***
— Чего такой смурной? — интересуется мама, разглядывая исподтишка угрюмо жующего маринованные овощи Чонгука. — Неприятности в универе? — Мы-ы-а — отрицательно мычит Чонгук и шурудит палочками в лапше, что уже вообще на него не похоже: обычно так долго чапче на его тарелке не залеживается никогда. — Тебе разве не нужно сегодня на тэквондо? — мать подкладывает ему рыбный пирог и, уже не скрываясь, заглядывает в глаза. — Не пойдешь? Чонгук мотает головой отрицательно. — Так… — мать касается губами чонгукова лба и присаживается рядом, — ты не заболел? — Да нет, мам! — Чонгук уже почти психует, и только воспитание удерживает его от того, чтобы отмахнуться от матери. — Тогда рассказывай, — кивает мать и кладет руку поверх его ладоней. — Не то я заставлю тебя проходить полное обследование в госпитале, как в прошлый раз. Если я вижу, что с моим ребенком что-то не в порядке, я должна знать причину. Чонгук утыкается носом в мамину ладонь, лежащую на его сложенных руках, и вздыхает. — Поссорился с кем-то? — осторожно предполагает мать. Чонгук кивает. — С Тэхёном? — еще осторожнее уточняет госпожа Чон. — Откуда ты зна… в смысле, с чего ты взяла? — удивляется сын, и у него такой беззащитно-изумленный взгляд под порхающими ресницами, что мама улыбается мягко, наклоняется и целует его взъерошенную макушку. — Ну, я уже пару дней не слышу твоих новостей «Тэхен — то, Тэхён — сё», вот и подумала. — Ну, — Чонгук немного краснеет и, чтобы скрыть смущение, встает и отходит к холодильнику, достает бутылку с водой. — Мы не поссорились, просто… У Тэхёна теперь есть девушка, она… Содам… и… он сказал, что пришло время заняться личной жизнью, и… Что-то, знаешь, не хочется мне сегодня идти на тэквондо… — Тебе нравится эта Содам? — мама отворачивается к окну, чтобы не смущать сына еще больше, надеясь, что сказать правду ей в спину будет легче, чем глядя в глаза. — Мне? Нет, господи, мам… — Чонгук смеется, и мама оборачивается. — Хорошо, — улыбается она. — Очень жаль, когда дружба рушится из-за соперничества. Это так глупо всегда. Потому что дружба, как правило, долгосрочнее таких вот увлечений. Так из-за чего расстроилась ваша дружба? Чонгук задумывается: — Да ну… блин… Это нечестно, согласись, мам? — Что нечестно, сын? — Ну, Тэхён. Бросать меня ради какой-то девчонки! А как же наши дела? Мы гуляли вместе! Он даже на великах кататься отказался. И на трек не ходит больше… Кто так поступает вообще? Эх, знал бы я, что он так меня кинет, я бы себе другого друга завел бы… Чон Мина смеется, заваривает чай и подвигает чашку ближе к сыну: — Ну так сейчас заведи себе другого друга, в чем проблема? Ты так молод — сейчас самое время заводить друзей на всю жизнь. — Я не хочу другого, мам! — все-таки психует Чонгук, и мама улыбается слегка, выдыхая с облегчением: только в минуты таких вот эмоциональных всплесков она может узнать точно, что на душе у ее замечательного, но очень уж закрытого от внешнего мира сына. — Тэхён — мой друг! Я с ним с самого детства дружу. Он с самого детства только мой, и моим он должен оставаться, а не какой-то там Содам! Чонгук весь красный, он выпивает уже вторую бутылку воды, и у него даже виски намокли от пота — такой он взбудораженный. — Знаешь, — мама делает вид, что не замечает состояния сына, присаживается за стол и аккуратно намазывает апельсиновый джем на румяный тост, — в детстве ты был жутким собственником. Однажды меня вызвали к директору твоей начальной школы, когда ты был только в первом классе. Оказалось, что кто-то из детей случайно схватил твой пенал, а ты тут же полез в драку. Учительница пыталась тебя уговорить, как-то успокоить, а ты все не унимался, кричал, что это твой пенал, и никто не смеет трогать твои вещи, потому что они твои. Чонгук поднимает глаза и смотрит, пытаясь понять, к чему клонит мать. Чон Мина откусывает бутерброд и запивает его кофе. — Мам, ты к чему это вспомнила? Мама пожимает плечами: — Да так, просто вспомнилось. В детстве ты всегда дрался до последнего, если кто-то пытался отобрать у тебя то, что ты считал своим. Чонгук задумывается. — Не пойдешь на тэквондо? — уточняет мать. Чонгук мотает головой. — Что врать твоему тренеру, если он позвонит? — Скажи, что у меня есть дела поважнее. Чон Мина слышит, как за сыном захлопывается дверь, и качает головой. И мягкая улыбка все еще светится на ее губах, когда она отвечает на звонок: — Сольхен? Сегодня? Ты что, в Сеуле? Да, конечно, увидимся. На нашем месте, да, я поняла.