***
— Студент Мин Юнги! — окликает преподаватель Юн Ынчжи, и у Юнги при звуке этого голоса все поджимается внутри. Он не готов. Встретиться с ней он не готов. Потому что всю ночь проворочался в кровати, отгоняя настырные мысли и образы. Потому что со стороны его памяти было подлым предательством подсовывать по поводу и без повода вспышками воспоминания о Юн Ынчжи, ее родинках и растрепавшейся челке. Мин Юнги казался сам себе стоящим на обочине столбом: мимо него мелькает жизнь, которую он не может разглядеть в деталях и уловить, но зато эта жизнь вместе с проносящимися мимо него людьми и событиями, может очень даже хорошо рассмотреть его самого. А как еще объяснить, что все вокруг точно знают, что чувствует Мин Юнги, отмечают в нем приметы зарождающейся влюбленности, и только сам Юнги не видит (или не смеет увидеть) ничего такого. Юн Ынчжи, она… раздражает? Да, пожалуй, раздражает. Мерную степенную жизнь Юнги будто рябью прошивает от ее существования. И все вокруг пытаются убедить Юнги, что это любовь? Как же тогда Юнги-хён, так легко выщелкивавший зарождающийся румянец на щеках своих младших друзей, сам в себе не смог такого определить? И больше всего бесил тот факт, что госпожа Юн — преподаватель. Вот эта мелкая с тонким жиденьким хвостиком черных волос, с челкой, которая все время разлетается… в этих своих постоянных джинсах и рубашке, которая велика ей настолько, что хочется обернуть вокруг ее худого тельца раза в три… вот она — преподаватель. Которая скачет по коридору вместо того, чтобы степенно шествовать к аудитории, важно отвечая на вопросы студентов? Которая уговаривает вместо того, чтобы приказывать, улыбается ослепительно, вместо того чтобы держать серьезность? Вот она — преподаватель? То есть лицо заведомо выше Юнги по статусу и авторитету, образованнее, умнее… наверное… О каких тут чувствах может идти речь, если Юнги… Нет, Юнги перед ней не трепещет. Ему эту госпожу Юн хочется в покрывало завернуть и спрятать куда-нибудь подальше от снующих толп студентов, чтобы не затоптали ненароком. И вот в эту госпожу Юн, преподавателя, к которому должен испытывать уважение, а испытываешь максимум жалость, вот в эту Ынчжи Юнги влюблен? Если бы кто спросил, Юнги отрицал бы даже малейшую возможность того, что это правда. Но тогда почему у него не нашлось ни единого возражения Квон Джиёну, а после слов того о братской любви к Ынчжи, на душе стало тепло и спокойно? Вчерашняя ночь случилась тяжелой и беспокойной. Заснуть он так и не смог, но зато с психу уселся за ноутбук и доделал этот долбанный проект по философии. Юнги резко разворачивается на голос преподавателя Юн. — Здравствуйте, — кивает холодно. — Я готов сдать проект по философии. Сегодня можно? — Э-м… — госпожа Юн резко тормозит круглыми носками аккуратных балеток. — Д-да, конечно. Но я не о том хотела поговорить, я… — А я — о том, — перебивает ее Юнги. — После четвертой пары подойду, нормально будет? Надо уже закрыть этот долг и забыть про вашу философию. Лицо госпожи Юн вытягивается, она отступает на шаг назад и резко краснеет. — Да, конечно, после четвертой пары… И натыкается спиной на перила, чуть не сваливаясь через них. Юнги едва успевает схватить ее за руку, дернуть на себя, поставить снова на ноги. — Осторожнее, господи! — фыркает он. — Разве можно быть такой невнимательной, вы же преподаватель! И не скачите по коридору как первокурсница, вы себе коленки когда-нибудь расшибете! Преподаватель Юн смотрит перепугано, мнется, и Юнги кажется, что на глаза ее вот-вот навернутся слезы. — Ну и хорошо, после пар подойду тогда, — кивает он и разворачивается, чтобы уйти. На душе муторно — аж тошнит, но Юнги заставляет себя думать, что все он делает правильно. Никогда Мин Юнги не позволял другим решать за себя, что ему делать, а что — нет… — Джиённи обидел вас? — вдруг раздается дрожащим голосом за спиной. — Если он обидел, то я… Юнги багровеет, задыхаясь от этой несанкционированной заботы, разворачивается резко и почти шипит, наклонившись к самому лицу Юн Ынчжи: — Меня не так-то легко обидеть, госпожа Юн. Я могу за себя постоять… И уходит по коридору, сжимая побелевшими руками папку с проектом по философии.***
