Хорватские шашки на мировой доске

      Попроси кто Дино Перича описать его жизнь парой слов, он бы не задумываясь ответил: барахтанье в реке. Он постоянно чувствует, что тонет. Стоит только выплыть, сделать вдох, поверить, что дальше все будет хорошо, как жизнь бьет под дых, заставляет захлебнуться, держит голову под водой, пока легкие не начнет жечь огнем. А потом — милосердно позволяет сделать еще один вдох. И еще один, и еще — пока Дино не поверит, что все наконец-то наладилось…       «Ты не тянешь игру в «Динамо» — и отправка в «Локомотиву», которая вскоре сменяется приглашением вернуться в «Динамо», а потом — еще одной арендой.       У него нет футболок сборной, принадлежавших кому-нибудь из заслуженных, известных игроков. Зато есть — Марко Пьяцы, который подарил ее после одного из товарняков. Марко на год младше Дино, и он — вице-чемпион мира. А Дино — а что, собственно, Дино? После семи игр в молодежке его четыре года не вызывали.       Дино в очередной раз выныривает из-под воды с горящими легкими летом восемнадцатого. Он постоянно выходит в основе «Динамо», он даже забивает гол, у него — ровные и теплые отношения с сокомандниками. Дино постоянно ждет подвоха. Не может же быть так, чтобы все действительно наладилось.       Или может?       Сезон спустя Дино выдыхает: может.       В сентябре девятнадцатого на тренировку «Динамо» скромно, тихо приходит Златко Далич. Смотрит за игроками с пустых трибун Максимира, что-то пишет в блокнот. После тренировки о чем-то коротко говорит с Бьелицей, прерываясь лишь чтобы поздороваться с проходящими мимо динамовскими игроками сборной. Дино зависает на бровке, болтая с Бруно Петковичем — в последнее время они все чаще общаются, и не только на поле. За разговором Дино не замечает, как к ним подходит Далич.       — Если вызову играть — согласишься? — внезапно спрашивает Далич. Дино обалдевше смотрит на него и видит за умным взглядом постаревшего футбольного ботаника — сталь и непреклонность.       — Конечно! — выдыхает он, сжимая руку Бруно. От неожиданности, наверное.       — Вот и хорошо. Тогда жди официального вызова. — Далич пожимает ему руку и уходит, не оглядываясь.       — Поздравляю! — Бруно обнимает его, хлопает по плечам, смеется — смех уносится в небо над Максимиром. Их сердца бьются в унисон, совсем близко друг от друга, и это чуть ли не самое прекрасное, что происходило с Дино в жизни.       …Выше Дино в сборной — только Ловре Калинич. Смотреть глаза в глаза кому-то, не наклоняя голову, непривычно. «Надо было тебе идти во вратари», — притворно вздыхает Марьян Мрмич, смерив Дино взглядом во время первой тренировки со сборной. Пятьдесят пятый номер «Динамо» в ответ только возводит очи горе: «Господи, когда же мне перестанут об этом говорить?!» Впрочем, Дино и сам знает, что никогда. Метр девяносто семь — это и для вратарей нетипичный рост.       — Марьян всех высоких мечтает сделать вратарями, — бросает Ловре мимоходом. Ловре кажется Дино похожим на устрицу. Пусть они до сборной и не были толком знакомы, и все же, от него у Дино именно такое ощущение. Веселый, контактный, в то же время он — закрытый, непонятный. В карие глаза Ловре смотреть неуютно — за смешинками, расчерчивающими лицо Ловре мелкими морщинками — что-то темное, неизведанное, непроницаемое, словно душа скрыта за створками раковины.       После тренировки Дино запрокидывает голову, смотрит на небо, к которому он ближе других, улыбается. Дышит. Живет.       Выйти на поле ни против Венгрии, ни против Уэльса ему не доводится. Он сидит на банке рядом с Ловре, кусает губы, радуется, когда сокомандники выигрывают у мадьяров. Но жизнь, как обычно, спешит напомнить: не расслабляйся!       Дино только скрежещет зубами, когда Доминик в матче против Уэльса пропускает гол от Бейла. У Ловрена и Виды — желтые, они пропустят матч со Словакией, и это полный дурдом.       — Если ничего не поменяется, со Словакией выйдешь со старта, — решительно объявляет ему Далич сразу после матча.       Но до Словакии еще надо дожить. И не просто дожить — впереди матчи против «Шахтера», и в обоих они обязаны выигрывать. А еще — хорватская высшая лига, и как бы сильно ни было «Динамо», халтура в ней не пройдет.       …После второй ничьей с «Шахтером» Дино просто не может заставить себя идти в раздевалку. Легкие жжет огнем, хочется выть, но сил хватает лишь на то, чтобы добрести до кромки поля, сесть прямо на землю, привалиться спиной к ограждению. Он закрывает лицо руками, чтобы спрятать слезы. Больно, обидно, страшно, они же сделали все, что могли, но Господи, как же глупо они просрали победу! Дино плачет, никак не может успокоиться. Кто-то из одноклубников подходит к нему, но сил оторвать руки от лица нет. Неожиданно он чувствует прикосновение к плечу — сзади, оттуда, где ограждение, слышит: «Парень, у вас все победы еще впереди, мы верим в «Динамо», все в него верят!» Дино отрывает руки от лица, поднимает голову — к нему через ограждение перегнулись пожарные, дежурившие на матче, перебивая друг друга, пытаются его утешить. Дино становится невыносимо стыдно. Не только за то, что они не смогли выгрызть победу. За собственную слабость.       Он заставляет себя встать, поблагодарить пожарных за поддержку и все же ползти в раздевалку. Он делает шаг внутрь и мгновенно оказывается в объятиях Бруно. Так они и стоят, поддерживая друг друга, пока не появляются силы дышать дальше.       — Это еще не конец света, — тихо, чтобы не услышали другие, говорит Бруно.       Это действительно оказывается не конец света. «Риеку» они размазывают по полю тонким слоем. Дино даже жаль соперников, пяти пропущенных мячей они не заслужили. Наверное.       Впрочем, все это вылетает из головы, когда он приезжает в сборную. Входя в отель, он думает, что «приехал» — это звучит, конечно, солидно, но на деле ему пришлось преодолеть пару километров, не больше.       В команде травмы, в команде — потери, и вечером перед игрой со Словакией Дино мандражирует. Они с Бруно сидят допоздна, Бруно травит байки про команду, пытаясь так успокоить приятеля. Получается с трудом.       …Они пропускают первыми. И в этом виноват Дино, именно он не может отобрать мяч у Боженика. В перерыве Бруно подсаживается к нему, говорит, чтобы Дино не кис, что все непременно будет хорошо, и кажется, и сам в это верит.       В голе Никси заслуги Дино мало — хотя его и записывают как автора голевой передачи. Остается только пахать дальше.       Подача с углового от Модрича — и Бруно забивает второй гол в ворота Словакии. Дино бежит праздновать вместе с ним, падает на колени, обнимает, кричит что-то невразумительное. Бруно утыкается ему головой в плечо, и, кажется, плачет. Дино берет его лицо в ладони — смотри, смотри мне в глаза! Ты сделал все, как надо, ты молодец! И сам не понимая, что делает, прижимается губами — к губам.       Губы у Бруно мягкие, мокрые от дождя и горькие от слез.       Дино прошибает холодный пот. Он понимает: этот поцелуй — полное безумие. Он поднимает голову и истерически смеется: вокруг них, стоящих на коленях, плотное кольцо сокомандников. Дино встает, делает неверный шаг назад. Кто-то сзади хлопает его по плечу, шепчет, хихикая:       — Спокойно, у этой команды есть полезный рефлекс прятать обнимающихся людей. А то знаешь, всякое бывало…       Кто это говорит, Дино не видит.       После матча они долго празднуют на поле, но Бруно с ним не заговаривает. Дино отлавливает его уже в подтрибунке, хватает за руку, спешно шепчет:       — Прости, я не… не хотел, не специально, это как-то случайно получилось…       Бруно смотрит холодно и внимательно, и Дино только жалеет, что с его ростом не получится съежится, спрятаться, раствориться в темноте.       — Ладно, — в конце концов говорит Бруно, освобождая руку из захвата. — Просто не надо…       Он не договаривает, но Дино и так все понимает. Ничего не надо. Приятельские отношения — это допустимый максимум.       — Ну и что вы зависли? — к ним подходит, широко улыбаясь, Ловре. — Далич там говорит, что все для гулянки готово.       Впрочем, гулянка начинается еще в автобусе. Песни, шампанское, теплые объятия. Дино и хотелось бы раствориться в этом всем: он впервые вышел на поле за сборную, в конце концов, этот матч вывел их напрямую на Евро! Но у него не получается выкинуть из мыслей холодный взгляд Бруно.       — Уже через час после начала празднования никто и не заметит, если ты уйдешь к себе, — вполголоса говорит Ловре, сидящий с ним рядом. Дино обдумывает эту мысль и слегка морщится. Ему не хочется оставаться в одиночестве, он знает: в тишине он начнет раз за разом прокручивать в голове сцену на поле, грызть себя. Разницы между одиночеством в толпе и одиночеством в темноте номера не существует.       — Или, если хочешь, у меня в номере есть белое вино, — неожиданно продолжает Ловре. — А еще там тихо.       Дино внимательно смотрит на Ловре, пытаясь понять, с чего вдруг самому Калиничу отказываться от вечеринки. Ловре только дергает плечом. Дескать, понимай, как хочешь.       Дино прикрывает глаза. Предложенный Кале вариант самый, пожалуй, подходящий. И все же Дино не может понять — почему?       В отеле творится форменное безобразие, и даже штаб поддается этому сумасшествию: поет с игроками пару песен, продолжает пить шампанское. Минут через сорок Дино мучительно хочется сбежать из этой веселой толпы. Он перехватывает взгляд Ловре и надеется, что взгляд у него не слишком умоляющий.       Ловре как-то незаметно оказывается рядом с ним. Вот вроде только был в добром десятке шагов — а уже рядом, плечо к плечу. Они уходят, никого не предупреждая, и кажется, их уход никто и не замечает.       Ловре включает настольную лампу — верхний свет им обоим кажется слишком ярким — наливает вина в высокие прямые стаканы, садится рядом с Дино на кровать, все также — плечо к плечу. Молчит, и это молчание обволакивает Дино, дарит покой и утешает. А еще ему почему-то кажется, что сейчас створки раковины, всегда защищающие душу Ловре, приоткрыты. Главное, пальцы в них не совать. Перемелет по локоть.       — Я привез гол, — говорит он вслух под конец первого стакана вина. — Идиот кривоногий.       — Не последний привоз в твоей карьере, — откликается Ловре. — К этому невозможно привыкнуть, но это происходит со всеми.       В голосе Ловре — спокойствие, простая констатация факта. Он наливает им еще вина, возвращается к Дино.       — И повел себя как полный мудак с Бруно, — продолжает Дино.       Ловре обнимает его за плечи, притягивает к себе.       — Это исключительно вопрос твоего самоощущения, — его пальцы слегка сжимают плечо Дино.       — А по сумме я идиот, мудак и грешник, — заключает Дино, залпом выпивая вино.       — Мы все — просто люди.       — Просто?       — Именно, — Ловре, кажется, неосознанно поглаживает плечо Дино.       — Каково это — всегда быть вторым? — неожиданно для себя спрашивает Дино, смотря Ловре прямо в глаза и боясь увидеть в них, как створки раковины захлопываются. Не видит — в тусклом свете настольной лампы в этих темных глазах вообще сложно что-то прочитать. Ловре чуть слышно усмехается:       — Если я скажу, что я не тщеславен и смирился, ты поверишь?       Дино только отрицательно качает головой. Не поверит, конечно, в такое никто не поверит. Рука Ловре продолжает поглаживать руку Дино, не сбиваясь с неслышимого ритма ни на мгновение. Такт — от плеча до локтя, слегка нажимая большим пальцем на бицепс. Такт — нежное оглаживание локтя. Такт — от локтя до запястья, нежно, еле заметно, подушечками пальцев. Три такта — обратно.       — Когда-то Марьян мне сказал очень правильную вещь, — задумчиво тянет Ловре. — Вратарь — последняя линия обороны, тот единственный человек, который может спасти ситуацию, если остальной десяток не справился. Но за спиной у него должна быть не только сетка, стюарты и болельщики — за его плечами должен быть второй номер. Конкуренция и страховка.       — Не верю, что тебя это устраивает, — Дино понимает, что Марьян Мрмич, бывший в прославленном бронзовом поколении дублером для Ладича, а теперь вот уже почти пять тысяч дней тренирующий вратарей сборной, знает, что значит быть вторым, больше многих. И все же.       — А еще такая же история была с Ведраном Рунье, — продолжает Ловре, не отвечая на реплику Дино. Его пальцы скользят по ладони Дино, то ли массируя, то ли лаская. — Когда ушел Плетикоса, он был вторым вратарем и должен был стать первым. Но стал — Суба. Потому что всегда кто-то должен быть вторым, тем, кто подстрахует того, кто пытается совершить чудо. Доминик — хороший мальчик, он будет хорошим вратарем. Пока он слишком эмоциональный. Но я — подстрахую.       Дино чувствует: не так, все не так! Да, Ловре говорит спокойно, да его руки не дрожат, не замедляют ритм, дыхание не сбивается, и нет ни единого признака, что Ловре лжет, и все же — что-то царапает душу диссонансом. Дино рывком поворачивает к себе голову Ловре, утыкается — лбом в лоб, смотрит в глаза — надеется, что не слишком изучающе.       — Все так, — говорит он. Губы почему-то мгновенно пересыхают. — Но у тебя до сих пор не получилось себя в этом по-настоящему убедить. Сколько ни пытался — не получается.       Ловре еле заметно вздрагивает, шумно выдыхает: воздух проносится между их лицами, разбивается о губы.       — Не получилось, — и в голосе Ловре слышится смесь облегчения и вины: вот, дескать признался, что ж теперь делать, если и правда?.. — Я не смирился. Я принял это. Это совсем разные вещи. Никогда не смирюсь.       Губы у Ловре сухие, обветренные, искусанные. Он отвечает на поцелуй спокойно, почти буднично — во всяком случае, Дино так кажется. Слегка прикусывает Дино губу, кладет ему руку на затылок.       — Это безумие, — шепчет Дино.       — Ну и что?       Ловре прижимается губами к его виску, проводит пальцами по загривку, гладит ключицы.       — Ты прав, — соглашается Дино. — Это совершенно не важно.       Они больше не говорят вслух. Вместо слов — губы, языки, руки, хриплые стоны. Сознание Дино то гаснет, то вспыхивает, не в силах вместить все происходящее. Слишком все ярко, слишком страшно, слишком обыденно и слишком по-настоящему все то, чем наполнена эта безумная ночь. Вспышка — и Дино ловит нежный взгляд медово-карих глаз, в которых пляшут желтые отблески фонарей за окном. Вспышка — Ловре прижимается щекой к животу Дино, еле заметная щетина царапает кожу, и дышать становится слишком сложно, все нервы только там, где щека прижимается к коже, а чтобы заставить себя вдохнуть, надо отвлечься, и это совершенно невозможно. Вспышка — и пальцы скользят вдоль позвоночника, влажные от капелек пота на спине. Вспышка — и смех на два голоса, когда Ловре зубами разрывает упаковку презерватива, заодно порвав сам презерватив. Ловре тянется за другим, а на губах у него — вкус силиконовой смазки. Вспышка — и пальцы Ловре вжимаются Дино в ребра так сильно, что кажется, останутся синяки, когда он опирается Дино на грудь, медленно опускаясь на член.       Это не похоть, не страсть и, конечно же, не влюбленность — просто ночь, просто тела, вжимающиеся друг в друга, просто горячая кожа, запах пота и спермы, просто хочется быть — не в одиночестве… Хочется — просто.       С утра Дино долго лежит под одеялом, нагретым теплом их тел, и пытается понять, как же ему относиться ко всему тому, что произошло ночью. Проще всего расслабиться и позволить речному потоку нести его вперед. Просто принять.       Дино вдыхает рассветный воздух и, рассмеявшись, сам не знает чему, звонко целует Ловре прямо в кончик носа — исключительно из хулиганских побуждений.