Запретный плод вам подавай

Евгению не хотелось заканчивать эту ночь так быстро. Ему было ненавистно ее начало, но сейчас было грустно, что все обрывается. Владимир только что прочитал ему его собственный стих. Больше месяца он кормил его обещаниями и произведениями авторов, даже не интересовавших Онегина. Теперь он знал, почему, теперь эти стихи стали в сто крат дороже, перестали быть просто строчками. Они доехали до поместья Евгения. Дома не было видно, но хозяин знал, что все спят, и только в одном окне может гореть свет. Дверь открылась, и карету заполнил нежный лунный свет. Он осветил лицо Ленского. Владимир осмотрел ворота и выдавил из себя улыбку. Он перевел взгляд на друга. Евгений вышел из кареты, а за ним и Владимир. — Может быть вы захотите немного прогуляться? — спросил Евгений, резко развернувшись. Владимир кивнул прежде, чем до конца осознал предложение. Онегин спросил неожиданно для себя, на выдохе, чтобы мысли не смогли посеять в нем сомнения. Когда Владимир посмотрел в глаза другу, тот сохранял невозмутимое выражение лица, но на самом деле мысленно корил себя за эту смелость. Им овладело приятное спокойствие, когда юноша согласился. — Да, ночь чудесная, — еще раз произнес Владимир, отворачиваясь. Он бросил кучеру пару указаний, и вскоре карета уехала. Друзья медленно направились по ее следам. — Когда вы решили писать? Впервые. — Сам решил? Когда влюбился. — Ах, точно! Оленька! — протянул Евгений, поднимая смеющиеся глаза к небу. — И что вы в ней нашли? — Как? — Ленский, не веря ушам, повернул к нему голову. — Вы не увидели насколько она очаровательна? — Таких много, Владимир, — зевнул Онегин. — Нет, вы просто не видите! Она особенная, мой друг. — Все они особенные, это делает их обыкновенными. — Она не такая, как остальные. — Остальные? Кого вы еще знали? — он повернул к нему лицо. — В Германии меня представляли многим дамам. Ни одна не сравнится с Ольгой. — По красоте возможно. Должен согласиться, младшая Ларина безумно красива. — Вы еще не слышали, как она поет, не видели, как танцует. А если бы она коснулась вас… если бы коснулась! Милый Евгений, вы бы пропали! Евгений решил не смеяться. Эта наивность! Онегин чувствовал, как она его веселит, и чувствовал зависть. Все это было когда-то близко и ему. Все это когда-то он чувствовал и сам. — А как же Татьяна? Неужели она вам совсем не интересна? — Вы видите в ней что-то, чего не вижу я? — Еще нет, но что-то есть. Она окутана тайной, вам не хочется ее разгадать? Это ведь не та тайна, искусственно созданная барышнями, чтобы придать себе большей привлекательности. — О чем вы говорите? Евгений удивленно посмотрел на друга. — Если вы действительно не сталкивались с этим в Германии, то их женщины уступают нашим не только в красоте. Но… возможно, вы просто не поняли. Я был в Германии и, скажу вам: женщины одинаковы везде. — Вы пессимист, — буркнул Владимир и после паузы добавил. — Расскажите мне о Петербурге. — Я предупреждаю, что вам врать не желаю, поэтому буду говорить горькую правду. Вы можете пожалеть, что спросили. — Разве все так плохо? Вы не любите этот город? — Я любил этот город, — Евгений поднял глаза к небу и грустно улыбнулся. - Я был рад посещать балы, ужины… Танцевал всю ночь. Я бы и сейчас был рад повеселиться. Мне кажется, Петербург никогда не спит. Вам было бы там хорошо. Я очень любил этот город, — повторил молодой человек, вспоминая красоту города. — А потом? — Потом я понял… то есть увидел, как много мишуры, как много фальши. — Музеи, театры - это не фальшивка. Они ведь много прекрасного открывают. — А как много они скрывают! Ослепленный этим светом, ты не видишь грязь. Думаете театры посещали истинные ценители искусства? Думаете Дидро восхищались те, кто на самом деле понимал его постановки? Грацией Истоминой завидовали белой завистью… о черной просто никто не скажет никогда. Эгоисты без высоких помыслов - вот кто вел полемику вокруг трагедий Семенова… Сложно отвести глаз от людей Петербурга… как они прекрасны, как красивы… знаете, как они заслужили деньги, власть, известность? Если не низостью души, то бросьте в меня камень, mon ami. А я…. Как часто я проводил время, гуляя по прекрасным улицам прекрасного города не с теми людьми… я в конец его опошлил. Рядом был чужой человек, и все рухнуло, как песчаный замок. А я не потерплю пошлости… вот и сбежал. Уничтожил все и сбежал, — тихо закончил он, говоря это только себе. — Вы не любите театр? — Нет. Ходил туда только чтоб отстали. Вы? — Очень люблю. — Это был глупый вопрос с моей стороны, — усмехнулся себе Евгений. — Вы абсолютно все любите. — Да, — улыбнулся Владимир, поднимая подбородок, с наигранной гордостью. — Какой я прекрасный человек. — Уу, — Онегин ущипнул его за локоть. — Кто вам такое сказал? Ленский накрыл ладонью локоть, смеясь. — Не надо, — смеясь, выдохнул он. — Приму за комплимент то, что это вопрос, а не отрицание. — Как пожелаете, — улыбнулся Евгений. — Лгите себе дальше. — Почему нет? Ложь не всегда плохо. — Уверены? — Если это спасет кого-то, то почему бы не солгать. — Я никогда не сталкивался с ложью во благо, — спокойно начал Евгений, и так же спокойно продолжил, не поведя бровью, словно забывшись. — Знаете, что могло бы сделать Петербург лучше? Ссылка всех лгунов! Всех жестоких, больных лгунов, которые извращают абсолютно все. Они врут себе, врут всем, уничтожают все разумное, тормозят развитие. Была бы их воля, они бы разоблачителей их правдивых намерений не обсуждению, а инквизиции предавали. Владимир с горечью подмечал каждый взгляд, каждое движение черт лица и жестов, они были… такими обычными. Словно он говорит не о некогда любимом городе, а о самом далеком. Только слова передавали его мысли; голос ни разу не дрогнул. Ленский подумал, каких ему это усилий стоило. Но на самом деле - никаких. Выражать злость, переживание, страх с каменным лицом, с ровным голосом давно стало делом обыкновенным. — Но ведь люди все это видят и понимают. — Вы заблуждаетесь, если думаете, что я все это понял в 16 или хотя бы в 18 лет. Я жил в этой грязи 7 лет. — Вы выбрались! — восхищенно произнес Владимир. Онегин в который раз удивился его таланту находить хорошее, и решил промолчать о своей жизни в Петербурге, почему-то испугавшись. Он поднял глаза смотря на ясное небо, усыпанное звездами… для него они не значили ничего, эта красота не тронула его сердца, но он продолжал смотреть на них, переживая… не желая смотреть сейчас на Владимира. Юноша и не думал смотреть на звезды, сейчас рядом с ним был кое-кто прекраснее каких-то раскаленных шаров.