Когда в прихожей хлопает дверь, Чон Мина напрягается. Кажется, вернулся Чонхён, и он даже чуть припозднился, но все равно Мина тотально не готова встретиться с ним сейчас лицом к лицу. — Я дома, — в дверном проеме мелькает уставшее лицо мужа, — привет. — Привет, — кивает она и отворачивается к плите. Непрошенные слезы вдруг накатывают, и их с трудом удается скрыть. — Все хорошо? — Представляешь, — доносится уже откуда-то из ванной, — нам дают новую машину! Сегодня в утро последний вылет на Бобби. Надо успеть поспать, что ли. Сделаешь мне травяной чай? Мина кивает, потом спохватывается, опомнившись, что ее не видят, и кричит: — Конечно, пообедай сначала. А как же Бобби, что с ним будет? Она усмехается, вспоминая, с какой нежностью Чонхён и его второй пилот называют свой старенький боинг «Бобби», и новая порция слез застилает глаза. — А Бобби — на списание, да, — вздыхает муж, входя в столовую и усаживаясь за стол, — неужели пибимпаб? О, я люблю тебя! Мина смеется, но глаза все равно предательски блестят, и Чонхён обеспокоенно приглядывается. — Эй, ты плакала? — он подходит и трогает ее за плечо, разворачивая к себе лицом, — Мина? — Бобби жалко, — всхлипывает она и утыкается в плечо мужу, давая волю слезами. И она почти не кривит душой: Бобби действительно жалко. Бобби доставлял их в Саппоро в их свадебное путешествие, Бобби был добрым и верным другом мужа во всех его самых первых полетах… Муж хохочет, потом обнимает за плечо и садится снова за стол: — Тебе будет приятно узнать, что из Бобби сделают музей летной профессии прямо в аэропорту, так что ты сможешь навещать его, когда захочешь. А твой муж заслужил уже новую машину, как думаешь? Перестань реветь. Мина реветь не перестает, вытирает лицо салфетками, но слезы катятся снова. — Эй, родная, — гладит ее муж по голове. - Ну что ты? Ну мы же не перестанем любить Бобби только потому, что он был самолетом, а стал музеем, правда ведь? Он останется все тем же нашим Бобби, и мы сможем приходить к нему в гости… Муж поглядывает на нее из-под челки, в углу его рта смешно топорщится зеленый кончик салатного листа, и Мина думает, что он прав. Хорошо бы, если б Чонхен думал так не только о самолетах…***
У Хосока новый квест. Очень сложный, требующий предельной концентрации и внимания, выдержки и силы воли, под названием: «Дождаться конца занятий и не сорваться, чтобы позвонить Джину». Просто Джин сказал: «Созвонимся», а Хосок не уточнил, когда именно. И теперь вот думает, что, наверное, когда закончатся занятия, и Джин заберет из садика Джинхо. Это будет примерно… еще минут сорок нужно подождать, кажется. Может даже тридцать пять. Если автобус сразу придет. А если Джин освободился в универе пораньше, то, может, он уже и дома… Хосоку не сидится на месте. — Привет, хён, — трезвонит Чимин. — Ты прости, но я не смогу с тобой поехать к бабушке. И это, кстати, еще одна новость, которую требуется осмыслить. Первая — это новость о свалившейся внезапно на Юнги с Чимином популярности. А популярность эта, начавшись у здания агентства GD, уже преодолела заграждение вокруг центрального корпуса Сеульского Национального и встретила Юнги с Чимином у самого входа в универ. И Хосок с изумлением наблюдал, как заполняется площадь перед главным корпусом многочисленными девушками с плакатиками. Хосок, вот честно, не думал, что можно обзавестись таким количеством фанатов всего лишь за одну ночь. Это было похоже на какой-то фокус. — Еба-а-ать, — вздыхал Юнги. — Суток не прошло, господи. Чимин только хлопал глазами, оборачиваясь на Хосока, смущенно наблюдавшего за шушукающейся толпой. Три минуты двадцать секунд — столько времени