***
— Оппа, куда мы пойдем? — Содам, которая там, на стадионе, была вполне себе вменяемой девушкой, едва переступив порог торгового центра, вдруг превращается в героиню самых зашкварных подростковых дорам и начинает изображать из себя не пойми что, эгъёшничая на все лады, и даже голос у нее становится тоньше и противнее. Тэхён только вздыхает от таких метаморфоз, но, может, это у них, у девушек, так положено? — Сначала в кафе или сначала в игровые автоматы? — А ты как хочешь? — уточняет Тэхён как можно более ласково, хотя в глубине души понимает, что вечер не будет приятным ни с какой точки зрения. — Давай, пойдем сначала на ту светящуюся карусель! — машет руками Содам. На ней светло-розовая толстовка на сто размеров больше, так, что фатиновая юбчонка едва выглядывает из-под нее самыми кончиками, и губы накрашены таким конфетным розовым, что Тэхён совершенно точно решает не целовать Содам сегодня, чтобы не оттирать потом лицо от этой блестящей субстанции. А Содам уже тянет его на карусели, и Тэхён ловит со стороны столиков, стоящих вокруг, понимающие и сочувствующие взгляды парней, которые уже откатали на каруселях свою обязательную программу и ненадолго расслабились, ожидая пиццу. Содам веселится, просит ее сфотографировать, а потом, пытаясь рассмотреть получившиеся кадры, прижимается щекой к тэхеновой толстовке так сильно, будто пытается спихнуть его с карусели. — Да из него же фотограф никакой, нашла, кому доверить фотосессию, — раздается вдруг за спиной ехидный знакомый голос. — Привет, Чонгукки, — кивает Содам, оборачиваясь. — Ты тоже здесь? — А почему бы и нет? Вечер пятницы — самое романтичное время, — Чонгук восседает в соседней кабинке, а рядом с ним хихикают сразу три девчонки с его потока. — Привет, Тэхёни-хён, давно не виделись. Тэхён проглатывает язвительный ответ, просто кивает, а потом оборачивается к Содам: — Куда потом? — Можно посидеть в кафе, — Содам смотрит на то, как люди за столиками уплетают пиццу, и, судя по ее глазам, она бы тоже не против, но статус девочки на свидании обязывает демонстрировать элегантность, а не аппетит, поэтому она наверняка закажет себе какую-нибудь стильную и непитательную гадость. — Вот там есть кафе-мороженое. — Он не любит мороженое, — снова доносится со стороны чонгуковой кабинки. — Он любит чурросы и хот-доги. Тэхён снова оборачивается, впивается взглядом в чонгукову нахальную улыбку и говорит подчеркнуто спокойно и доброжелательно: — У нас первое свидание, поэтому важно только то, что любит Содам, да, солнце? Улыбка Чонгука застывает на лице как гидрогелевая маска для губ, и Тэхён мысленно засчитывает себе плюс один балл. Кабинки на карусели, наконец, останавливаются, и Содам тычет пальцем в сторону какой-то пластмассовой стилизации под пряничный домик: — Вот там можно сконструировать собственные пирожные, мы были с воскресной школой на мастер-классе, пойдем? Тэхён кивает, надеясь, что азарт творчества хоть немного вернет Содам в нормальный человеческий режим, и она уже перестанет противно пищать. — Объект номер два последовал за объектом номер один в Пряничный домик. Как слышно меня? Прием! — смеется Намджун, держа телефон на манер рации и проговаривая информацию в динамик таким голосом, будто он не голосовое сообщение отправляет, а сообщает последние разведданные