Лорд Перевёртыш

Неуклюже перебирая лапами, тонувшими в снегу, Призрак швырнул добычу под ноги хозяину и тут же устало свалился рядом. Тушка незнакомого зверька оставила за собой след из карминовых капелек в том числе на морде охотника. Джон, с подозрением оглядев питомца, так же осторожно потянулся к мясу, но Призрак открыл глаза, рубинами сверкнувшие в почти беспроглядной белизне, и хозяин, вздохнув, принял прежнее положение. — Какой-то он уставший, — заключил Ренли. — Я-то думал, ему не привыкать в снегах охотиться. Это было уже чересчур; Ренли это сам понял, когда Джон наградил его таким взглядом, словно он сделал комплимент обувке или даже одеянию только что убитого человека, а после, как заправский портной, принялся его раздевать и приговаривать, где что укоротить, а где подогнать. Призрак относился к Ренли с большим пониманием, но, казалось, тоже начинал терять терпение — Ренли был уверен, что не ровен час, и Джон подкрадётся к нему ночью и воткнёт сзади предательское лезвие… и если раньше это казалось забавной метафорой, то сейчас вполне себе граничило с риском для жизни и лишало Ренли сна по ночам. — Никогда не видел, чтобы… чтобы ты, — Ренли развернулся к лютоволку, — жрал на общей кухне. Кто тебя подкармливает, а? Сэм небось? Хотя… — Он мельком взглянул на Джона. «Ну улыбнись же ты, ну хоть уголком рта!» — Нет, знаешь, я думаю, этот всё сжирает сам. Иначе почему он такой жирный и со времён своего прибытия даже не схуднул? И шутка была неудачная, потому что Ренли был голоден, и Джон был на него в обиде. Да и смеялся ли он хоть когда-нибудь над его шутками? А, может, Ренли никогда их и не шутил в его обществе, и просто придумал себе его благосклонность? Придумал их взаимную симпатию, взаимное притяжение; и то, что сейчас кажется ему холоднее снегов, в которых они застряли, вовсе не стеснительность, а обыкновенное безразличие? Не далее как вчера ночью, он уверен, когда они набрели на брошенную деревню одичалых, Призрак расхаживал вокруг него, орудуя носом у самых пикантных, пускай и закрытых частей тела; Ренли ничем себя не выдал в надежде, что Джон, оставшийся поддерживать костёр, хотя бы шикнет на него, попросит отойти и не фантазировать, как аппетитно поджаренный Ренли, с хрустящей корочкой (от образа у него самого потекли слюнки) мог бы выглядеть в кровяной подливке, обложенный зеленью и тминовыми лепёшками… но это было страшней всего: Джон молчал, Джон даже не подумал, что Ренли может быть в опасности. Доверял Призраку или, в принципе, был не прочь и сам от него откусить и опять же, вовсе без всякого романтизма? Ренли всё же разлепил глаза, оставив крохотную щель между веками — достаточно широкую, чтобы увидеть, что Джон всё же смотрит в его сторону. Призрак улёгся с противоположной стороны костра, и Ренли, решив застать Джона врасплох, открыл глаза целиком. Не произнося ни слова, чувствуя себя жутким лунатиком, Ренли на него уставился, как на любопытную статую, но тому — хоть бы что. Он надеялся, что они наконец поговорят, но Джон отвернулся — словно надеялся, что Ренли не заметит этой его слабости. Но Ренли заметил и, выбесившись, перевернулся на другой бок. Первые три дня Джон с ним почти не разговаривал, ограничиваясь оскорблениями, жалобами и обвинениями. На четвёртый день упрёки превратились во взаимные; на шестой Ренли напомнил, что вернуться они не могут, что вдвоём всё равно безопасней, чем в одиночку, и что в интересах их обоих прекратить собачиться и начать работать вдвоём. — Я лишился не меньшего, чем ты, Джон, а пожалуй, даже большего, — произнёс он и едва не добавил, что не знает, приобрёл ли вообще что-то взамен. Знал ли он, на какой идёт риск? Знал ли, что Торне давным-давно приглядывает за ними обоими, знал ли, что он не просто подозревает, но и следит за Ренли, и только и выжидает момента, чтобы нанести удар? Нет, конечно, откуда он мог знать, что стоит ему сделать первый шаг в новом направлении, и всю дорогу, пройденную им прежде, заметёт золой, а от пути назад останется один только пепел? Призрак снова закрыл глаза, а Джон отвернулся, снова не сказав ни слова. Ренли, тосковавший и по обыкновенным разговорам, и по единственному другу, и по тёплой постели, и даже по пыльным книжкам, ставшим частью его интерьера, только скрестил на груди руки, чтобы было теплее, и отвернулся, закрыв глаза и надеясь уснуть. Выходит, Джон снова будет поддерживать костёр, и Ренли рискует умереть… воспоминания недельной давности явились к нему сами, без приглашения, по обыкновению выбив ногой дверь в его сознание. Вот они стоят с Джоном в оружейной, вот позади них скрипит снег… вот они видят Торне в сопровождении самых отмороженных подчинённых; в трёх из них Ренли узнаёт тех, с кем прибыл на Стену. — А