потребовалось, чтобы ввести в курс дела студентов, недоумевающих по поводу происходящего — именно столько длится видео с выступления Чимина под аккомпанемент Юнги, ставшее вирусным в Корее буквально за пару часов. Три минуты двадцать секунд, чтобы оставшаяся часть студентов поняла, что происходит, и примкнула к толпе фанатов. Три минуты двадцать секунд, чтобы изменить жизнь этих двоих ребят кардинально. Так, чтобы передвижение в пространстве по своему усмотрению и желанию стало невозможным. — Намджун все еще в отпуске, — улыбался Хосок Чимину как можно более ободряюще, — звони ему, кажется, тебе нужен телохранитель. Из здания универа Намджуну, приехавшему, с поправкой на пробки, примерно минут через сорок, пришлось выносить Чимина на руках. Юнги принял решение остаться пока в универе: у него была намечена на вечер какая-то пересдача. Позже ему обещали прислать охрану из агентства. Хосока такая картина не шокировала, он привык к подобным зрелищам, повидал их в Америке немало, но за Чимина было тревожно. Вот и сейчас он все еще тревожился, когда Чимин пытался как можно тактичнее извиниться в трубку: — Извини, но мне Квон-пиди запретил выходить на улицу без охраны. Ко мне приставили здоровенного японца, владеющего единоборствами, и он меня пугает еще больше, чем толпа. — Ты привыкнешь, — смеется Хосок. — Не извиняйся, я что-нибудь придумаю. И сбрасывает звонок. — Что нужно придумать? — возникает за спиной мама. — М-м-м… — Хосок традиционно краснеет, как всегда, когда приходится хоть немного кривить душой, — да… мы решили с Джином сходить на свидание. — О-о-о-о — тянет восхищенно Джулия и садится рядом, обхватывая щеки ладонями. — Мам, ты выглядишь как подросток, — смеется Хосок и краснеет еще больше. — Между прочим, твоя мама в последний раз ходила на свидание … примерно… да, как раз в подростковом возрасте… — Джулия ничуть не стесняется такого признания и только поудобнее устраивается на диване, — Ну, давай, звони. — Мам? — Хосок оборачивается и пристально смотрит на мать, — Ты собираешься присутствовать при разговоре? — Конечно, — кивает мать и берет со столика стакан с соком. — Ты по видеосвязи звони. У Хосока просто нет слов. Он откладывает телефон и разворачивается на стуле. — Мама, я не буду звонить Джину при тебе, ладно? Джулия открывает, было, рот, чтобы ответить, но тут же машет рукой в сторону телефона: — Ну и ладно, вон, Джин звонит тебе сам. Протягивает руку и смахивает иконку, принимая звонок. — Привет, Сокджин! — машет она в трубку, пока Сокджин, растерявшись, пытается понять, что происходит. — Как там ваши дела? Как Джинхо? — С…спасибо… — кивает Сокджин и кланяется где-то там у себя за кухонным столом, чуть не влипая лбом в столешницу, — все в порядке, спасибо. — Позови ее к телефону, я поздороваюсь, — улыбается Джулия и теребит Хосока за рукав. — Поверни немного телефон ко мне, а то меня не очень хорошо видно. Хосок хлопает глазами, таращится на Джина испуганно, рикошетя его такой же испуганный взгляд. — Я не знаю, кто эта женщина рядом со мной и куда она дела мою мать, — почти шепчет Хосок, скашивая глаза на Джулию, которая машет рукой появившейся в экране Джинхо, взгромоздившейся на колени брату. — Я понимаю, — медленно кивает Джин. — Я хотел… — Да, я тоже хотел… перебивает его Хосок, — может, тогда, позже созвонимся… — Не надо позже, давайте все обсудим сейчас, — возражает Джулия, не переставая посылать Джинхо какие-то странные знаки руками, — к примеру, вы можете сходить в кафе у реки Хан. Я знаю одно местечко… — Маёзиное! — кричит Джинхо, колотя ладошками по столешнице. — Да, — кивает Джулия, — и мороженое там тоже есть. Правда, с коньяком, поэтому Джинхо вам с собой взять нельзя, но я могла бы… — Мы можем пойти в парк… там прикольно и… — начинает Хосок, и Джин кивает в ответ. — Пьикойно! — кричит Джинхо, — в пайк, в пайк! — Хорошая идея, — соглашается Джулия, — мальчики могут погулять в парке, а