Хорватские шашки на мировой доске

      конец мая — начало июня 2019       Телефон звонит настолько неожиданно, что Дражен даже вздрагивает. Привычный рингтон даже звучит сейчас как-то поразительно истерически, хотя это, конечно, не больше, чем игра воображения. Дражен смотрит на экран: Домагой Вида. Прежде чем ответить на звонок, Дражен успевает покрыться холодным потом: у Домо нет ни одной причины звонить ему сейчас, они скоро увидятся лично. Если только не произошел какой-нибудь ебучий форс-мажор. Название этому форс-мажору может быть только одно: травма.       Дражен заставляет себя выдохнуть.       — Слушаю, — говорит он почти спокойно.       — Он! Меня! Бросает! — орет Вида в трубку, нисколько не заботясь о сохранности барабанных перепонок Дражена. — Ты представляешь! Он сказал! Что уходит!       Дражен прикрывает глаза, пытаясь понять, кем может быть загадочный «он», почему «он» бросает Домо, что на это все может сказать Ивана, и при чем тут, собственно, он сам, Дражен Ладич.       — Объясни им всем, что нельзя так! — продолжает тем временем Домо. «Ну то есть замешан не только «он», но и какие-то «они», — Дражен чувствует, что у него внутри начинает нарастать паника. Не то, чтобы Домагой был холодным и рациональным человеком, но все же такое поведение — это немного слишком.       — И ведь не только меня, но и его!       «Он», «они», «его». «Слава богу, не травма. Пусть выговорится, — решает Дражен. — Может, хоть понятнее станет». Но Вида неожиданно замолкает.       Тишина тянется густым медом, и Дражен решается:       — Что именно я, по-твоему, могу ему сказать?       — Не знаю, — голос у Домо неожиданно уставший. — Он же в сборной был вторым при тебе. Если кто и сможет сказать ему хоть что-нибудь, то только ты.       Дражен закашливается.       — Хорошо, я поговорю с ним, — обещает он и спешно завершает вызов. Начинает хохотать он, только убедившись, что вызов точно закончился. Ничего нелепее, чем Марьян Мрмич, бросивший Домагоя Виду, он в жизни придумать не смог бы! Отличный анекдот!       Отсмеявшись добрый десяток минут, он набирает Марьяна, дожидается хмурого «Вообще-то у нас тут тренировка».       — Мне только что звонил Домагой, — загадочным шепотом говорит Дражен в трубку. — И требовал, чтобы я повлиял на тебя, чтобы ты его, вернее даже «их», не бросал, а то, подлец, именно это и сделал!       Марьян молчит несколько секунд, даже дыхания в трубке не слышно.       — Друг мой, Вида сейчас у меня перед глазами, и вроде трезв, — в конце концов говорит Марьян. Голос — нежный, ласковый, так говорят с душевнобольными и взбесившимися лошадьми. — Ты уверен, что тебе не пора баиньки? В нашем возрасте надо беречь печень и нервы.       — Да я серьезно, — подхихикивая, отвечает Дражен. — Звонил, орал, требовал, чтобы я с тобой поговорил.       Марьян опять молчит, но в этот раз молчание другое, спокойнее, ровнее.       — Кажется, я понял, в чем дело, — в конце концов произносит он. — Спасибо, что позвонил. Я разберусь. — И добавляет: — Береги себя, дружище.       Прежде чем разговор прерывается, Дражен успевает услышать вопль из далекой Турции:       — Кидаю?! Да я тебя сейчас через бедро кину! И Кариуса тоже!       Через неделю они все встречаются в Загребе.       Впереди тренировки, нервы из-за конца клубного сезона и предстоящей игры с Уэльсом, потерь в сборной и будущих летних трансферов. В первый день, когда все слетаются в Загреб, творится полный дурдом, привычный, конечно, но вся эта суматоха выматывает. Дражен под конец дня чувствует себя выжатым, как ягоды для вина, смотреть на Иву просто страшно, кажется, подойди к ней с каким-то вопросом — убьет на месте и только потом будет разбираться. Конечно, разберется и все уладит, но сначала непременно убьет.       