я-то всё думал… — Торне говорил медленно, чеканя слова и наслаждаясь собственным злодейством. — Всё смотрел на тебя, Перевёртыш, и думал: куда же весь твой норов-то пропал? Умолк, фамилией тыкать перестал… — Ренли инстинктивно отступил назад, заслоняя Джона собой; но тот быстро нашёлся и, задев защитника плечом, сам вышел вперёд. Ему, быть может, гораздо страшнее, чем мне, думал Ренли, я всегда могу отправиться домой, но Дозор — это всё, что у него есть… и лица, что маячат за спиной Торне, лица, искажённые ненавистью — это лица его истинных братьев. Единственных, среди которых он должен чувствовать себя своим. Впрочем, если бы Джон захотел покинуть это место, разве Ренли бы ему не помог? Разве не написал бы брату с просьбой о помиловании и освобождении? Теперь-то уж, конечно, всё без толку, они оба теперь — дезертиры. — Он слишком много выпил, — сказал тогда Джон, и Ренли, чувствуя собственную ответственность, закивал. И хмельно засмеялся, как бы подтверждая сказанное. — На утренней тренировке буду бодреньким и стройным как член поутру! Торне механически склонил голову к плечу — только ржавые петли не завизжали. — Да ну? А я что-то не припомню, чтобы Перевёртыш пил за ужином. — Вино провёз, под плащом, из Кротовьего Городка, — нервно усмехнулся тот, разведя руками; и лишь спустя мгновение понял, что нагородил ещё большей лжи, что влез в ещё большую задницу… Джон покосился на него, яростно сжав губы, и Ренли пожалел, что они не умеют обмениваться мыслями; он хотел кивнуть в сторону оружия, он чувствовал, что живым им отсюда не выбраться — и нужно сразу продумывать пути к отступлению. Ренли прекрасно знал, что стоит ему сделать хоть один жест, и Торне заметит, и да помогут им Боги, если вдруг такое случится… зашуршали рукава, раздался лязг; Ренли и Джон отвернулись друг от друга и увидели наставленные на них арбалеты. Ренли зажмурился от одного только воспоминания острия болта, глядевшего в его сторону. Он был готов умереть, он знал, что облажался — и этот страх, что ошибку исправить не получится, должно быть, останется с ним на всю жизнь… в тот раз его спасло то же самое создание, что сейчас плотоядно поглядывало в его сторону; Призрак, притаившийся за спинами дозорных, зарычал неожиданно, прыгнув со спины и впившись в одного из нападавших, а других заставив броситься врассыпную, побросав орудия на землю, но один болт всё же выстрелил, чиркнув Джона по плечу и сорвав с плаща вороной пух — Джон закричал, схватившись за место ранения, прикладывая все усилия к тому, чтобы не упасть, Ренли же бешено вертел головой, пытаясь сориентироваться — кто-то другой, терзаемый Призраком, верещал и того громче, пока другие, сообразив, что к чему, пытались прицелиться — Ренли сам едва не прыгнул под болты, но вместо этого бросился на самих братьев и повалил их на землю. Болты снова вылетели и снова пролетели мимо цели, но вот спина Ренли оказалась открытой — и его лопатке всё же пришлось принять один болт на себя, прежде чем Джон, поступивший значительно умнее, не обездвижил остальных выхваченным со стойки мечом. Кого-то он рубанул по ногам, кого-то — по туловищу; ведь убийство своего брата наказуемо смертью… Джон спас ему жизнь, но оглядев побитых братьев и выбив арбалеты из рук, стоял в нерешительности, словно сам не понимал, что только что натворил. Тот, на кого набросился Призрак, не подавал признаков жизни, и Ренли заорал, пока остальные не пришли в себя: — ДЖОН! Мы должны бежать, они нас обоих прикончат! — Обоих?! — закричал в ответ тот. — Я ни в чём не виноват! Но это ты… это не я… — Ты и сам знаешь, что они ненавидят и тебя, и меня, — Ренли старался говорить спокойно, хотя его нутро точно так же разрывалось от ненависти, но он знал, что эмоциональный взрыв не только не поможет, но сделает всё значительно хуже. — Слушай… я не сомневаюсь, прежде чем ты падёшь сам, ты перебъёшь с десяток своих братьев, а Торне… — Ренли быстро нашёл его взглядом в куче тел и, заметив, что тот тянется к арбалету, пнул его под рёбра. Торне взвизгнул, будто свинья, и Ренли ударил его снова, и снова, и снова, чувствуя, что кровь приливает к лицу, пульсирует, бьёт в голову, чувствуя, как сжимаются кулаки, как… ни с того ни с сего его хватают за руку; это Джон, и Джон же кричит, чтобы он перестал, просит остановиться. — ОН ХОТЕЛ НАС УБИТЬ! — выкрикнул Ренли. Резко развернулся, взглянул на Джона и… — Мы должны сбежать. Ты их убьёшь, Джон, или они убьют тебя. Если мы сбежим, никто не погибнет. Видимо, Джон его всё же послушал, потому что следом Ренли помнил, как они мчались прочь, схватив по мечу, как вскочили на лошадей и выехали в мрачную бездну, так и не узнав, что за миротворец открыл им ворота. Каждый раз, думая, что это наверняка Сэм, Ренли самого