мы с Джинхо могли бы пойти в парк на аттракционы. Взрослым мальчикам на карусельках неинтересно, но зато мы с Джинхо…. — Хаёсяя идея! — поддерживает Джинхо и от переизбытка чувств переворачивает сахарницу прямо на колени брату. Пока Джин чертыхается и поясняет, что необязательно решать что-то прямо сейчас, Джулия забирает из рук Хосока телефон и начинает какую-то странную и почти агрессивную воспитательную беседу: — Послушай-ка, Сокджинни, мне уже немало лет, и я точно знаю, как важно иногда давать себе передышку от домашних обязанностей. Тебе вовсе не нужно пытаться объять необъятное: вы можете просто пойти с Хосоком и провести время вместе. Например, сходить в кино, а мы с Джинхо… — Хм, спасибо, — улыбается Сокджин, — но я не устал, да, к тому же, в кино можно сходить и днем, когда Джинхо в садике. Мне не хотелось бы вас утруждать заботой о сестре и… — Да дайте мне уже побыть с ребенком, господи! — вдруг восклицает Джулия и как-то жутко краснеет. И Хосоку становится не по себе от того, какая зависает тишина. — Госьподи! — поддерживает Джинхо. — Я просто хочу побыть немного с Джинхо, неужели я так многого прошу? У Джулии какой-то растерянный вид, и губы, кажется, немного дрожат, и она вот-вот расплачется, как ребенок, которому не дают игрушку, несмотря на все уговоры. Сокджин молчит, немного пожевывая своими полными губами, и Хосок прилипает взглядом к этим едва заметным движениям. Джинхо задирает голову и смотрит на брата выжидающе. Джулия смущенно откидывается на спинку дивана и снова берет в руки стакан сока. Хосок смотрит на Джина во все глаза, и у него смешались абсолютно все чувства настолько, что даже кончики пальцев немеют от напряжения — уже и не разглядишь, где там смущение, а где — возмущение. — М-м-м, — вдруг начинает Джин, — …госпожа Мортимер… — Да? — лицо Джулии снова появляется в экране телефона. — Вы не могли бы присмотреть за Джинхо? — говорит Сокджин смущенно, и Хосок тает, глядя, как расцветает улыбкой лицо его матери. — Я хочу пригласить на свидание вашего сына, и был бы очень признателен, если бы вы позаботились о моей сестре в это время. Мне не с кем ее оставить. — С удовольствием, Сокджинни, — приосанивается Джулия. — А потом вы вернетесь домой, и мы все вместе выпьем чаю со сладостями… — И ципсиками… — добавляет Джинхо. — Тебе нельзя чипсики, — возмущается Джин. — Ей нельзя чипсики, — поясняет матери Хосок, — у нее на лице появляется сыпь. — Я не буду кормить ребенка фастфудом, ты за кого меня принимаешь? — возмущается Джулия. — Джинхо, детка, иди надевай кроссовочки, Сокджинни сейчас привезет тебя к тете. А я пока пойду разбужу Мони… — Мони! — вопит Джинхо и уносится куда-то в сторону прихожей, видимо, за кроссовочками. — Хм, — Хосок вздыхает и растерянно улыбается в экран, когда Джулия тоже уходит, чтобы выманить Мони из гардероба, куда он в последнее время прячется от людей, чтобы спокойно поспать на стопках футболок или полотенец. — Кажется, все решилось как-то само собой, да? Сокджин усмехается: — Да уж, само собой. — Я соскучился, — вдруг выдыхает Хосок, снова немного краснея. — Я звонил, чтобы сказать тебе. Сокджин смущается красиво, трогательно и аккуратно, так, что румянец слегка подсвечивает его лицо. Утыкается лицом в сложенные на столе руки и смотрит из-под челки как-то беззащитно. — Я скоро буду, — говорит он скомкано и отключается. Хосок его не винит. — Сынок, — входит в комнату Джулия, — Мони отказывается покидать шкаф. Может, ты сладишь с ним? — Мам, — Хосок смотрит укоризненно, — вот что это только что было, а? Джулия останавливается, замирает на секунду, а потом всплескивает руками и восклицает возмущенно: — Не смей винить меня, Хосок! Твоя мать — слабая женщина с сердцем, полным нерастраченной любви. Не смей винить меня за то, что я хочу тепла и… Спасительный звонок в дверь раздается внезапно, и Джулия с облегчением выдыхает и вскакивает с дивана до того, как