из самого эпицентра вражеского лагеря. И смотрит на экран, ожидая ответа. — Перестань страдать хуйней и следи внимательнее. Тэхён заметил его? — доносится из трубки через минуту голосом Джина. — Я не могу слушать сообщения, у меня посетителей толпа. Просто пиши мне. — Трудно не заметить человека, который сидит у тебя за спиной и орет тебе гадости, хён, — отправляет Намджун все той же голосовой почтой ехидное замечание. — Как думаешь, — Хосок задумчиво крутит трубочку в стакане с коктейлем, — моя бабушка… она… ненавидит меня? Я имею в виду, она, конечно, думает, что я умер, но, если узнает, что я выжил, будет ненавидеть меня? Намджун вздрагивает: — Ого! Умеешь ты неожиданно сменить тему. Он поднимается, берет со стула куртку Хосока и машет в сторону кафе напротив: нужно сменить место дислокации, чтобы лучше видеть Пряничный домик. — Эта мысль не дает мне покоя все время после разговора с твоей мамой, — качает головой Хосок. — Просто, понимаешь, я всегда знал, что никого по-настоящему родного у меня нет: мамины родители, бабушка с дедушкой, всегда были добры ко мне, но, когда я приезжал к ним на ранчо, там всегда были их другие внуки и внучки, и они… нет, ты не подумай, они тоже всегда были ко мне добры, но, думаю, все мы понимали, как сильно я от них отличаюсь. — Ты всегда чувствовал себя приемным ребенком, да? — Намджун усаживается поближе к перилам третьего яруса и присматривается к тому, что происходит за панорамными окнами Пряничного домика. — Прием, оба объекта находятся за одним столом, друг напротив друга. Судя по выражению лиц, разговор не клеится. Как меня слышно, прием! — Да, — кивает Хосок. — Во всяком случае, чувство, что я должен быть благодарным за то, что ко мне добры и меня любят, я испытывал постоянно, помнил об этом всегда. В этом ничего страшного, конечно… — Ничего страшного кроме того, что у человека вырабатывается стойкая уверенность в том, что его нельзя любить просто так, просто потому что он есть, да? — хмуро замечает Намджун. — Намджун, мать твою за ногу, прекрати слать голосовые, да еще такие дурацкие, — орет голосовое сообщение от Джина. — Я передам госпоже Ким Сольхен твои пожелания относительно ее ноги, — с улыбкой маньяка отсылает Намджун очередное голосовое. — Джин тебя грохнет, и будет прав, — смеется Хосок. Тэхен с Содам располагаются за длинной стойкой, надевают фартуки, выбирают коржи из теста, и Тэхён делится идеями, как можно назвать их десерт, чтобы он выражал всю суть их взаимоотношений, и Содам хихикает почти по-человечески. Но за стойкой напротив Тэхёна вдруг снова материализуется Чонгук. — Упс, и снова здравствуйте, — чуть кланяется он, а три его спутницы заботливо натягивают на него фартук. — Тоже решил приготовить десерт, Чонгукки? — уточняет Тэхён как может дружелюбно. — Конечно, ведь у меня, в отличие от тебя, есть в этом хоть какой-то опыт! Чонгук произносит это задиристо, и Тэхёну, если честно, смешно немного, потому что Чонгук внезапно похож на себя же шестилетнего, когда пытался вытолкать двоюродных братьев Тэхёна из песочницы, аргументируя это тем, что эта песочница только для него и хёна. — Тебя допускали до приготовления десертов, когда ты работал официантом в кофейне? — улыбается Тэхён, склоняя голову к плечу. Он понимает, что Чонгук не успокоится, пока не выведет Тэхена из себя, но такого удовольствия Тэхён ему точно не доставит. Чонгук краснеет, резким движением затягивает фартук на талии и смотрит исподлобья. — Если мы положим между коржами шоколадный крем, — пищит где-то справа Содам, — то можно будет назвать пирожное «Горько счастье». — Прикольно, — кивает Тэхён. — А если залить пирожное сверху клюквенным сиропом, как будто кровью, то можно назвать десерт «Вампирские хроники». — Фу, гадость, — фыркает одна из спутниц Чонгука. — У меня вот «Малиновое чудо». Чонгукки, тебе нравится? — Я люблю что-нибудь более