Дурная кровь

      Он дезертировал. Никогда Дэйгун не пытался подобрать для этого поступка другое слово. В конечном счете, все оказалось неважным: долг, ответственность, совесть, принципы. Он знал, что бросает людей, которых сам привел в Лейлон, доверившихся ему, рассчитывавших на него, точно так же сходящих с ума при мысли об оставленных в Западной Гавани семьях, раненых и умирающих, — и мог думать лишь о том, что лорд Пелиндар наверняка прикажет никого не выпускать из города.       Он уже слышал вокруг первые восклицания, пока еще скорее удивленные, чем испуганные. Люди смахивали пепел с голов и плечей, оторопело глядели в стремительно темнеющее небо — белый день на глазах превращался в густые сумерки, и вот-вот тихая тревога должна была смениться суматохой.       Уходить надо было сейчас.       Не раздумывая, Дэйгун развернулся, зашагал по улице вниз, к тракту.       — Господин Фарлонг! Вы куда... куда?       Георг Редфелл вновь схватился за его плечо, но не так, как хватают вора, скорее как ребенок цепляется за взрослого. Дэйгун взглянул в его растерянное юное лицо, мельком подумал, стоит ли соврать, — отдать приказ, назначить где-то встречу, — и не смог. Он уже достаточно презирал себя.       — В Гавань.       — Что? Но как...       — Тучи идут с юга. Со стороны Гавани.       Растерянность на лице Георга сменилась пониманием.       — Надо остальных собрать! Мы все вернемся!       — Нет времени. Никто не выпустит целый отряд. Нас призвали защищать Лейлон — тут мы и должны оставаться. Я не останусь.       Кто-то пробежал мимо них, задев Дэйгуна плечом, громко топоча сапогами — пепел вился вокруг них, как поземка.       Георг зажмурился, как от сильной боли.       — Я с вами, господин Фарлонг, — услышал Дэйгун его шепот.              Мрак поглотил Лейлон в считанные минуты. Кое-где его прорезали факельные огни, слышались повелительные крики, призывавшие к порядку, но большей частью люди метались в полной темноте, и Дэйгун мог только надеяться, что никто, запаниковав, не подожжет случайно что-нибудь в городе.       Темнота, однако, играла им с Георгом на руку. Дэйгуну пришлось потратить немало сил, чтобы успокоить и вывести из конюшни чью-то лошадь, но зачарованное животное не выдало их даже звуком, а вот они прекрасно видели сторожевые посты, освещенные редкими фонарями.       — Эй, кто идет?! — один раз выкрикнули из темноты, но Дэйгун промолчал, и никто не пустился за ними в погоню.       Он вел лошадь в поводу так долго, пока не убедился, что Лейлон не остался позади — и только тогда вскочил в седло и помог сесть позади себя Георгу. Даже со всеми способностями следопыта править было тяжело — страх лошади перед темнотой, едкими запахами и пепельным крошевом ощущался так же остро, как собственный.       Он никогда не представлял себе настолько непроглядного мрака под открытым небом, перед которым отступало даже эльфийское зрение. Дэйгун едва мог рассмотреть собственную руку, дальше лошадиной морды и вовсе царила слепая всепоглощающая тьма, плотная, как повязка. Она искажала все: звуки, ощущение времени, чувство направления. Копыта по-прежнему стучали по утоптанной земле, подтверждая, что он не сбился с тракта, но Дэйгун совершенно не представлял, где находится сейчас, как искать Западную Гавань; порой ему казалось, что лошадь бессмысленно перебирает ногами на месте.       — Будто последняя для мира ночь наступила, — хрипло прошептал Георг.       Он что есть сил цеплялся за пояс Дэйгуна, и тот вдруг поймал себя на мысли, что радуется присутствию другого разумного существа; слушать только собственное дыхание и кашель на этой нескончаемой дороге было бы невыносимо.       — Да, фонарь бы нам не помешал, — ответил Дэйгун, сам поражаясь тому, как буднично звучит его голос.       — Фонарь? Тут бы пару сосенок запалить... Да вы посмотрите!..       Что-то алое сверкнуло в небесах и потухло; но тут же в двух других местах плотную пелену туч прорвали огненные зигзаги; вскоре они полосовали небо во всех направлениях. Георг охнул, указывая на дорогу, — припорошенные пеплом, тут и там валялись мертвые птицы, но Дэйгун мог думать только о том, что наконец-то видит знакомые места. До Западной Гавани оставалось меньше двух часов пути; он пустил лошадь галопом.       