Хорватские шашки на мировой доске

      Луг Максимирский — сплошная изумрудная зелень, трава до пояса, стрекотание кузнечиков, запах лета и солнца. Кукурузное поле рядом — тянутся к небу стебли. Шумят в отдалении вековые дубы, нависают над лугом и полем. Грабы с ребристыми стволами тянутся к небу.       Бранко Домак смотрит на луг, на поле, на грабы с дубами, думает, что это — круг жизни: он уничтожит и луг, и поле, грабы только не тронет почти. И все это даст начало чему-то совершенно новому, ведь так и должны действовать землеустроители.       Поздней осенью убран урожай, новому — не бывать; Бранко Домак смотрит на прибитый инеем луг, на пожухлую кукурузу — только дубы и грабы все также шумят по границе. До Рождества рукой подать, после него надо бы собираться, утверждать финансирование и полный план строительства, чтобы уже в середине зимы начать земляные работы.       Январь радует малоснежием и ярким солнцем. Бранко Домак на внеочередном собрании «ХАШК» улыбается, когда все собравшиеся единогласно утверждают первые расходы на строительство, думает, что как время придет — надо будет сделать все правильно, чтобы долгие-долгие годы суждены были тому, что появится на месте Максимирского луга и кукурузного поля.       Пятого мая тысяча девятьсот двенадцатого Бранко Домак стоит в толпе, смотрит на ровно скошенный газон там, где еще полгода назад шумело разнотравье, где тянулись к небу кукурузные стебли; улыбается потаенным мыслям. Футбольное поле на месте луга — он знает, полю суждено пережить и его, и множество иных людей. Счастье для землеустроителя, когда сделанное им переживет его самого.       После игры он принимает поздравления, футбольное поле получилось что надо, если еще и лавки какие сделать по периметру, так вообще прекрасно будет. Но лавки — это потом, когда будут деньги, пока и специального поля хватит. После игры Бранко Домак долго ждет, пока толпа разойдется; садится на ствол старого граба, ждет, пока наступит понедельник, пока придет Зеленый Юрий. Ему осталось сделать совсем немного, но без этого футбольное поле, которое уже зовут стадион Максимир, не будет по-настоящему готово. На поле уже были страсть, азарт, радость победителей и боль проигравших, и даже капли крови упали на траву, впитались в землю, но мало, мало, мало!       Он сидит на стволе срубленного граба, смотрит, как в небо поднимается убывающая луна. Новая неделя, Зеленый Юрий, год — новый, время совершать сделки и наймы. Бранко Домак разувается, босыми ногами вспрыгивает на ребристый ствол поваленного граба, раскидывает руки, обращаясь то ли с молитвой к Господу, то ли с просьбой к забытым божествам; ждет, молит, пока не чувствует, что стал частичкой этого безумного, прекрасного мира, крохотной песчинкой его. Достает флягу с вином из кармана пиджака, наливает в ладонь; режет ладонь перочинным ножиком: вино с кровью пополам льется на землю, впитывается в нее, становится целым с потом, пролитым минувшим днем, с памятью о луге Максимирском и кукурузном поле.       Вино заканчивается, ладонь саднит. Луна на небе светит так ярко, что Бранко Домак видит тень, которую он отбрасывает. Он начинает чувствовать себя глупо: что за дедовские деревенские ритуалы он тут удумал устраивать?       Собираясь уходить от футбольного поля, он думает, что граб-то повалили с хорошим стволом, распустить бы его на доски, сделать бы стол из него… Хлопает ладонью по стволу, шипит сквозь зубы: задумался про дерево, отвлекся, забыл, что ладонь порезана. Надо, надо отдать указание, чтобы граб на доски распустили, хороший стол лишним не будет…       Бранко Домак уходит домой. Лунный свет скользит по стволу поваленного граба. Кровь на дереве под этим светом вспыхивает яркими точками-капельками, то красными, а то белыми, и тянутся капельки друг к другу, связываются тоненькими ниточками…