кровавое, — Чонгук ведет себя очень грубо, и Тэхён вздыхает, наблюдая за девушками, копошащимися вокруг него. — Я закончила, оппа, — дергает Тэхёна за рукав Содам. — Пойдем пробовать? И от взгляда, который бросает Чонгук вслед удаляющейся Содам, у Тэхёна мороз по коже. — Он доведет его до белого каления, потом сам же кинется в драку, — предполагает Намджун. — И что нам тогда делать? Разнимать или подначивать? Джин с Чимином стратегией не делились? — Привет, Хосоки, — раздается за спиной, — привет, Намджуни. А вы здесь чего? Тэхён стоит сзади, в его рукав вцепилась миловидная до тошноты девчонка, и у Тэхёна такое лицо, что спасательный круг, кажется, бросать уже поздно. — О, Тэхён! Вот так встреча! — кивает Намджун, краснея оттого, как глупо они чуть не попались, — А мы тут выбираем подарок для бабушки Хосока… — Да? — удивляется Тэхён. — У тебя нашлась бабушка? — Нашлась, — кивает Намджун, — и Хосок решил ее навестить. — Да? — удивляется Хосок. — Решил навестить? — Я не должен пропустить такое событие, — шлепает по плечу Хосока Тэхён. — Обязательно сообщи мне, как соберешься к ней. Я буду ждать тебя у дверей как преданный пес. Содам хихикает, видимо, представив Тэхёна на корточках и с высунутым языком, а потом сообщает противным визгливым голосом: — А мы с оппой идем в кино. Нам достались билеты на последний ряд, и мы будем там совершенно одни! Здорово, да? — Почему ты так разговариваешь? — с беспокойством наклоняется к ней Хосок, — Тебе плохо? Содам краснеет и хлопает ресницами, не зная, что ответить. — Это такой специальный стиль, для свиданий, — поясняет Намджун, улыбаясь, и извиняющимся тоном шепчет девушке, — Иностранец, тонкостей не знает пока. Бегите, а то опоздаете. — Что я такого сказал? — интересуется перепугано Хосок, когда Тэхён со своей спутницей удаляются. — Я что-то не то сказал? Просто она как-то странно сегодня разговаривает, вот я и… — Это называется кокетство и флирт, Хосок, запомни, — смеется Намджун. — Намджун-хен, привет, — снова раздается за спиной. — Хосоки-хен, привет. — О, Чонгукки, — Хосок краснеет (и Намджун мысленно отмечает, что в разведку Хосока лучше не брать), — и ты здесь? — А кто еще? — на локтях Чонгука висят гроздьями все те же девчонки с курса, и он с ними на буксире напоминает звезду из американских ретро-фильмов. — Ну, Тэхёна сейчас видели, — Намджун внимательно смотрит в глаза Чонгука, и с удовлетворением отмечает, как внутри их черного омута пару раз полыхают зарницы. — Да? — Чонгук улыбается немного зло, девчонки перешептываются, кивая на оттопыривающуюся под пиджаком кобуру на боку Намджуна, — и куда же пошел Тэхён-хен? — В кино. На какую-то мелодраму. Его девочка хвасталась, что им удалось заполучить билеты на последний ряд, прямо на места для поцелуев, и они будут там совсем одни, — Хосок улыбается настолько невинно, что Намджун тут же пересматривает свое решение про разведку. — Ты страшный человек, Чон Хосок, — качает головой Намджун, когда Чонгук, наскоро расстроенно попрощавшись, удаляется в сторону кинотеатра. — Теперь остается только гадать, за что этих двоих выгонят из кинозала — за драку или… Когда Тэхён, наконец, опускается в мягкое кресло кинотеатра, он ощущает такую усталость, будто не по торговому центру гулял, а перетаскивал с места на место в Аду котлы с самыми отъявленными грешниками. Содам рядом настороженно притихает, наверное, раздумывая, решится ли сегодня Тэхён на первый поцелуй или нет, и Тэхён с улыбкой думает, что это было бы уже слишком. Он упустил Чонгука из виду, и в фойе кинотеатра их компании тоже не было видно, так что Тэхён расслабляется, но, кажется, рановато, потому что рядом в кресло плюхается некто с очень знакомым парфюмом, и крайне знакомый голос возвещает: — Привет, хён! Как тесен мир! И Тэхён понимает, что так просто сегодняшний день не закончится. На экране мелодрама настолько слюнявая, что местами хочется