себя стыдился за эти несмешные, по большому счёту, шутки об его аппетите, и гадал, что с ним теперь сделалось? Рана дала о себе знать только под утро, когда измождённые лошади потратили последние силы на то, чтобы скинуть седоков, и Ренли, неудачно приземлившись на спину, вогнал наконечник глубже под кожу. Болевой очаг разгорелся мгновенно, из глаз потекли слёзы; и Джон, всё это время ворчавший и не позволявший Ренли сказать ни слова извинений, вдруг сделался заботливым и потребовал привал. Сидя перед Джоном с голой спиной, Ренли чередовал благодарность с болезненным шипением — а когда тот приложил к его спине раскалённую сталь (битый час они потратили на то, чтобы развести костёр), заорал от страшной боли — ему казалось, что кто-то грызёт его сзади, но никак может разгрызть, поэтому вынужден впиваться в кожу вновь и вновь, вновь и вновь… Джон попытался его подбодрить: — Что ж, вот и твой первый шрам! — сказал он, хлопнув Ренли по плечу. — Девчонки были бы… Он не договорил; Ренли же был слишком сосредоточен на собственной боли, чтобы обратить на это внимание. Далее всё было как в тумане — как они провели первый день, ночь, чем питались и питались ли вообще, как едва не поссорились, потому что Ренли предлагал свернуть в Таинственный Лес и укрыться и от погони, и возможного ненастья, на что Джон суеверно заявлял, что тамошние деревья дозорных не любят, и им придётся ещё тяжелей. За кронами деревьев, говорил он, не видно звёзд, и так мы совершенно точно потеряемся. Ренли только фыркнул. Джон говорил так, будто у них была хоть какая-то цель, кроме самой банальной — выжить. Последние силы, прежде чем снова заснуть у горящего костра, Ренли потратил на ворчание в духе «Сдохнем в лесу или в пустыне — какая разница?» День стоял на удивление приятный, солнечный; они топали по снегу без цели, без еды, пропавшие в белом безмолвии — и неопределённость, и горевшая в спине рана (мейстер из Джона вышел такой себе) превратили Ренли в клубок ярости, и он, не выдержав, сгоряча заявил, что раз так, то он пойдёт в одиночку, а Джон, если ему так хочется, может вернуться в Ночной Дозор и пасть смертью убогих и слабых. Джон на это ничего не ответил, и это ещё больше вывело Ренли из себя. Тщетно он пытался найти слова, чтобы донести до Джона всю бурю своих эмоций; облечь гнев в буквы, фразы, предложения? Извольте, это выше его сил: объяснить Джону, этому недалёкому, непроходимому тупице, что он возомнил о себе невесть что. Суеверия его, дьявол его разбери, останавливают — ещё только будущее по звёздам не предсказывает, прорицатель хренов! Ренли бесился ещё больше, видя спину Джона перед собой; медлительный, ни на что не способный, он вёл их в никуда и умудрялся его, Ренли, ещё за что-то критиковать! Они оба потеряли счёт тому, как долго шли. В каждую секунду обоим казалось, что ещё немного, и они всё бросят, лягут на землю, позволят снегу поглотить их, уничтожить; никто не вернётся за ними, никто не будет горевать, а позже хищники растащат их мясо, и они принесут ещё этому миру пользу. Если повезёт, впрочем, если за ними уже снарядили крайне проворную погоню, Эшаре Дейн пришлют его обмороженный труп и положат оттаивать — что от живого, что от мёртвого, в постели с женщиной от него мало проку, но брак будет заключён, Роберт получит желаемое… ещё, конечно, они могли превратиться в живых мертвецов. Казалось, только эта мысль и воспоминание об испытанном страхе при встрече с ходоками заставляли Джона двигаться вперёд и поддерживать костёр даже когда Ренли спал; и без конца повторять, что они обязаны двигаться, если не хотят помереть совсем. Время от времени они натыкались на пустые деревни одичалых, но заходили в них с осторожностью. Тем не менее, ни в оставленных печных остовах, ни в полуразрушенных домах следов жизни не было; а вот следы смерти то и дело ненавязчиво выглядывали из-под снега. Как порченая рыба, оставленная в кладовой после неудачной консервации; именно она, эта тухлая рыбья туша, источала обыкновенно поистине трупный запах и превращала кладовую в ад. Припорошенные тела, разъеденные хищниками, с пустыми глазницами и впавшими щеками, больше интересовали Призрака; Ренли же был благодарен, что естественная заморозка и непрестанный ветер лишили их смрадного запаха — но пару раз, с непривычки, его всё же вывернуло; и хотя они перестали корчиться, поедая снег, съесть случайно чей-нибудь волос, ноготь или часть кости Ренли побаивался. — Этим ещё повезло, — сказал Джон ни с того ни с сего. — Те, что оказались у нас, они… ожили той же ночью. Эти слова были первым знаком доброжелательности за те несколько бесконечных дней. Ренли даже не сразу поверил, что Джон разговаривает с ним, когда тот спросил: — Поможешь собрать их в одну