Just like you

— И ты так просто меня ударишь. Да? — Полый сложил лапку — одну-единственную — на груди и невольно приподнял голову. Брат был немногим выше него, и то чувствовалось это лишь потому, что он ужасно сутулился. И один лишь его вопрос — этот самый — заставил Чистого разжать пальцы, которые до этого стискивали тонкую, длинную — чертовски чувственную — шею брата. Вероятно, кидаться на него за всякие мелочи оказалось действительно необдуманным шагом. Чистый ведь знал иные способы выплеснуть эмоции, нежели удар или причинение боли, и ему удалось вовремя об таком своем знании вспомнить. Зачем ему бить Полого, если можно сделать нечто поинтереснее? Например… то, что планировалось с самого начала, еще до этого небольшого недоразумения? — Ты прав. Ударить не могу, — Пур ответил, пожав острыми плечами, но лапку с хитина брата не убрал, а следующим движением так и вовсе провел коготками по тому же месту, которое недавно сжимал. — Верно… не могу. — Конечно ты не можешь, — подытожил с усмешкой. — Потому что если ты меня ударишь — ты, во-первых, получишь в ответ, а, во-вторых, лишишься всех своих развлечений на вечер, — и как бы намекнул, что единственное возможное для Чистого развлечение — это, грубо говоря, потрахаться. Насчет «получишь в ответ» он, конечно, сразу же засомневался: все-таки, Полый всегда был тоньше, слабее, да и в целом-то хилее него. Ему-то ничего не стоило ту же самую шею братца сдавить ладонью так, чтоб трещинами пошла. Но он уже успел от сего действа воздержаться, а потому начатое решил все-таки продолжить. Коротко кивнув, он продолжил беседу: — Ясно. Тем не менее, если я не могу тебя ударить, это не значит, что я не могу тебе сделать совершенно ничего. В его словах слышался недвусмысленный намек. — А что можешь? А Полый был продолжателем этого намека. Мало того, что не отклонился от легкого прикосновения сиблинга — вовсе поластился маской к его приподнятой в прикосновении лапке и ухватился за тонкое запястье коготками, будто бы направляя и, конечно же, поддерживая. — Ты понимаешь. Полый покосился на собрата как бы невзначай: — Нет. — В его взгляде, коего, по идее, не должно быть вовсе, все-таки промелькнула хитрая, игривая и в целом какая-то ехидная искра. — Не понимаю, совсем не понимаю, — почти протянул он и отклонил в сторону худые широкие бедра. Их было всегда хорошо видно, даже под накидкой, и это иногда целый день бесило, раздражало и возбуждало Чистого, выбивая его из колеи. Пур ничего не ответил. Собственно, здесь и рогачу понятно стало бы, что всё-всё его братец понял, но намеренно отказался признавать. И что же ему оставалось, кроме как вновь сжать коготки — но уже на накидке брата — и дернуться вместе с ним в сторону постели? По сути, ничего, ведь выбор-то у него был весьма скуден: или молча уходи отсюда к червям, или резко протрезвей и тресни от души, или… или. «Или», — такой выбор он сделал. И в кровать Полый приземлился легко и раньше него… да его тело изначально словно бы не сопротивлялось вовсе: оно опустилось на простыни чем-то тяжелым и легким одновременно; чем-то черным, бархатистым — на гладкое, светлое. И в этот момент его неряшливая грязно-зеленая накидка выглядела слишком уж неуместно — собственно, это стало главной причиной первым делом не завалиться сверху, а именно, что развязать шнур на тонкой шее и стащить эту жалкую тряпочку с по-лаконичному красивого тела. Чистый давно уже уверен, что у брата красивое тело, и никто не способен переубедить его в этом. А еще то, как брат из себя строит непонимающего, было слишком очевидным, чтоб не посмеяться над этим, но слишком несвоевременным, чтоб смеяться слишком громко. Поэтому Пур лишь тихо и коротко усмехнулся, почувствовав на себе псевдонедоумевающий взгляд. Причем настолько «псевдо», что