Хосок скажет ей, что узнал ее знаменитый монолог из одного известного ромкома: — Вот, видишь, кто-то пришел! И уходит в прихожую. Хосок не знает, плакать ему или смеяться, но Вселенная, кажется, решила подарить ему шанс отыграться, потому что в комнату входит какой-то жутко напряженный Ким Джихун, и по тому, как нервно он теребит брелок с ключами от машины, Хосоку понятно, что пришел он не просто так. — Добрый день, Хосок-и, — кивает Джихун. — Джулия, я хотел спросить у тебя… Хосок устраивается в кресле поудобнее, всем видом давая понять, что не просто намерен присутствовать при разговоре, но и собирается принимать в нем активное участие. Но госпожу Мортимер это ничуть не смущает. Чего, кстати, не скажешь об инспекторе Киме. Потому что отец Намджуна смущен просто как юноша, и от это становится очень сильно похож на собственного сына. С той только разницей, что сына, вообще-то, смутить довольно сложно. — Знаю-знаю, — Джулия ставит перед Джихуном чашку кофе и садится рядом, — ты пришел, чтобы пригласить меня на свидание. Ким Джихун закашливается собственным вдохом и, наверное, покраснел бы еще больше, если бы у него было хоть немного времени сориентироваться в пространстве. — Но у меня есть предложение поинтереснее! — продолжает Джулия и скрывается в гардеробной в поисках подходящей одежды. — Сейчас Сокджин приведет Джинхо, и мы втроем отправимся в торговый центр. Здорово я придумала?***
Тэхёна кроет флешбэками нещадно. Он то краснеет, то бледнеет, то констатирует у себя резкое повышение температуры до критических пределов. А все потому что вчера… Вчера, услышав чонгуково «Привет», Тэхён сначала замер, а потом… не удивился… Будто он в глубине души обреченно понимал, что рано или поздно это произойдет. Потому что не следовало расслабляться: ожидать от Юнги чего-то подобного стоило каждую секунду. Чонгук шагнул к нему из тени высоких стеллажей, и Тэхён, глядя на него, залюбовался — таким красивым показался ему его Гукки в дрожащем свете настольных ламп. И первым порывом было шагнуть к нему навстречу и вжать в себя так, чтобы дышать одним на двоих воздухом до конца жизни, но Чонгук опередил его. — Подожди, Тэ, — он взмахнул рукой, будто требуя, чтобы Тэхён не спешил озвучивать свои мысли по любому поводу, — подожди. Я хочу сказать, я… короче, сегодня Я хочу говорить, хорошо? Ладно? И Тэхёну ничего не оставалось, как остаться на месте и присесть аккуратно на одну из стопок документов на полу. — Я… я говорил тебе, что не знаю, как теперь разговаривать с тобой, — пожимал плечами Чонгук. — И тогда это было правдой. Потому что вдруг понял, что… Ну, знаешь, я всегда думал, что знаю и понимаю тебя настолько, что могу точно предсказать, о чем ты думаешь в этот момент. Мне казалось, что мы думаем одинаково. А потом вдруг оказалось, что нет. Что у тебя есть свои собственные мысли, и о нас тоже, и эти мысли оказались для меня сюрпризом. Тэхён грустно опустил голову. — Не торопись придумывать себе ничего такого, — остановил его поспешно Чонгук, подсел поближе, устроился на корточках у ног Тэ и двумя пальцами подцепил подбородок, заставил поднять взгляд. — Теперь мне кажется, что я опять умею узнавать, о чем ты думаешь, и прямо сейчас, наверное, ты думаешь что-то… типа… «Конечно, Чонгукки никогда и не рассматривал меня в «таком» плане, поэтому для него все это сюрпризом и оказалось». И уже собираешься взгрустнуть по этому поводу, да? Тэхён захлопал ресницами и едва улыбнулся. Этот засранец и правда знает его слишком хорошо. — Так вот, это не так… вернее, не совсем так… С того момента, как мы с тобой поговорили… ну… в душе и потом… Я много думал. Боже, я за всю свою жизнь столько не думал, как за эти дни. И я наблюдал за тобой потихоньку, и каждый раз узнавал тебя заново. И понимал, что ничего нового у меня к тебе не появилось. Тэхён вздрогнул. У него сперло дыхание, грудь сдавила какая-то помесь страха и накатывающей