кучу? Нужно их сжечь, если мы соберёмся здесь заночевать. Забрезживший в их отношениях рассвет Ренли так обрадовал, что на мгновение он забыл о своей обиде и решил отшутиться: — Кажется, хоть у кого-то сегодня на единственную в день трапезу будет жаркое! — Джон смотрел на него долго. Даже очень. Ни посмеяться, ни хотя бы улыбнуться не подумал, и Ренли, закрыв глаза, тяжело вздохнул: — Седьмое пекло, Джон, я ведь про Призрака. Он же Рупа едва не сожрал, или сожрал даже, тот дохлый лежал, когда мы… — Так ты поможешь, или нет? «Тьфу ты!», плюнул Ренли в сердцах, но вспомнил, что обещал работать в команде, и на помощь всё же согласился. В конце концов, без Джона он сдох бы в первый же день… без Джона, впрочем, он до сих пор был бы в Ночном Дозоре, тренировался бы, выслушивал шутеечки Торне. И, может быть, был бы даже счастлив!.. Хотя и очень, очень не факт. И вновь они работали, не произнося ни слова, даже без явных указаний; правда, Ренли не сразу заметил, что Джон собирает трупы в другую кучу, невзирая на труды товарища. Делать нечего — проглотив гордость, Ренли стал тащить трупы в общую кучу, подхватывая их под мышки как подвыпивших знакомых. Наконец, когда бывших одичалых объяли языки пламени, он решился заговорить: — Думаешь, на них напали? — выражение ставшего оранжевым лица Джона оставалось неприступным. — Если так, то если мы будем здесь ночевать, а завтра… куда мы пойдём завтра? У тебя есть план? «Откуда бы у него взяться плану?», спросил себя Ренли и не ошибся: признаков жизни Джонова уверенность в будущем так и не подавала. Он отвернулся от огня, затопал к более-менее сохранившемуся домику; Ренли же, разгорячённый трудом и начинавшим досаждать голодом, не выдержал и обрушился с критикой на его спину: — Седьмое пекло, Джон, я тебе что, привидение прозрачное?! Прекрати смотреть сквозь меня, ты мне… ты же мне спину зашивал, дьявол тебя забери, ты меня трогал, ты… — Что же он, дьявол его забери, такое несёт? Джон, недоумевая, тоже остановился, но разворачиваться пока не спешил. — Ты же знаешь, что я живой, тёплый. Хватит… скажи мне, что мы делаем, Джон, и прости меня… чтоб я провалился где стою… Он и провалился — попытавшись сделав шаг, провалился в снег, схватился за голову, не поднимая взгляда. Конечно, не Джон виноват в произошедшем. Он виноват, он, он, он. Они оба сгинут в этой ледяной пустыне, и некому даже будет их сжечь, а потом произойдёт это… как сказал Джон? Они оживут, станут враждебны — это что значит, и друг другу тоже? — С утра поговорим, что делать дальше. Я разожгу костёр. Естественно, выбраться из снега Джон ему не помог. Ренли, кряхтя, снова проваливаясь, проклиная всё на свете и стараясь не обращать на спину внимания (безуспешно), выбрался еле-еле, уже решив, что, если что, к дому он отправится ползком. Пока он добрался до входа, Джону удалось разжечь огонь, и Ренли упал без сил, чувствуя градом стекающий пот и снег, таявший прямо на его одежде. Снег таял, а вот лёд в отношениях с Джоном даже не думал. Быть может, и суеверия привели их к тому самому дому, где они провели ту ночь и где Призрак хищно поглядывал на Ренли: в затянутой паутиной кладовой они нашли бочки с солониной, вид которых Джону не понравился. Ренли и не надеялся, что он озвучит свои опасения, но ошибался: — Нечего и сомневаться, что на них напали. Живые люди не стали бы оставлять здесь столько еды. — Не занудничай, — фыркнул Ренли, запуская в бочку руку. Джон наградил его ставшим привычным за последние дни взглядом: ужасом, смешанным с осуждением. — И не надо на меня глаза пялить. Голодная смерть в наши планы не входила, если я ничего не упустил. Той ночью он увидел во сне чертоги Штормового Предела; столы ломились от яств, ароматы кружили голову, и никого, кроме Ренли, там не было — вся еда принадлежала ему. Правда, стоило ему только коснуться аппетитно выглядевшей куриной ножки, как пол под его ногами раскололся, столы, мясо, овощи, фрукты полетели в бездну, а его, Ренли, вдруг окрутила цепочка из бананов — она сдавила ему и шею, и лёгкие, не оставляя воздуха и вынудив проснуться. Ренли не сразу сообразил, где был, и испуганно заворочался, когда взгляд наткнулся на Джона — в кои-то веки взволнованного. А, может, так на нём смотрелся недосып? Прочистив горло и притворившись, что ничего не произошло (хотя на душе всё равно скребли кошки), Ренли потянулся к чарке с прогретой на костре водой (котелок тоже удачно нашёлся в одной из деревень). И только тогда, когда похолодевшая с вечера вода очистила его рассудок, он заметил, что в доме нет Призрака, и что никто, даже зевнувший было Джон, не хочет его съесть. — А где пёс? — спросил он первым делом, даже не ожидая ответа. — Охотиться пошёл, — пожал Джон плечами. — Ты всегда так