прежние искорки в этом самом взгляде Полый даже затушить не удосужился. Что, решил в этот раз особенно не заигрывать, зная, что в любом случае получит все, чего хочет? Они оба, кажется, всегда получали друг от друга то, чего хотели бы. И уже не суть важно, одолело кого-то желание подраться или поговорить, выпить чаю или переспать… побеждает всегда не тот, кто сильнее или хитрее — у них побеждает тот, у кого это самое желание больше. А сейчас оно было одинаковым и в одно и то же русло. Чистый, расправившись с накидкой брата, сразу же уткнулся между его шеей и плечом, вжался кончиком маски и попутно ухватился за его заднюю лапку — за тонкую, длинную, стройную такую и на ощупь бархатистую. Сжал не то, чтобы крепко, но так, чтобы чувствовалось, потерся грудью о его грудь… запах у брата — горько-сладкий, точно гречишный мёд. Вкусный, вкусный, чертовски вкусный запах: он приятен был настолько, что Чистый уже начинал путаться, чего он больше хочет — взять его прямо сейчас или надышаться и тут же сдохнуть. Сдерживать себя ему давалось настолько тяжело, что он даже с заваленного на постель Полого не слез, разве что поднялся на колени и жадно, грубо вцепился в застежку собственной, бледно-серой накидки. Тонкие, но крепкие пальцы скользнули по припрятанным на внутренней стороне накидки пуговицам, вытягивая их из петель, а затем скомканная ткань полетела с постели далеко и надолго. — Тебе плохо, братик? — Полый усмехнулся. Гибкое тело слегка выгнулось, и хрупкие темные пластинки ребер чуть раскрылись. Какой же тонкий. Какой же красивый. Какой же… нежный? — Заткнись, — почти в шутку и на тяжелом выдохе. Чистому гораздо больше хотелось всматриваться в брата и ласкать его, нежели слушать его игриво-едкие фразочки. Посмотреть-то было на что, ведь брат его был тонкий, красивый и нежный, а бедра его были худые, но широкие, как у девушки. Он, возможно, не кем иным и являлся, как не им, а ей, потому что «родился» он со своей… особенностью. И, черт возьми, эта особенность Пура никогда не отталкивала, а, если быть точнее — она его привлекла в свое время настолько, что до сего момента так и не отпустила. Чистый, покончивший уже со своими разглядываниями, закинул ноги Полого на свои бедра резким, но вместе с тем аккуратным движением, провел пальцами по чуть-чуть мягкому животу и постепенно опустился ладонью ниже, до паха — и до промежности. Она у сиблинга другая, не как у него: на ощупь как продолговатая узкая щелка, чуть влажная, если надавить, а если раскрыть кончиками коготков, то… … когда раздвинул — полупрозрачная сероватая смазка тонкой струйкой потекла на простынь. Брат определенно был возбужден тоже, но просто из врожденных дерзости и вредности ломался перед ним всё это время. Полый в ответ на движение брата выдохнул тоже и даже подался бедрами — хрупкими, широкими, пахнущими еще сильнее остального тела — вперед. Только из-за этого его движения чужие пальцы скользнули сразу глубже, раскрывая оказавшееся столь влажным внутри лоно. Чистому в этот момент тяжело было не выдохнуть вновь, не уткнуться кончиком маски меж хрупких ребер и не протолкнуть пару коготков полностью внутрь. Внутри холодно, узко и почти вязко. Внутри брат… далеко не такой ершистый и щетинистый, как снаружи. Растягивать его смысла не наблюдалось совершенно никакого, но почему-то Пур не смог остановиться, не смог удержаться, даже если обещал себе самому не тянуть: он вновь и вновь вдыхал его запах, аккуратно двигал пальцами в тихо похлюпывающей щелке, раздвигал их немного в нутре, раскрывая крепкие внешние пластинки промежности. Это казалось ему слишком приятным, чтобы взять — и сразу прекратить. Как бы ни хотелось войти в него самому… как бы ни хотелось… Полый приподнялся всем своим гибким корпусом и обхватил единственной лапкой