Промелькнула и осталась позади гостиница «Плакучая ива» — темная, тихая, то ли оставленная людьми, то ли вымершая. Дэйгуну показалось, что он слышит лошадиный визг в конюшне, но задерживаться было недосуг. Еще через несколько миль они проехали мимо брошенной повозки торговца, потом — целого каравана. Нигде не было видно ни людей, ни лошадей, живых или мертвых; и пусть Дэйгун предпочитал считать, что все укрылись в лесу, не думать о том, что до сих пор они не повстречали ни одного живого существа, было невозможно. В Топях царила полная тишина.       Безумное желание спрыгнуть с лошади и бежать вперед самому — пока не разорвутся легкие, не кончится дыхание, — накрыло Дэйгуна с головой. Он должен был что-то делать сам, изнурять свое тело, чтобы избавиться от мыслей, но Георг продолжал цепляться за него, и Дэйгун мог только подгонять измученную лошадь. Он, всегда так ненавидевший бессмысленную жестокость по отношению к животным, теперь едва ли не наслаждался ею, вонзая слова, словно шпоры: быстрее! быстрее! быстрее!       У поворота на Западную Гавань Дэйгун все же спрыгнул на дорогу, едва удержался на подогнувшихся ногах, ошеломленно глядя вдаль: в той стороне, за деревьями, багровело чудовищное зарево. Сначала ему показалось, что лес кажется черным лишь на его фоне, но потом он понял, что на деревьях нет ни листьев, ни коры — обугленные стволы тянули к небу голые ветви.       Дэйгун побежал.       До Западной Гавани осталось всего полторы мили.              ...В лицо пахнуло чудовищным жаром, как из дворфийской плавильной печи; невольно Дэйгун остановился, увидев то, что лежало поперек дороги. Он никогда не видел столь чудовищных тварей: если бы она поднялась, рогатая голова оказалась бы выше верхушек сосен, да и сейчас уродливая туша вздымалась между поваленных деревьев, словно холм. Одно ярко-алое кожистое крыло, почти оторванное, распласталось на дороге, другое слабо трепыхалось, длинные когти скребли по земле. Дэйгун видел огромную рану в боку, где чешуя была содрана вместе с мясом, и виднелись ребра, толстые, точно корабельные шпангоуты. Дрожь проходила по телу раненой твари, и вместе с ней колебалось пламя, плясавшее над чешуйчатым телом, но не пожиравшее его. Существо было при последнем издыхании и все же следило за Дэйгуном огромным круглым глазом.       Он услышал за спиной восклицание Георга — тот все-таки нагнал его, тоже бросив лошадь.       — Нет, это не демон, — тихо поправил Дэйгун, не без усилия сглатывая пересохшим горлом, — дьявол. Нужно его обойти.       — Да он же спалит нас, и все, господин Фарлонг! Глядите, как смотрит!.. Пожалуйста, не подходите ближе... у вас даже оружия нет!       Пытаясь высмотреть место для маневра между буреломом и длинным хвостом дьявола, Дэйгун сделал несколько шагов вперед — Георг продолжал что-то бубнить, но хотя бы не хватал за руки — но тут тварь все решила за них. Она захрипела; очередная дрожь перешла в конвульсии, от которых задрожала земля; и вдруг дьявол, коротко взвизгнув, провалился в разверзшуюся под ним и тут же затянувшуюся пропасть. В мгновение ока на его месте осталась только полоса жирного пепла. Сразу стало гораздо темнее, и в этой блаженной тьме Дэйгун ни о чем не думал, ничего не ждал, ничего не страшился, просто шел вперед, потому что бежать уже было невозможно — в агонии отползая от Западной Гавани, дьявол рыл когтями землю, ломал придорожные сосны.       — Они ушли все, наверняка же ушли, — как заведенный, твердил Георг. — Поняли, что не так, и сразу сбежали! В Гавани народ умный... без мозгов в Топях не выживешь...       На полуслове он замолк и вдруг метнулся в сторону от дороги — там, среди уцелевших деревьев, на коленях стоял мужчина и монотонно качался взад-вперед, будто в молитве. Дэйгун даже не сразу узнал Питни Лэннона — такой коркой из грязи и пота покрылись его лицо и волосы. Он тихо плакал, прижимая к груди обожженные руки.       Георг склонился над Питни, тряхнул за плечи, выкрикнул что-то в лицо — Дэйгун не стал ни прислушиваться, ни задерживаться. Слова ничего не значили по сравнению с тем, что он мог увидеть своими глазами.       Что-то зашуршало, забилось над головой, и при свете очередного багрового всполоха Дэйгун разглядел гирлянду с разноцветными бумажными флажками, зацепившуюся за голую ветку; чуть дальше в канаве валялся смятый полосатый шатер, еще что-то длинное, белесое — лошадиный труп? — перевернутая повозка с отскочившим колесом...       