беспокойно спишь? Ренли едва не спросил, какого чёрта он несёт, но изумление пересилило все другие эмоции: — А ты всегда, не выспавшись, превращаешься в заботливую курочку-наседку? Шпильку в свой адрес Джон принял достойно — улыбнулся, мол, «знаю, виноват». Этого было мало, чтобы Ренли сменил гнев на милость, и ему было даже обидно, что друг так отреагировал на очевидно обиженный комментарий — он-то надеялся хоть немного пособачиться, начать утро с выплеска эмоций, который, возможно — только возможно! — привёл бы, в конечном счёте, к сожалению обеих сторон. Вместо этого Ренли выплеснул немного воды на руки; и, простим его утреннюю несообразительность, не сразу понял, что вылил он её на перчатки, и умываться будет не так-то просто. Прорычав себе что-то под нос, он сорвал их с рук, вылил воду снова, но зашипел от холодного заряда, тут же пущенного по телу. Что и говорить, брошенная деревня — не господские покои. — Мы могли бы отправиться к Крастеру, — заговорил Джон, будто пытаясь отвлечь его от вереницы неудач. — Он друг Дозора. Должен помочь. — Раз друг Дозора, есть ли смысл? — А ты что предлагаешь? Закоченеть здесь? — Джон кинул в костёр очередную веточку, представляя, наверняка, Ренли на её месте. — Мы не имеем права стоять на месте. Мы замёрзнем. — А если и так, то что? Одичалые живут здесь десятками лет… строят дома из шкур. Разводят огонь, прячутся от ветра… наверное, живут долго и счастливо. Чего ты боишься, Джон? Боишься, что мы будем счастливы, и тебе придётся быть честным с самим собой? Боишься, что я, проклятый Перевёртыш, вдруг смогу сделать тебя счастливее, чем плащ лорда-командующего? Вот и его оборонительный панцирь всё же дал трещину. Ренли знал, что Джону его слова не понравятся; но знал он так же и то, что больше не может держать это в себе. Да и защищался ли он от этого? Хоть раз? Бежал ли от того, что без всякого сомнения чувствовали они оба? Ему было плевать, что жить в деревне одичалых, даже самой хорошей, не так-то просто; в его голове ни мысли не было о необходимости устраивать хозяйство, разводить скот и, наверное, заделаться фермером… он всего-то хотел поругаться. — Зачем ты это сделал? — нарушил Джон тишину. Ренли пожевал щёки, раздумывая, с какой стороны подойти к вопросу. — Честно? Хотел проверить. Буду с тобой откровенным, раз уж мы посреди ледяной пустыни, и рискуем замерзнуть насмерть. — Стоило это сказать, и желание откровенности куда-то испарилось, ровно как дымок пара из его рта. Только что был тут — и уже нет. Но Джон не торопил. — Я… начинал что-то чувствовать. И должен был узнать, что именно. Я думал… «Думал, что либо на меня нашло одинокое безумие, либо настоящая любовь». — Что бы это ни было, это не взаимно, — отрезал Джон. — Но я даже не сказал, что это было, — Ренли паскудно улыбнулся. — Вдруг это ненависть? — Люди не целуются, когда ненавидят друг друга, — пробурчал тот. — Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Из всех братьев на Стене, из всех этих привлекательных морд и дерущихся друг с другом тел Ренли, впрочем, смотрел, почти всегда, только на Джона. С Джоном хотелось проверять. С Джоном хотелось разговаривать, Джона хотелось добиваться… — Если мы вернёмся, нас объявят дезертирами. Пути за Стену нет, нам её не преодолеть. Мы могли бы двигаться на восток, где она выходит в море, но… — За Стену, — повторил Ренли машинально. — Знаешь, а ведь не так давно мы находились где-то посередине. Ренли вдруг и сам понял, до чего странно прозвучало его замечание, лирическое, не особенно серьёзное… неудивительно, что его спутник отнёсся к нему с таким скепсисом. — До чего наблюдательно, — фыркнул Джон. — Да это я так… — неловко забормотал Ренли. — Просто мысли вслух, знаешь? Джон-то, быть может, и знал, вот только говорить об этом явно не хотел. Проклятье, если бы Ренли только мог представить, к чему приведёт его тяга к исследованиям, он бы никогда на свете не караулил Джона, не принуждал бы его к тому самому первому поцелую. Да, кошмары по ночам его больше не беспокоят; но кошмары наяву — куда страшней, куда неприятней. — Ты ненавидишь меня? — спросил Ренли вдруг. Джон неотрывно смотрел в пламя, словно оно должно было подсказать ответ. Ренли не сомневался: Джон воображает, как его «брат» в этом самом пламени горит и скукоживается как скомканный пергамент. — Я предпочёл бы обсудить дальнейший план действий, а не наши чувства. «Уходит от ответа. Точно — ненавидит». — Правда? А, по-моему, чувства — это очень важно. — «Не будь у меня к тебе чувств, мы бы не оказались в таком положении». Вот именно, повторил себе Ренли. Это твои чувства привели вас в такую задницу, не его, значит, виноват ты. Но ведь и он ко мне что-то чувствует!  — возразил Ренли сам себе и зажмурился. Эти внутренние единоборства никогда не принесут толка, если только он не… — Прости меня, Джон, я… — Я же сказал, что не хочу говорить об этом, — ответил тот грубо. Сила гнева в голосе поразила Ренли, и уж он своей злобы скрывать не стал: — Тогда как ты поймёшь, что именно я чувствую? Или что, скажешь, что это тебе не интересно? Хорошо, Джон, но тогда… — Он едва не сказал: «Объясни мне, Джон, почему ты не оттолкнул меня? Чего ты так боишься?», но понимал, что ответа не дождётся, и стал сумбурно перебирать в голове другие выражения. — Тогда нам с тобой придётся очень непросто. Мы так и не определились, куда пойдём… что будем делать… твой отец, быть может, и пощадит тебя, но моему брату до меня нет ровным счётом никакого дела, он и труп использует для своих… дипломатических целей, тьфу ты. Отошлёт и скажет, мол, супруг есть, а мёртвый или нет — это уж… вопрос вкуса. Или… ты скажешь, что тебе всё равно? — Джон молчал, даже не глядя в его сторону. Хотя Ренли прекрасно знал, что Джон его ненавидит, о степени его ненависти оставалось только гадать. Быть может, Джон знал, что сколько Ренли ни затыкай, он всё равно не заткнётся, пока не объяснит, что к чему… впрочем, даже если объяснит, поможет ли это растопить обледеневшее между ними напряжение? Ренли прекрасно понимал: ни фига подобного. Нечего пытаться, тратить усилия, лучше самоустраниться, пока ещё не слишком поздно. Оставить Джона. Дать ему его пресловутый покой. Сбежать, найти одичалых, начать новую жизнь, недоступную для него, гордого брата Ночного Дозора, принёсшего клятву тем, кто ту же клятву предал… — Ладно, молчун, ложись, отдохни немного. Я разбужу тебя через… разбужу, когда мне покажется, что уже прошёл целый час. Так бы он и сделал. Ушёл бы, оставил Джона здесь, сейчас, если бы не догадывался, что в нынешних обстоятельствах им, почти ненавидящим друг друга, всё же лучше держаться вместе. Больше силы против врагов, если таковые встретятся; больше вероятность, что не придётся самому себе зашивать царапины и шрамы в труднодоступных местах… Ренли знал, что не выживет в одиночку и что, скорее всего, не выживет и Джон. Призрак — преданный друг, но у него, как-никак, лапы, и обрабатывать ранения он ими не может. Уронив голову на грудь, Джон засопел уже через несколько секунд. Он совсем, бедняга, вымотался; он сторожил их стоянки куда чаще, чем Ренли, и спал не в пример меньше. Идти ночью нельзя, он это часто говорит, да и на свет луны и звёзд они почти не надеялись, предпочитая устраивать лагерь в сумерках — но если они проведут здесь целый день, если Джон наконец-то выспится и восстановит силы, кому от этого будет хуже? Никому. Они никуда не торопились, не имели цели — минус день, плюс день, какая разница? Всё, что им осталось — бесцельное брождение по бескрайней же белой пустыне. Ни больше, ни меньше. Жалея, что ему нечем заняться, Ренли встал и, стараясь не скрипеть половицами, вышел в коридор… вместо скрипа половиц, ни с того ни с сего, он услышал утробный рык. Ренли был уверен, что желудок угрожает самоуничтожиться от голода, но стоило ему прислушаться, и стало ясно — шум исходит снаружи, не изнутри. Решив, что это, должно быть, Призрак, Ренли было успокоился, пока не вспомнил давешний разговор с Джоном. Те, кто здесь жил, не ушли сами: кто-то на них напал, кто-то вынудил их бежать, побросав всё, что у них было… что, если то, что их убило, что бы это ни было, пришло и за ними? Ренли нащупал на поясе меч и бросил взгляд на Джона: разбудить его? Или не стоит, ведь он справится и сам?.. Конечно, справится, не зря же его сделали разведчиком. Нечего бросаться на угрозу, если вдруг она не такая уж и внушительная, мощными силами там, где хватит и одного способного бойца. Если там окажется Призрак, Джон и вовсе его на смех поднимет и возненавидит ещё больше — не сможет потом уснуть. Послышался хруст лап по снегу. Животное снаружи шмыгало носом. Ренли призвал на помощь всю свою храбрость, волю к жизни, и прошептал привычную мантру «Нам ярость» в надежде, что она придаст ему сил. Первый же шаг заставил его поверить в заведомую неудачу задуманного предприятия. Под ногами скрипнула половица, и Ренли напряжённо замер, прислушиваясь к улице. Видимо, тот, кто бродил вокруг их дома, прислушивался тоже. Будь это Призрак, он не почуял бы опасности, он бы знал их запах; будь это люди, Ренли наверняка услышал бы шёпотки… если это люди, а не мертвецы. Ренли сглотнул. Что, если сейчас его за порогом ждёт верная смерть? Он крепко перехватил рукоятку, твёрдо решив не сдаваться смерти так просто. Если шансов у него нет, от усилия вреда не будет, и он ещё надерёт зад тому, кто покусится на его жизнь!.. Если силы окажутся равны, он убьёт врага, кем бы тот ни был. Возможно, утянет за собой