отфейспалмить себе лицо до синяков. Но Тэхён держится до тех пор, пока на экране герои не начинают недвусмысленно намекать друг другу, а заодно и режиссеру, что пора бы уже двигать сюжет к постельной сцене. Содам словно невзначай кладет свою ладонь на колено Тэхёна, и он едва сдерживается, чтобы не дернуться. Он высиживает с этой рукой на колене положенные минут десять, чтобы не показаться грубым, и, извиняясь, встает и выходит в туалет. И только там может, наконец, вздохнуть с облегчением. И подумать. О том, что… Что он делает? К чему все эти эксперименты с самим с собой и бедной девочкой, у которой то ли надежда расцвела пышным цветом, то ли она пытается доказать своей несостоявшейся симпатии к Чонгуку, что и без него у нее могут быть красивые отношения… как у всех… Как у всех. Если бы только Тэхён мог как у всех. А ведь еще неделю назад он даже не задумывался над этим. Он вполне себе наслаждался жизнью, и на Чонгука смотрел как на друга… Смотрел ли? Если покопаться в самой глубине души, то там, наверняка, можно нарыть и вспышки недовольства, если вдруг Чонгук предпочитал зависнуть где-то с очередной девочкой, а не с Тэхёном, и иррациональные приступы ревности, и желание дотрагиваться до Чонгука всегда и везде. А чтобы вспомнить то ощущение ужаса, которое накрыло Тэхёна при виде лежащего на земле вместе с байком Чонгука на треке, даже глубоко лезть в душу не надо: так не боятся за друзей. Тэхён помнит, как боялся за Чимина, когда тот потерял сознание в своем танцевальном зале. Помнит, как боялся за Юнги, когда его не отпускала высокая температура три долгих болезненных дня, помнит, как боялся за Джина и Джинхо. Но никогда еще не душила Тэхёна ТАКАЯ истерика. Никогда еще маленькая паническая мысль о том, что Чонгука может вдруг раз — и не стать на этом свете, не подбрасывала сердце прямо в глотку, так, чтобы перекрылся кислород и заглохли все звуки мира. Так — никогда. Тэхен боится. Боится своей зависимости, желания знать о Чонгуке все, что только можно, до мельчайших подробностей, стремления следовать за ним по пятам… А еще мечты просто сгрести Чонгука в ладошку и спрятать в своем кармане так, чтобы «Только мой, и руки прочь от него навеки!». А еще Тэхён боится своего желания. Он и сам еще не до конца понимает, чего именно хочет. Дотронуться. Обнять. Коснуться губами его чуть вздернутой верхней губы. Провести языком по этим задорным верхним кроличьим зубкам. Запустить ладошки под футболку и огладить пальцами упругую кожу, обвести подушечкой кубики пресса. Господи, да Тэхёна только при мысли об этом сжигает румянец, не говоря уже о том, чтобы сделать все то, о чем он думает. Но накатывает абсолютная тотальная безнадежность, и Тэхён остывает. «Опять ты со своим этим гомогейством, хён!» «Фублять фублядская, хён!» «Ты от Чимина всей этой «голубизны» понабрался?» «Перестань, Тэхён, не позорь меня перед людьми! Еще подумают про меня, что я пидар!» Тэхён просто больше не может так. Просто не может быт рядом. Потому что пальцы тянутся, если Чонгук близко, тянутся прикоснуться, но нельзя, и поэтому лучше, если он будет подальше. Нельзя близко. Если сильно близко, Тэхён может не удержаться. И тогда все вообще разрушится. Вообще все. А, может, просто это и нужно? Все разрушить и не мучиться? Раз и навсегда? — Я вот все думаю, как долго ты будешь стоять и пялиться на себя в зеркало, — раздается насмешливый голос от двери. Чонгук стоит, привалившись к дверному косяку, и на его лице нахальство сейчас какое-то нерешительное, как будто Чонгук искусственно удерживает его на лице, чтобы не дать пробиться остальным чувствам. — Привет, Гукки, — Тэхён смаргивает следы своих размышлений как наваждение и поворачивается к Чонгуку уже с улыбкой. — Тоже в туалет захотел? — Поговорим, хён? — серьезнеет Чонгук и встает ровно, словно демонстрируя, что пока Тэхён с ним не поговорит, из туалета его никто