Деревья расступались, дорога выводила на луг, где жители Западной Гавани так любили справлять праздники; с него открывался прекрасный вид на деревню.       Которой больше не было.       Мир раздвоился: Западная Гавань стояла перед Дэйгуном, какой всегда была, с разбросанными тут и там обшитыми тесом строениями под сенью вишен и яблонь. Он мог сказать, где стоит коттедж Бэкменов, где — амбар Пирсона, знал, что в это время уже горит фонарь над дверью общинного дома, а флажки трепещут на ветру между палатками и украшенными зеленью столбами. И одновременно перед ним, насколько хватало глаз, расстилалась пустошь. Не осталось ни единого деревца, не устояло ни одной стены; на месте общинного дома догорали какие-то обломки. Но все же пустошь нельзя было назвать безжизненной: что-то копошилось на ней, извивалось, ползало среди темных неподвижных куч.       Время стало двигаться толчками, как бьющая из артерии кровь: то все темнело перед глазами Дэйгуна, то становилось болезненно ярким; он сам не понял, как оказался на поле недавней бойни. Он пробирался мимо мертвых лошадей с оскаленными мордами, перешагивал через трупы солдат в кольчугах Невервинтера. Какие-то бледные, страшно костлявые создания провожали его пустыми взглядами, отрываясь от пожирания мертвецов, полуобнаженные женщины с волчьими глазами, шипя, хватали за одежду, но Дэйгун стряхивал назойливые руки, вырывался из когтистых лап, бежал, брел, карабкался дальше. Порой вместо чешуйчатых тел кулаки били по воздуху, слюнявые зубастые пасти зыбились и оседали на землю кучами пепла; тогда Дэйгун радовался, что это лишь посмертные видения его жалкой души, блуждающей по Баатору, а Западная Гавань стоит, как и стояла, на твердой земле Фаэруна.       Наконец он выбрался к тому, что некогда было центром деревни, пополз по самому краю пульсирующей, непристойно красной щели, разорвавшей главную улицу. Дыхание со свистом вырывалось из груди, и за этими хриплыми звуками он не сразу понял, что слышит еще один, — детский плач.       Дэйгун замер, припав к земле, теперь уже не сомневаясь, что бредит, — как в этом проклятом месте могло уцелеть дитя? — но звук повторился. Похоже, ребенок изнемог и охрип, но все еще хныкал, жалобно и безнадежно, будто отказываясь верить, что остался совсем один.       Дэйгун заставил себя встать на колени, огляделся. Даже твари исчезли — он был один среди трупов. Нигде не было ни движения, но ребенок продолжал плакать где-то среди битого кирпича и хлама на месте дома Хэвисса. Дэйгун продолжал смотреть — и то, что поначалу показалось ему разорванным матрасом, вдруг обрело очертания женского тела в длинном плаще. Скорчившись, оно лежало в развалинах, будто прикрывая собой что-то.       Сил подняться на ноги уже не осталось; Дэйгун так и пополз вперед, не отрывая взгляда от неподвижного тела. Что-то попало ему под руку, обожгло болью стесанную до живого мяса ладонь. Он мимоходом глянул вниз, ожидая увидеть кусок веревки, и застыл при виде толстой женской косы. Волосы были густо припорошены пеплом, а там, где их коснулась его рука, казались черными, — но он почти семь лет смотрел на эти косы, трогал их, прижимался лицом.       Рывком он развернул Шайлу к себе, сам испугавшись этой грубости, — никогда, нарочно или по нечаянности, он не причинял ей физической боли. Но она не вскрикнула, не вырвалась — спокойно лежала на его руках, похожая на купленную для Тамирис куклу, с фарфоровым белым лицом и твердым холодным телом. Дэйгун разорвал на ней одежду, отыскивая раны, ощупал голову, но не увидел даже царапины, даже капли крови. Так почему она не открывала глаз?       — Радость моя, проснись, — робко позвал он. — Пожалуйста, взгляни на меня.       Шайла молчала. Дэйгун смотрел на ее приоткрытые губы, на тень от ресниц на бледных щеках и разрывался между желаниями разбудить ее и дальше хранить столь мирный сон. И все же он должен был убедиться, что она в порядке.       — Не пугай меня, милая. Скажи хотя бы слово и больше я тебя не потревожу. Только одно слово...       Ребенок все еще хныкал, но Дэйгун больше не думал о нем. Тихонько покачивая Шайлу, он терпеливо дожидался ее пробуждения.