в бездну смерти. Либо — эта мысль тешила его больше других — навредит обидчику достаточно сильно, чтобы тот даже не подумал притронуться к Джону. И тогда, глядя на то, как тело Ренли полыхает в огне, Джон его всё же простит… Как следует разбежавшись и бесстыдно топоча, Ренли навалился на дверь плечом, выбил её и едва не упал в снег, но устоял на ногах и стал беспорядочно махать мечом, надеясь, что хоть один мах станет счастливым и заденет нападавшего. Вот только нападавший, судя по всему, умом не отличался и где была дверь, не догадывался — он так и застыл у того места, где располагались их лежанки, и шевелил огромным, припорошенным чёрным носом; но в ту же секунду, стоило Ренли так неуклюже вывалиться, мотнул в его сторону головой и с рыком на него кинулся — медведь, такой огромный, такой белый, что Ренли едва мог понять, где он заканчивается — догадался лишь по по чёрному носу и глазам, да по чёрным когтям, мелькнувшим над его головой и больно ударившим по спине; он сгруппировался, нагнулся, но не сумел как следует взять меч в руки и ударил по медведю плашмя; единственное, чего он добился — это мгновенного отвлечения, позволившего ему вырваться и тут же развернуться к нападавшему лицом, выставив меч перед собой. Рядом упал выдернутый из его спины клок овчины; Ренли знал: если медведь ударит туда снова, он может растормошить и без того трудно заживающую рану. Ренли сразу понял, что зря вышел из дома, и что медведь, быть может, оставил бы их в покое, если бы он сидел на месте. Но делать было нечего — с воинственным кличем, показавшимся самому девчачьим писком, он бросился медведю наперерез, но тот тут же шибанул его лапой по щеке, так что Ренли отлетел и больно ударился о стену их прибежища. С крыши на него повалился снег, меч вывалился из рук и позвоночник стало ломить; пытаясь разлепить глаза, Ренли прислушивался, прекрасно понимая, что медведь бросится на него; какой же балбес, думал он сам про себя, шаря голыми руками по снегу и шипя от боли, пока медведь надвигался; секунда промедления, и ему точно снесут бошку. Медведь медлителен, значит, ему нужно быть быстрым; он уклоняется от удара, переворачиваясь в снегу, стена жалобно хрустит, спина мокнет, и снег обжигает открытую рану, Ренли переворачивается снова и хватает меч, удачно коснувшись его лицом, но не может нанести противнику вред; грань меча лишь скользит по густой мокрой шерсти; времени убрать снег с глаз нет, и вперемешку с проклятиями Ренли выкрикивает молитвы, уклоняется снова, и снова, и снова, сам поражаясь своей удаче и ловкости и начиная кататься по снегу, так что медведь, эта сообразительная сука, хватает его за ногу — или, по крайней мере, пытается. Ренли чувствует, как под штанами течёт кровь, чувствует, что клыки разрывают кольчугу, и понимает, что может остаться хромым, и лишь желание спасти остальные конечности и медвежья нерасторопность помогают игнорировать жгущую боль. Ренли выставляет меч перед собой и крепко его держит, чтобы медведь понял, сообразил, что с ним ему не сладить, у него острая сталь, чудо цивилизации, но медведь склоняется над его ногой, словно планирует разгрызать её дальше, Ренли не успевает её вырвать, клыки протыкают ткань и касаются кости, сдерживать вопль уже невозможно, как вдруг боль становится ещё хуже — медведь вскидывает голову, пытаясь перерычать жертву, на что жертва, ничего перед собой не видя и потеряв всякую способность здраво мыслить, всё же бьёт наугад, вкладывая силы в рывок туловищем; меч входит тяжело, вязнет, медведь истошно вопит, Ренли чувствует, что не только ноги, но и живот его увлажнился кровью, на этот раз — чужой, и зверь валится ему на грудь, едва не лишая способности дышать. Два кровяных пятна растекались по снегу, и вот теперь-то Ренли почувствовал. Каждое его движение теперь приносило невыносимую боль от затылка к щиколоткам: так, словно кто-то пытался вбить гвоздь в череп. Но Ренли закусывает губу, чтобы не кричать, чтобы не привлекать внимания, если поблизости окажутся другие медведи. Неуклюжими движениями он вытирает снег с глаз; спаситель, кем бы он ни был, с кряхтением поднял труп и с не меньшими трудностями швырнул его в сторону, но тут же застыл, увидев, что произошло с ногой Ренли. Проклятье. Ногу ему придётся рубить, Ренли уверен в этом наверняка; он воображает в голове самые страшные картины, разбитую кость, порванные сухожилия, отвратительное красное месиво и обломки медвежьих клыков… но что это? Чудо! Боль не становится легче, но перед ним плывёт знакомое лицо — судя по чёрному пятну, это волосы, это Джон… морщин он не видит, лицо как в тумане, но Ренли более чем уверен — Джон в бешенстве. — Не злись, что не умер, — мрачно заговорил Ренли. — Я решил подождать до лучшего