спину брата, прижался грудью к его склоненной голове-маске, царапнул его грубый хитин, прошептал тихо: — … ждем… кто… кто свечку подержит?.. — хихикнул он все еще иронично, но уже чуть более смущенно, чем ранее. — Сам промахнешься? Пур в ответ лишь фыркнул. И наконец-то вытянул пальцы из тягучего, влажного и вязкого. Пришло время начать основное действо. Он вытянул из глазницы тоненькое щупальце пустоты и обвил им чувственную тонкую шею Полого, а потом провел ребренной частью ладони по намокшей промежности. Приподнял лапку к своей маске… это по-прежнему пахло пряным горьковатым мёдом, однако с примесью… чего-то более органического? Чего-то слишком живого, что было б неприятно, если бы не предвкушение и восхищение? Чистый перехватил этой лапкой его бедро, оставляя на темном хитине влажный след. Входить в него аккуратно и нежно не стоило бы — он такое невзлюбил еще в момент своего фактического лишения девственности. Мол, больновато, конечно, но это уж получше будет, чем ковыряться. Ну и, раз так лучше — Пур позволил себе протолкнуться в его лоно резко, грубо и так внезапно, что тот вздернулся одновременно испуганно и удовлетворенно. И давать ему привыкнуть не стоило бы тоже просто потому, что… не оценит. Каким бы ни был наглым, свободным и своевольным, а поддается каждый раз, когда брат предлагает грубо трахнуться. Полый вжался бедрами в бедра брата крепче, сильнее, стоило лишь войти в него самому, растянув его проход уже не пальцами, а собственной — окрепшей — плотью. Он застонал тихо и глухо, выгнул свою нежную шею и уперся кончиками рогов в подушку. Он, кажется, больше не мог говорить, но мягким, почти что аккуратным сокращением лона будто бы намек дал, что двигаться сразу — это хорошо, но можно было бы и быстрее, резче. И как же Чистому было приятно проникать в него снова и снова в этот момент: он чувствовал, как намеренно крепко, чуть ли не заботливо брат обхватывает его член вязкими стенками своего нутра, как трогательно тот умолкает и сходит на тихие, нежные, подрагивающие стоны. Он чувствовал все это и сам с трудом сдерживался от стонов; он сам смущался тому, как внизу растекается сладко-горьковатый пряный запах и как мокро похлюпывает при движениях густая смазка. У Полого подрагивали ноги — Чистый ощущал это своим телом, когда замирал, пытаясь хоть немного выдохнуть, или просто-напросто замедлялся. Они, худенькие и длинные, вжимались в холодный хитин и сдавливали его еще сильнее в те же моменты, в которые острые коготки вдавливались в спину. Кажется, именно так Полый просил не останавливаться. Он определенно хотел еще, хотел, быть может, еще глубже, или желал бы… чего бы он мог желать? Пур приостановился именно тогда, когда брат начинал подрагивать уже весь, изнеможенно почти что и судорожно, собираясь, судя по всему, довольно скоро и быстро кончить. Стенки его влагалища ритмично сокращались, будто втягивая, всасывая внутрь и без того полностью вошедшую плоть. Только это не давало ничего — как бы ни ерзал, ни дергался сосуд, желанное завершение не приходило. И почему-то Чистого это так заводило. Смазка, уже растекшаяся по хитину и простыням, вновь громко хлюпнула, когда плотная, влажная пустота выскользнула из уже набухшего — точно воспаленного — от возбуждения лона. Полый задергался в ответ на это, заскулил громче прежнего, сильнее, чем раньше впился коготками в бархатистый панцирь брата. И теперь в его движениях читались неудовлетворение и ясный вопрос: «Почему ты прекратил?». Чистый прекратил, потому что захотел. Это логично. Он с трудом нашел в себе силы отстраниться от манящего — прекрасного, нежного и хрупкого, боже — тела. Оттолкнул от себя, ухватился лапками за тонкие бедра, чтоб не рыпался, и потерся острым кончиком члена между ног брата. Он и впрямь такой