не выпустит. — О чем, Гукки? — Тэхён хлопает глазами как кукла, чтобы не дать Чонгуку разглядеть ту панику и тот хаос, которые сейчас переплелись внутри. И Чонгук начинает говорить. Говорит долго, грубовато и резко, напоминая Тэхёну о том, что они, вообще-то, друзья с детства, и Чонгук других друзей себе не хочет, и Тэхён пусть не думает так легко от него отделаться, потому что Чонгук считает его своим другом, и Чонгук, вообще-то, собственник, так что пусть Тэхён и не рассчитывает, что Чонгук позволит ему так просто все заканчивать. И что, если Тэхёну так уж сильно нужна девушка, то пусть найдет себе кого-то, Чонгук не против, и Чонгук подумает, как выделить для нее время в плотном тэхеновом графике между их совместными прогулками, походами на трек и тэквондо, а также многими другими делами, так что, наверное, вряд ли останется время на девушек, но можно подумать и постараться, и выделить немного времени, но лучше, чтобы нет, потому что, «знаешь, хён, секс — это довольно опасная вещь, она ведет к нежелательным беременностям и нежелательно скорым свадьбам, так что»… — Хорошо, Гукки, — вздыхает Тэхён. Он думает о том, что, кажется, все разрушить — единственный выход для него. Думает о том, что, кажется, где-то он читал, что самая сильная любовь — это не та, когда во что бы то ни стало хочешь человека себе, а та, когда готов отпустить человека, если так будет лучше для него. Думает о том, что, наверное, он любит Чонгука так сильно, что готов решиться и на такое тоже. — Хорошо, Гукки. Ты хочешь, чтобы все было как раньше, да? И чтобы мы с тобой были вместе двадцать четыре на семь? — Именно так, — кивает Чонгук. И он тоже волнуется, это видно, потому что от нахального взгляда его не осталось и следа, а только испуг и отчаянная решимость в самой глуби черных глаз. — Ладно, Гукки, — кивает Тэхён и делает шаг к нему навстречу. — Только у меня есть одно условие. — Все, что угодно, хён, — улыбается Чонгук. Улыбается так открыто и радостно, что у Тэхёна сжимается сердце. И он на секунду передумывает, а потом одергивает себя и все-таки произносит это вслух. — Прием, как меня слышно, прием? — ржет Намджун в телефон как в рацию, и у Джина где-то там в кафе, на том конце телефонной связи, наверное, уже белое каление достигло точки невозврата, потому что он отвечает самыми ужасными смайликами, какие только смог найти. — Объект номер один проследовал в туалет. Объект номер два проследовал за ним спустя пару минут. Ждет дальнейших указаний. — Как ты сразу понял, что Чимин для тебя — тот самый? — спрашивает Хосок, перегнувшись через перила второго яруса, внимательно глядя на двери, ведущие в туалеты, чтобы не пропустить Тэхёна с Чонгуком. — А я и не понял сразу, — пожимает плечами Намджун. — Наверное, этого никто не знает. Даже если люди в итоге женятся, это ни для чего не гарантия, понимаешь? Взять хотя бы моих родителей… — А как же тогда? Жить и знать, что все вдруг разобьется, и первым разобьется твое собственное сердце? — Наверное, в этом и смысл, — смеется Намджун. — Можно, конечно, жить и постараться ни в кого не влюбляться, чтобы потом не было больно, но разве ж это будет жизнь? Хосок косится на иконку входящего вызова на экране смартфона Намджуна и видит улыбающееся фото Чимина. — Привет, малыш, — Намджун говорит это так ласково, что у Хосока больно стискивает где-то под ребрами. — Тэ с Чонгуком в туалете, уже довольно давно… Ждем, такие были указания. Нет, Чимин, мы не пойдем и не подслушаем, даже не начинай… Оп, стой-ка… Выскочил Чонгук. Весь красный, несется к выходу. Думаю, вряд ли он в порядке, Чимини. О, Тэ тоже выходит следом. Нет, следом не бежит. Просто идет в сторону кинозалов, но очень медленно. Что делать, стратег? — Кажется, случилось что-то очень нехорошее, — вздыхает Хосок, провожая взглядом Тэхёна. — Что говорит Чимин? — Говорит: «Я же говорил, что надо пойти и подслушать!».