Дражен держится, не позволяет усталости взять верх. Им с Марьяном предстоит сделать еще одну вещь, о которой никто, кроме вратарей не знает и никогда не узнает. Все разговоры — потом.       Они уходят из отеля по одиночке, добираются до Максимира каждый своим путем, встречаются уже около границы поля — прямо напротив центрального круга.       — Принес? — тихо спрашивает Марьян. Дражен смотрит на старого друга, отмечая детали, которые не увидел днем: сетку морщин, прорезавших лицо, сухую кожу, потемневшую под турецким солнцем, почти пропавшие брови, лысину, которая стала еще больше.       — Принес, — так же тихо отвечает он, доставая из сумки пару двухлитровых бутылок, в которых плещется ядовито-зеленая жидкость. Марьян берет бутылку, взбалтывает, заставляя крохи осадка раствориться.       — Нам под шестьдесят, а мы все страдаем херней, — улыбается он.       — И вот зачем ты напомнил про возраст? — Дражен легонько пихает Марьяна кулаком в бок. Херней-то херней, да вот только сколько раз убеждались, что херня, как это ни странно, работает. Потому и продолжают ей страдать.       Они синхронно делают шаг на газон и расходятся к воротам. Марьян — к правым. Дражен — к левым. На газоне во вратарской площади Дражен тщательно вырисовывает ярко-зеленой жидкостью — пищевым красителем, растворенным в воде — вратарскую форму. Рисунок почти не виден на траве, но это не страшно, это даже хорошо, никто не обратит внимания на слегка неровные линии и зеленоватое пятно, а потом его размажут по полю, разнесут на бутсах… Дражен знает, что Марьян на другом конце поля делает точно такой же рисунок. Их маленькое странное шаманство, пошедшее еще от вратарей старой школы. Однажды они расскажут об этом смешном ритуале тем, кто сменит их в сборной. Но это будет еще не в ближайшие годы.       Когда жидкость в бутылке заканчивается, Дражен идет к центральному кругу, видя, что к нему, словно отражение, приближается Марьян. Ритуал окончен, можно и поговорить о разном.       — Так что там с бросанием Виды? — спрашивает Дражен, осматривая пустые трибуны Максимира.       — Да ничего, — чуть раздраженно отвечает Марьян. — Просто у меня скоро заканчивается контракт с Бешикташем, и продлять его не намерены. В клубе все сложно, в первую очередь с финансами, так что…       Дражен знает: без работы Марьян не останется. В Хорватии того, кто возглавляет тренеров вратарей сборной почти пять тысяч дней, так и вообще любой клуб готов с руками оторвать.       — Домо просто распсиховался, — продолжает Марьян. — Но сейчас он играть вполне готов… Да и в принципе подуспокоился. Ты же знаешь: он легко вспыхивает.       — Ты всегда его защищаешь, — улыбается Дражен.       — Как и все мы. Меня зовут в Антальяспор, наверное, соглашусь… — возвращает улыбку Марьян и резко меняет тему: — Хорошо все же, что сейчас форма такая… зеленая и ровная. Помнишь девяносто шестой?       — Помню.       Дражен помнит, будто это было вчера. Повторить тот безумный рисунок на поле им удалось лишь дважды, по разу в Турции и дома. А вот перед игрой с Португалией их уже на стадионе отловил Блажевич, наорал, грозил карами небесными. Кто знает, если бы Чиро не вмешался в их нелепый ритуал, может, они бы не проиграли Португалии? Кто знает, если бы он не запирал их в номере каждую ночь перед следующей игрой — на Олд Траффорд, — получилось бы у Дражена не пропустить два? Ответа у них нет. Больше двадцати лет прошло, а все нет. За эти годы было самое разное, и все же…       Им пора уходить — они чувствуют это одновременно. Одновременно делают шаг из центрального круга. Завтра на тренировке они будут помяты донельзя, в их возрасте ночами хорошо бы спать, а не вот это все.       — Зато мы можем быть уверены, что сделали чуть больше, чем могли, — произносит вслух Марьян то, что Дражен только успел подумать.       Максимир провожает их фантомным гулом и ликующими криками с пустых трибун.