часа… — Почему тебя сделали разведчиком?! — Ренли открыл было рот, чтобы ответить, но Джон схватил его за грудки, встряхнул как следует и стал осматривать — сначала просто так, затем пустив в ход руки… он просто ищет ранения, напомнил себе Ренли, устало откинув голову обратно в снег, нечего заводиться. — Я в порядке. Полном. На ногу придётся бандаж наложить, но до этого, Джон, понесёшь меня на руках. Там и осмотришь как следует. — Молчание. Какой зануда! — Что, потащишь в дом за свободную ногу? Ну, если тебе так проще… — Ты не мог бы заткнуться? — рыкнул тот. Ренли, разумеется, хватило ненадолго. — Знаешь, ты так часто задаёшь этот вопрос, что я успел заскучать. «С чего бы это тебя сделали разведчиком, я же больше заслужил», посмотрите, какие у меня кудряшки! Боги Старые, как я хорош, как хорошо я машу мечом, меня растили в замке, я такой же сын Эддарда Старка, как Робб, Бран и Рикон! Может, спросишь что-нибудь поинтересней? — Ренли не знал, что хотел услышать больше: «Ты предпочитаешь быть сверху или снизу?» или «Тебя на тот свет отправить головой вперёд или ногами?» Джон, конечно, с расспросами не торопился, вместо этого расстегнув накидку у Ренли на груди и тупо глядя на резаную рану на шее. Семеро, когда он умудрился её получить? Джон оглянулся вокруг, словно надеялся, что в сугробе, выжидая нужного момента, притаился мейстер, и Ренли не выдержал: — Да ничего серьёзного, Джон. Успокойся. Проступившее вдруг сквозь туман лицо Джона искривилось такой гневной гримасой, что Ренли не выдержал — расхохотался. От собственного оптимизма и осознания, что смерть дышит ему ноздрёй в ноздрю — тоже. — Успокойся?! — ответил Джон чересчур резко и запальчиво. — Да тебя чуть не убили! Ренли оторопел. Джон не видел и половины всей схватки, Джон не видел, как Ренли промахивался, целясь медведю в сердце… — Да даже если бы убили, тебе бы стало от этого легче! — выплюнул он, и Джон, явно не успев подумать, выпалил в сердцах: — Нет, не было бы! И они оба замолчали. Ренли хотел надеяться, что за этими словами скрывалось нечто большее — но, конечно, Джон и не подумает сказать ему об этом напрямик… или?.. Его ладони всё ещё лежат около его шеи, чуть выше груди, что вдруг встала вздыматься и опускаться медленней обычного. Джон не заметил. Джон раскрыл губы, словно намереваясь что-то сказать, едва склонился над ним и тут же снова закрыл рот — Ренли же уставился на него в отчаянной надежде. Джон знает. Он знает. Ренли поднимает глаза; он видит, что Джон тоже смотрит на его губы, и они оба знают… — Ты думаешь, я… если я… если я не… — Не ответил? — спрашивает Ренли с неожиданной для себя лёгкостью. — Ты этим себя успокаиваешь? Враньём? Джона его вопрос оскорбил. — Всё не так просто, как ты думаешь, — огрызнулся он, но Ренли, почувствовав резкий прилив уверенности, лишь поднял ладонь к его щеке. Мокрую, ледяную ладонь. От прикосновения Джон дёрнулся, но не отпрянул, скосившись на руку как на нечто инородное. — По-моему, всё проще, чем ты думаешь. Я покажу. — Нашёл время! Царапина на шее начала протестующе жечь, призывая Ренли вновь опуститься на спину, ровно как и нога, будто застывшая над свечным пламенем, но тело горело жарче, и он потянулся к губам Джона, коснувшись их только на краткое мгновение, прежде чем тот отпрянул снова. Ренли выждал. Если Джон скажет ему «нет» сейчас, он не станет противиться, он всё примет как есть… Джон молчал. Сугробы молчали. Где-то вдалеке завыл волк, и ветер, обнажая нерешительность, разметал его волосы. Ренли едва не закрыл глаза, откинувшись обратно, едва не решил, что обратить внимание на ранение куда важнее, когда Джон болезненно втолкнул его на землю, впиваясь в губы жадно и голодно. Вот только времени прошло слишком мало — Джон только коснулся его губ, как они услышали: слева снова кто-то шумит. Пекло бы поглотило всех их, каждого, успел выругаться Ренли сквозь зубы, прежде чем Джон подскочил на ноги, притворяясь (как, впрочем, и всегда), будто бы ничего не произошло. Ренли хотел заворчать, сделать ему замечание, подшутить, но вместо этого лениво склонил голову влево… Мутные пятна. Мутные… и не чёрные, совсем не чёрные. И их так много… люди, заполняющие горизонт, наблюдающие за ними… затухает болтовня… хозяева вернулись… — Это не за нами, — тихо сказал Джон. — Слишком их много. — Скажи спасибо, что они живые, — Ренли легко пнул Джона здоровой ногой и попытался встать, но повреждённая нога не поддавалась. Точно, рубить будут. — Скажи им, что это, рыба в бочке стухла, может, они её нам, дураки, скормят… А ещё, знаешь что? Эти, они, вроде, не хотят нас убить, но… я ничего не могу знать наверняка, ты это понимаешь… Не умри, Джон, ладно? Кто-то должен рассказать о моём… о моём… Он не договорил. Потерял сознание.