обиды, разочарования и… Видимо, вот и всё? — И снова не торопись себе выдумывать, хён, — смеялся Чонгук. — Просто дослушай меня до конца. Тэхён вздыхал, обнимал сам себя за плечи и стискивал их, чтобы хоть немного унять зарождающуюся дрожь. — Я понял, что не чувствую к тебе ничего нового, потому что чувствовал все это раньше. Намного раньше. Наверное, всегда. И Тэхён чувствовал, как цепкие длинные пальцы Чонгука опускаются на его напряженные колени и мягко поглаживают, будто успокаивая, говоря, что самое страшное уже позади. — Мне нравилось смотреть на тебя. Всегда. Нравилось тебя касаться. Нравилось думать, что ты только для меня есть такой. И не нравилось, когда ты был еще для кого-то. Мне всегда тебя было мало и не хватало, если вдруг мы не виделись. Просто я называл это дружбой. И мне в голову не приходило назвать это как-то еще. А потом ты… Чонгук вдруг замолчал. Остановился. И убрал руки с колен Тэхёна. И от холода, который обжег те места, к которым только что прикасались теплые руки, Тэхёну стало не по себе. — А потом? — поднял глаза Тэхён и вцепился в руки Чонгука, возвращая их на место. — А потом ты сказал, что тебе нравятся мужчины. Что тебе нравится кто-то еще. Что тебе нравится Югём! И я всю ночь ворочался от какой-то обиженной злости. И мне было непонятно, почему меня так злит то, что тебе нравится Югём. И только потом я понял, что меня злило совсем другое: что тебе нравлюсь не я, хён. — Я все запутал с самого начала, — кивнул Тэхён. — Я просто боялся… — Я знаю, — выдохнул Чонгук совсем близко. — Да и как ты мог не бояться после всех моих… ну… ты знаешь… — Да, — Тэхён снова опустил голову и задумался. — Поэтому, у меня есть предложение, хён, — вдруг звонко предложил Чонгук и поднялся на ноги, потянул Тэхёна за руку, чтобы тот поднялся тоже. — Давай-ка забудем все, что произошло с… ну, с того моего падения на треке, да? — Наверное, да, — кивнул Тэхён и прищурился. — Забудем? — Ага, — Чонгук склонил голову на бок и улыбнулся своей белозубой заячьей улыбкой, и щеки его смешно округлились, а на щеках вспыхнули шкодные ямочки. — Всё забудем до того момента. — Так, — Тэхён посмотрел на него все еще недоверчиво, будто опасаясь, что все это превратится в обидный розыгрыш в самую последнюю минуту. — И просто прислушаемся, что мы чувствуем, глядя друг на друга. Без Югёмов и Содам, без всех этих врак и недомолвок. Просто, как есть. И скажем об этом вместе. И Чонгук показался вдруг таким взрослым в этот момент, что Тэхён замер, и пугаясь, и любуясь им. — Одновременно? — уточнил он, спохватившись — Одновременно, — улыбнулся Чонгук. Мгновение зависло в тишине на самой высокой и звенящей ее ноте. Воздуха в груди вдруг стало так мало, что только на один выдох и осталось. — Три-четыре, — прошептал Чонгук, не отрывая взгляда от тэхеновых глаз. И резкий выдох «люблю тебя» в унисон расколол тишину пополам — на две равные половинки. Чонгук подался вперед первым, слизнул остатки шепота с тэхеновых губ, и то, с какой готовностью Тэхён всем телом вклеился в него, подставляя губы, заставило его губы разъехаться улыбкой прямо в поцелуе. И вот сейчас, при воспоминании обо всем этом, у Тэхена снова перехватывает дыхание. Но Чонгук терпеливо стоит рядом, смотрит внимательно, держит за руку, переплетая пальцы, и ждет. — Ну так что, хён? — напоминает он, когда Тэхён смаргивает воспоминания и понимает, что от него ждут ответа. — Пойдем? Тэхён вздыхает. — Ты уверен, что сейчас — лучший момент, чтобы идти к тебе домой? — Ну конечно, — смеется Чонгук. — Я говорил с отцом. И он обещал поговорить с мамой.***
