Она будет спасена...

В Квебеке весна наконец вступила в свои права и опьянила всех запахами цветущих яблонь. Аромат розовых и белых цветков приносил ни с чем несравнимое наслаждение людям, которые долгие месяцы провели в ледяных объятиях суровой канадской зимы. Жоффрей в сопровождении своего эскорта быстрым шагом поднимался из порта в замок Сен-Луи, спеша увидеть жену после недолгой, но такой томительной разлуки. Некоторое время назад он высадился на берег около Красного Мыса, чтобы как можно скорее добраться до их дома в Верхнем городе, но там ему сказали, что она уже в порту, а потом, что ее видели в замке Сен-Луи… Сплошное невезение! Каждая минута, отодвигавшая миг их встречи, выводила Жоффрея из себя, словно он был не испытавшим все на свете суровым мужчиной, а пылким юношей, впервые познавшим муки любви. С момента их с Анжеликой примирения после истории с супругой военного губернатора Квебека прошло около трех месяцев, наполненных лихорадочным желанием ежесекундно видеть Анжелику, касаться ее, сжимать в объятиях и с невероятным облегчением осознавать, что она жива, что она рядом, что она простила его… Никогда граф де Пейрак не испытывал перед ней такого всепоглощающего чувства вины, как тогда, в Монтиньи, когда он, распаленный желанием, в распахнутой на груди рубашке, с горящими на губах поцелуями другой женщины, дрожащей от истомы и ожидающей продолжения их страстных ласк на кровати в его кабинете, увидел потемневшие, как море перед бурей, наполненные болью глаза жены, стоявшей напротив приоткрытой двери в комнату, которую он предусмотрительно решил закрыть, чтобы ничто не помешало ему довести до конца начатое им дело по исцелению Сабины де Кастель-Моржа… Жоффрей криво усмехнулся. Какое правильное и одновременно бессмысленное в данной ситуации слово — исцеление. Врачуя душевные раны одной безумно влюбленной в него женщины, он причинил нестерпимую боль другой, чьей любовью дорожил больше всего на свете… Какое затмение нашло на него тогда? Он и сам не мог себе сейчас объяснить. Правильно говорят, что когда Господь желает наказать, то лишает разума. Почему он сразу не бросился тогда вслед за Анжеликой? Почему не попытался все объяснить ей, удержать, образумить? Почему стоял столбом все те драгоценные минуты, когда еще можно было остановить ее, не дать убежать в ночь, в бурю, не позволить остаться одной со своими страхами, болью, обидой, ревностью… Жоффрей снова, как и каждый раз, когда размышлял об этом, чувствовал тупую боль в сердце, словно там проворачивали длинный ржавый гвоздь. В себя в тот злополучный вечер его привели дрожащие руки Сабины, которые обнимали его за плечи, невнятный поток слов, который она обрушила на него, ее глаза, горящие каким-то нездешним восторгом, словно у помешанной. Она опустилась перед ним на колени, взяла его руки в свои и начала страстно целовать их, прижимая к своим щекам, своим губам. — Благодарю, благодарю вас! Благодарю вас за то, что вы не похожи на других. У вас пылкое сердце, отзывчивое тело, вы не боитесь греха. Господь вас благословит за это. Я знаю, без вас все для меня было бы кончено. Вы спасли меня! Благодарю вас за то, что вы есть, за то, что в вас нет страха ни перед чем. О чем она, что ей нужно? Он смотрел на Сабину, а видел глаза Анжелики, в которых плескалось отчаяние… — Мадам! — он поднял ее с колен и выдавил из себя улыбку. Нельзя, чтобы сейчас она ушла отсюда, зная, что Анжелика их видела. Это сведет на нет все его старания, и сделает бессмысленным его порыв, который разбил сердце его жене. Нет, пусть хоть кто-то будет сегодня счастливым. — Этот вечер навсегда останется в моей памяти, — нисколько не покривил он душой. Сабина взялась рукой за створку двери, он накинул ей на плечи плащ. Она посмотрела на него своими влажными андалузскими глазами. — Вы думаете, что я настоящая женщина? — смиренно спросила она. — Слово чести, вы привели мне все возможные доказательства этого факта, — неожиданно для самого себя он едва не рассмеялся, так она была наивна, эта женщина-ребенок, прожившая всю жизнь в плену своих фантазий. Нет, определенно он поступил правильно, спасая ее от нее самой. Если бы она умерла сегодня — разбившись ли о камни его двора или отравившись каким-нибудь ядом, раздобытым у Колдуна в Нижнем городе, — ее смерть была бы на его совести… — Мадам! Сабина обернулась, в ее взгляде был вопрос. — Не забудьте сходить на исповедь. — Вы просто дьявол! — воскликнула она и удалилась. А потом были долгие часы поисков Анжелики, когда Жоффрей ругал себя последними словами за то, что упустил шанс догнать жену до того, как ее поглотит ночь и вьюга. Идиот, дурак! Да пусть бы эта Сабина провалилась к Дьяволу в Ад со своими безумными мечтами — он бы и пальцем не пошевелил теперь, чтобы ее спасти! Снова и снова он звал жену, надрывая больное горло, но ответом ему были лишь пронзительные завывания ветра… *** «Мы милостью Божьей Людовик, король Франции и Наварры, приветствуем всех присутствующих…» Из тех, кто был в зале, граф де Пейрак был взволнован меньше всех, в то время как остальные испытывали почти религиозное благоговение. Анжелика чувствовала руку Жоффрея, твердую и уверенную, на своей талии, но то, что они услышали, было невероятно. Король возвращал им все права и титулы. По поводу процесса он лишь намекнул, что его организовали завистники и невежды, а сам он, будучи молодым, не смог осуществить надлежащего расследования. Он был счастлив тем, что пребывание господина де Пейрака в Новом Свете дало наконец-то ему возможность поправить ошибки в отношении одной из самых важных персон королевства. Далее перечислялись все милости и почести, которые он ему оказывал. Когда Фронтенак заканчивал чтение этого послания, голос его дрожал. Он уронил листы и подошел к графу де Пейраку. — Брат моей страны, вы выиграли, — сказал он, раскрыв ему объятия. В своем письме король почти не упоминал об Анжелике. Лишь в нескольких строчках он извещал, что граф и графиня де Пейрак будут приняты королем лично, чтобы он мог выразить им свое удовлетворение. — Лично? — Анжелика заговорщицки улыбнулась мужу. — Увы, я думаю, что Его величеству не скоро доведется увидеть нас в Версале, поскольку у нас с вами, мой дорогой, есть дела куда более важные здесь, в Америке, — и она положила руку на свой еще небольшой, но уже заметно округлившийся живот…