хрупкий, такой нежный, что даже снаружи ощущается чертовски приятно; и это заставляло Пура продолжать. Он потирался об него почти невесомо, снова и снова, не позволяя ему разрядки, но приближая ее для себя. — Только… — фраза Полого оборвалась сразу же, как началась. «Только попробуй». Быть может, он хотел сказать это? Чистый все равно хотел попробовать. Поэтому он продолжал, сжимая с каждым движением бедра сиблинга все крепче и жарче, а тот только вздрагивал под ним, скулил пуще прежнего и снова выгибался, чуть приоткрывая пластинки хрупких ребер. Полый даже пытался тереться сам, в ответ, тем самым максимум себя же самого сильнее раззадоривая. И каким же недоумевающим, уставшим и даже немного расстроенным взглядом он посмотрел на брата, стоило ему кончить самому, не дав того же самого Полому непосредственно. Потому что все, что он получил — это густое, но бесплодное семя на своем бедре и никак не спадающее, а то и усилившееся, возбуждение. — Сможешь встать на четвереньки?.. Сомнения развеял, но желания становиться сразу счастливым, добрым и пушистеньким это ни разу не прибавило. — … может, мне еще и трахнуть себя самому? — ответил он устало и раздраженно, но, тем не менее, Пура не ослушался. Перевернулся он лениво: сначала перекатился на живот и только после этого приподнял бедра, отказавшись при том опираться еще и на локоть: ему, видно, и грудью в простыни сойдет. К тому же, такая поза могла позволить ему расслабиться и скрыть часть своего смущения, ведь если уткнуться всей маской в подушку, перекрыв глазницы, то стоны станут тише, а бормотания или шепота будет не слышно вовсе. Он пользовался этим, не желая слишком уж хорошо показывать брату свои смущение и… возбуждение. Оно не делось никуда, только хлеще разгорелось от того, что Чистый не то тормозит, не то издевается, а в любом случае не трогает его. — … давай уже, герой-любовник, — пробурчал Полый и деловито зарылся острым кончиком маски и глазницами заодно в мягкую подушку. И зад отклянчил. Пура эта фраза даже не рассмешила почти: больно видок открылся хороший — да-да, опять, но брат ему за разглядывание все равно ничего не сделает, максимум — ворчать продолжит, как старый дед. А даже если и попытается сделать — можно в другое королевство сбежать, в принципе и если постараться. Поэтому Чистый, будто бы продолжая издеваться, провел мягко пальцами сначала по тонкому бедру, а затем по влажной промежности, слегка надавливая и будто бы раскрывая кончиками коготков тонкие пластинки — проникает, давит, гладит, заставляя Полого лишь сильнее утыкаться маской в подушку и пытаться податься крепко зафиксированным лапкой брата задом. — Ты задрал… — Уже?.. — скорчил Пур удивление. — … задрал меня держать! — настойчиво и почти что озлобленно договорил его сиблинг, подергиваясь и пытаясь глубже насадиться на тонкие пальцы. — Еби уже. Чистый с несколько секунд тормозил — даже внутри не ласкал — а потом резко, будто внезапно решив прислушаться к чуть-чуть не мольбам пассии, с неприлично громким хлюпаньем вытащил коготки из до раздраженного набухшего лона. А затем приподнялся ими выше, проник меж узко-узко сдвинутых маленьких пластинок хитина и надавил слегка на маленькую — едва заметную — щелку. Здесь он еще его никогда не трогал. — … эй? Полый приподнялся слегка на локте, попытался спину распрямить, но встретил резкое встряхивание — сразу же пришлось вернуться в прежнее положение. После Пур, ничего не отвечая и ни с чем не затягивая, протолкнул коготок внутрь, в холодное и крепко-крепко сжатое. И, судя по всему, братцу это не шибко понравилось. — Эй! — пробилось сквозь плотные ткани подушки. — Ты чего… чего творишь? Он протолкнул палец до самого основания перед тем, как вытащить его почти полностью и провести кончиком по чуть-чуть влажной