— Полежишь со мной? — Чонхён тянет руку и цепляет жену за край домашнего свитера, — немного? Мина послушно пристраивается рядом на диване и прижимается к его теплой груди. Чонхён — некрупный мужчина, у него нет мышц, которые так старательно нарастил в себе сын, но весь он — концентрация мужества и надежности. Она водит пальцами по его груди и тихонько дышит, прислушиваясь к его дыханию. И в этот момент решает, что пока ничего ему не скажет. Не перед рейсом. У мужа во время полета должна быть свежая голова и позитивные мысли. И если его будет давить вся эта информация о том, что его сын… Мина даже мысленно боится произнести эти слова. Его сын… гей? Краска заливает ее лицо нещадно. — Эй, — Чонхён заглядывает ей в лицо, — сегодня Минхо объявил, что развелся с женой. Помнишь Минхо? И я понял, что у меня на работе нет ни одного человека, который был бы счастлив в любви. Ни одного. Каждый день я слышу разговоры о том, как кто-то «ошибся», «не разглядел», «не понял», «не думал» и «вдруг осознал». Каждый день я с удивлением озираюсь и понимаю, что, кажется, я здесь один — такой, который любит до сих пор каждый день как в первый день. И которого любят тоже… Любят же? Мина всхлипывает и кивает. — Ну вот, ты опять плачешь, теперь, я так понимаю, уже не по Бобби? Немного обидно за Бобби, но он поймет. Так вот, я все это слушаю и думаю… — И ты рассказываешь всем, как тебе повезло с женой? — улыбается сквозь слезы Мина. — Ни в коем случае! — смеется муж, — Я помалкиваю. Боюсь сглазить. Я просто внутри себя знаю, что то, что у меня есть — это счастье. Ты — мое счастье. Чонгукки — мое счастье. Сегодня он приехал ко мне на работу и попросил о разговоре. — Да? –Мина приподнимается на локте. — И о чем был разговор? — Представляешь, — Чонхён тоже приподнимается и поворачивается к жене, и она с удивлением замечает, какие в его глазах пляшут черти, — он сказал, что влюбился в Тэхёна и хочет с ним встречаться. Дыхание замирает у Мины в груди, и слезы на глазах высыхают моментально. — Ты не удивлена? — черти в глазах мужа аккуратно пододвигаются ближе к ресницам, мерцая в напряженном ожидании ответа. — Айли позвонила мне сегодня. Тэхён ей признался. Господи, я чуть с ума не сошла, думая, как тебе рассказать об этом… А сын, значит, сам… и что же он тебе сказал? — Он попросил совета, как правильно вести себя с Тэ и разговаривать с ним, чтобы Тэ поверил в его чувства и не усомнился в них. И чтобы доверился Чонгуку. Потому что Чонгук сможет защитить и Тэ, и их чувства. Понимаешь? Мина кивает, и гордость за сына стучит в ушах вперемешку с взволнованным сердцебиением. — Нет, мне кажется, ты не совсем понимаешь. Муж поднимается и садится на диване. Смотрит жене в глаза и берет ее руки в свои большие теплые ладони. — Наш сын ни на секунду не усомнился в том, что мы поддержим его, понимаешь? Более того, он вообще не считает, что ему нужна поддержка. Не считает, что этот вопрос как-то покоробит нас или… ну… смутит? Ему такое даже в голову не приходит, понимаешь? От этой безусловной и беспрекословной уверенности в нашей к нему любви мое сердце сжимается от счастья. — Сейчас мне кажется, что я всегда это знала, Чонхён, — говорит Мина медленно, глядя мужу прямо в глаза. — Он не отлипал от Тэхёна с тех пор, как ему было… пять? … четыре? Боже, мне кажется, Тэхён был с ним рядом всегда. Всегда. Наверное, я просто всегда это знала, но боялась назвать это своим именем. Чонхён пожимает плечами: — Сначала я, честно, испугался. Но Чонгук смотрел на меня открыто, честно, ничего не скрывая, не хитря, и я подумал… я понял, что, наверное, так и должен поступать настоящий мужчина. И в нем больше мужского, чем, к примеру, в вашем менеджере Паке, который бросил жену с тремя детьми и уехал с любовницей в Пусан, правда ведь? Мина кивает, и глаза ее снова наполняются слезами: — Им будет очень нелегко, Чонхён, им обоим. — Будет, — кивнул муж, — но они справятся. — Что еще сказал Чонгук? — Ну, он сказал, что, ему кажется, что я не удивлен. И вот тут ты должна похвалить меня, Мина, я очень успешно «держал лицо», раз сын не увидел всех моих мысленных метаний. И я сказал ему: «Сынок, если бы ты хоть раз видел со стороны свою улыбку, которой ты улыбаешься Тэхёну, ты бы тоже не был удивлен».