались обо всём лишь спустя многие годы.***
Письма действительно стали более забавными, некоторые были с рисунками, однако их было слишком много. Скрудж не успевал отвечать, хотя действительно пытался. Непрочитанных писем становилось слишком много, а тех, на которые парень не успел ответить, ещё больше. Гломгольд не любил ждать. Посыпались следующие пачки писем с шуточными угрозами. В конце концов Скрудж просто устал их читать и честно в этом признался. — Может быть, будем общаться лично, а не писать друг другу письма? — спросил он однажды, когда они с Гломгольдом шли к остановке после окончания занятий. — Я решил, что не готов быть твоим другом, — ответил Флинтхарт, он носил в голове эту мысль достаточно долго, слова сами по себе сорвались с языка, — ты не ответил ни на одно письмо взаимностью, я заметил. Другом я быть не хочу, — он повторил своё утверждение, — если мы будем общаться вот так, я не смогу понять, меняются ли твои чувства… на листе всё чернилами написано, а так, — парень пожал плечами, — так ничего не понятно. — Понятно, — Скрудж не дал чёткого ответа, то ли он не был уверен в нём, то ли боялся, — тогда не пиши мне так много всего, я не успеваю чита… — Есть ли смысл мне вообще писать? — Флинти остановился, он грозно посмотрел в сторону Скруджа и нахмурился. — Я…— МакДак отвёл взгляд, — я не знаю. — Ты знаешь, — Гломгольд прищурился, — ты знаешь! — Да не знаю я! — Скрудж всплеснул руками. — А вот и знаешь, знаешь! Не обманывай меня! Скажи правду! Автобус виднелся на горизонте, это был лучший способ улизнуть, но Флинти поймал Скруджа за руку, словно понял его намерения. — СКРУДЖ! — Прости! — селезень вывернулся из захвата, — мне нужно бежать! Так он и продолжал бегать от ответа раз за разом, пока Флинтхарту это не надоело. Он перестал писать письма, перестал ждать ответа, перестал надеяться на что-то. Близилось лето, оставалось совсем немного до каникул. Солнце пекло, никто не хотел учиться. Флинти сидел за партой и витал в своих мыслях, пока не ощутил на себе косой взгляд. Он повернулся и встретился взглядом со Скруджем. Парни тут же отвернулись друг от друга. Флинти всё ещё любил его, но было слишком тяжело вновь и вновь смотреть в глаза человеку, который никогда не скажет, как сильно любит тебя в ответ. Гломгольд боялся вновь начать эту канитель. Он наконец-то перестал скрывать свои способности в рисовании, стал более открытым и общительным. За то время, пока они со Скруджем прекратили переписку, многое успело произойти. — Эй, Скрудж, — Гломгольд подошёл к парню на перемене и положил перед ним белый конверт, — это тебе. — Ох, Флинти, — МакДак не успел ничего произнести, он с сожалением поднял взгляд, но встретился с улыбкой. Гломгольд не был подавлен, он выглядел абсолютно счастливым, немного смущённым, но счастливым. — Не переживай, больше писем не будет… на этой неделе, — он сделал шаг назад, — я буду более старательным и креативным. Скрудж мягко улыбнулся и взял конверт в руки. — Но ты же знаешь, что я… — Там не признание, — опередил его Флинтхарт, — увидишь. Он улыбнулся и убежал. Скрылся из виду так быстро, как мог. В письме действительно было не признание, во всяком случае не тот тип признания, к которому мы все привыкли. В письме была шуточная угроза и маленький комикс, в котором Флинти шёл в дом Скруджа с ружьём и расстреливал соседских кур. С начала лета и до сего момента Флинти продолжал писать такого рода письма. Какие-то были в основном картинками, какие-то длинными текстами. Наверное. Теперь уже Скрудж и не вспомнит, с какого момента началась их с Флинти переписка и что она для него означала тогда. Поменялся стиль, предложения стали более плавными, рисунки уверенными, но посыл, скрытый за тонной сарказма и шуточек, то и дело проскальзывал между строчек. Флинти сидел за своим столом и заканчивал дописывать очередное послание. Он взял конверт, за пару секунд сложил его, засунул письмо, запаковал. Вот и всё, осталось только бросить его в почтовый ящик Скруджа. МакДак с того момента так ни разу и не ответил на письма. Наверное, не хотел давать надежду Флинтхарту, пытался не задеть его чувства вновь, находиться чуть дальше, чем мог бы себе позволить. Но он читал всё, что писал ему Флинти, даже спустя столько лет. — Очередное анонимное письмо, — сухо констатировал Дакворт, передавая конверт в руки Скруджа. Селезень благодарил дворецкого и спускался вниз, в комнаты, где прятались самые дорогие сокровища. Он открывал комнату с любимым номером, закрывал за собой дверь и читал письма. — Хех, всё ещё забавно, — говорил он сам себе и осторожно пришпиливал листок к бархатистой стене. Сотни, а, может, и тысячи писем безмолвно висели здесь, колышимые лишь слабым ветерком. Скрудж сохранил их все. Спрятал под землёй, скрыв от посторонних глаз. Некоторые сокровища дороже золота, некоторые чувства сложнее радости, некоторые письма никогда не будут отправлены. Мужчина посмотрел в сторону письменного столика. «Может быть, пора?»