дырочке. И, снова проталкивая, все-таки ответил тихо: — Давай попробуем… сюда? — спокойно-спокойно так. Но Полого даже это спокойствие не угомонило: — Я тебе что… — снова вздернулся он, все равно покачнул широкими худыми бедрами. — Я тебе что — научный материал? Пробовать… пробовать решил и тут, и там, и так, и сяк, да?.. — Если будет больно — скажешь. — А если я сейчас уже подыхаю?! Папенька, не могу, щ-щ-щас жопа отвалится! Чистый только вздохнул и добавил к первому пальцу второй. И встряхнул снова — это, кажется, помогло Полому немного успокоиться и хоть частичкой себя понять, что ничего страшного с ним никто не сделает. Не больно же на самом деле, просто ломается чуть что; привычка у него такая идиотская. Действительно не больно — стоило Пуру свободным коготком с давлением погладить поблескивающий от вязкого секрета проход в лоно, и брат поутих — только дышать начал вновь тяжело, рвано. Значит, трогать надо, когда такое дело начинается… это Чистый запомнил с первого раза — жаль, что записать некуда. Он мысленно усмехнулся, подумав об этом, а затем ускорил движения руки, став чуть резче и быстрее и выбив из хрупкой грудки сиблинга первые стоны-поскуливания. Растягивать его было на удивление легко. Слишком легко, что весьма настораживало. — Ты что — уже пробовал что-то такое? — не удержался Чистый от вопроса. Желая в обязательном порядке услышать ответ, он вдруг остановился и крепко надавил кончиками коготков на эластичные стенки его нутра. Его лапка наконец соскользнула с изящного бедра Полого и, скользнув по пластинчатой узкой спине, остановилась на горле — крепко, но терпимо, не закрывая доступа к воздуху, сжала, потянула на себя, заставила привстать на колени. — Без меня такими вещами занимаешься, да? — спросил почти ехидно, прижался грудью и уткнулся кончиком маски в плечо. — Это ты руками или прячешь от меня что-то? И, если честно, Пур ожидал от него хоть сколько-нибудь нормального и честного ответа. А получил что? А получил то, что получил. — В пизду иди, — прошипел Полый, косясь на брата — по идее неощутимым — взглядом узких, точно прищуренных раскосых глазниц. — Уже бывал, прошу прощения, — хихикнул Чистый в ответ. Хихикнул — и, вытащив для начала коготки, аккуратным, но быстрым движением протолкнулся сам и собственной плотью ощутил, как вибрирует чужое (не совсем) хрупкое тело в громком стоне и мелком подрагивании. Кажется, из кого-то смазка полилась… как из ведра. Хотелось бы сейчас издевательски спросить что-то вроде: «Так тебе это нравится»? , — но больно сжал сильно. Так, что Пур чуть сам не простонал — на деле только дыхание задержал и прохрипел коротко. И с размаху по заднице братца шлепнул, как будто наказывая за что-то. В Полом было немного суховато, но узко, при том не до ужаса же узко — приятно. Да Полый, кажется, и сам ничего не имел против того, чтобы брат начал двигаться в нем, и тот последовал этому — почти из мыслей прочитанному, невысказанному — желанию, придерживая чуть влажными коготками его шею и проталкиваясь вновь окрепшим мокрым членом глубже. Прижался своими бедрами — крепкими и сильными — к его, прежде чем снова вдруг отстраниться и сквозь сдавленные поскуливания брата войти снова, уже быстрее, свободнее. — … тебе… нравится? Полый ничего не ответил: только перехватил лапкой запястье Чистого и рванулся корпусом вперед, желая вновь очутиться грудью и маской на простынях и подушках. И теперь тому не хотелось удерживать его или с ним спорить. Он послушно его отпустил, чтобы вновь перехватить за бедра одной лапкой и другой — свободной — пригладить меж лапок ниже. Потому что ему приятно, когда так ласкают. Первое время Пур просто долбился в него, сжимая покрепче бедро и мягко лаская коготками его лоно; затем — видно, расчувствовавшись — склонился к его спине грудкой и брюшком и прижался, уткнулся острым кончиком маски в чуть-чуть мягкую шею, движения замедлил. И тонким щупальцем пустоты, выпущенным из глазницы, прикусил слегка хитиновые щитки на узких плечах, «облизнул», поглаживая, белую-белую маску от внешнего уголка глазницы до зазубринки на роге. Теперь он входил глубже, а Полый, в свою очередь, скулил и сжимал коготками простыни. Он определенно хорошо чувствовал, как влажная крепкая плоть брата смазывает, растягивает внутри, как трется о ритмично сокращающиеся стенки и набухший, приятно зудящий и точно слегка воспаленный проход. Полый кончил первым. Он, измученный тем, чего сначала ему не дали, довольно быстро не выдержал, и, громко скуля, задрожал и сжался всем своим нутром. Задержал дыхание. Потрясся немного, взмок лишь сильнее прежнего. Расслабился. И почувствовал, что брат из него выходит, но не почувствовал, чтобы его еще что-то заполнило. Это… не все? Осознание, что это еще не конец, заставило Полого зафырчать устало и возмущенно, однако почти довольно. Свое-то он уже получил. Пур точно играл с ним — первым делом после того, как вышел, скользнул снова в невероятно, до ужаса просто мокрую вагину, двинулся слегка, себя же самого раздразнивая, и отстранился. А затем приподнял брата вновь, вполоборота повернул к себе… ухватил за единственную лапку. И, как ни в чем ни бывало, уложил его чуть подрагивающую ладонь на перепачканный секретом и темным вязким семенем член. — … давай, — прохрипел почти. — Закончи, сладенький. — Это с каких пор ты такими словечками… Полый не договорил — зафырчал снова, прежде чем обхватил тонкими коготками не менее подрагивающую, чем его же рука, плоть и сжал слегка, пригладил по длине. Тут недолго осталось. И делать всего-ничего, поэтому за первичными ласками последовали резкие, быстрые и уверенные движения: он обхватывал крепко, чуть касался узкого-узкого кончика бедром. Кажется, ему самому все это доставляло странное удовольствие. Уже другого плана. Быть может, контроль чувствовал? Чистый этого не знал, да и знать не хотел, ведь такое завершение… банкета его вполне устраивало: он склонялся тяжело вздымающейся грудью к пластинам его лопаток и смотрел на то, как брат ему дрочит, почти завороженно. А, когда пришло время кончить и самому, прикусил его снова — уже за шею, — и обхватил лапкой его плечи и грудку. Выдохнул тяжело. И даже не сказал ничего напоследок — так с ним и завалился, не брезгуя тем, что перепачкал в своем семени все бедра брата. Зато вот Полый нашел, чего добавить. — Ты чертов засранец, — пробубнил он, прежде чем подтащить к себе подушку поближе и обнять ее.                                                       *** Утром — рано-рано, так, что ни один жук в здравом уме не решит к кому-то в гости наведаться, братьям послышался громкий, настойчивый стук в дверь. Они уже не спали, поскольку дела свои начали… довольно рано, но чьего-то визита не ожидали точно. Нежились в постели, обнимались и даже не думали о том, чтобы хотя бы помыться. А тут стучит кто-то. Причем стучит так, что, кажется, стены трясутся… — … как думаешь, кто это? — тихо-тихо, чтобы «кто-то» не услышал ненароком, спросил Пур. И сонно потянулся. — Я думаю, что отец, — а ответ ему Полый дал в полный голос. — Судя по тому, что ты шепотом говоришь, ты думаешь так тоже… — и, приподнимаясь, задумчиво взялся за кончик маски. Наигранно, конечно. — Следуя из того, что вместе мы никогда не ошибаемся… Эмоции сосудов на их масках, конечно, не выражаются, но в этот момент Полому показалось, что братец стал на парочку тональностей бледнее. Полый повысил «голос» настолько, насколько это вообще было для него возможно: — Папенька, только не убивайте!!! Стук прекратился, а Чистый картинно прикрыл лапкой маску. Впрочем… продолжение следует.