***
За громоздким столом, больше похожим на космический корабль, чем на предмет мебели, сидел скрюченный канцлер. Клаус грыз кончик пера, и длинные уши подрагивали от напряжения, с каким Мышь вглядывался в чистый пергамент, выискивая на нем будущее послание. Он сам не знал, что напишет, что вообще собирается писать, для каких целей. Даже не знал, кому будет адресовано письмо. Оно могло привнести в мир много нового и стать решающим фактором в борьбе двух сил. Клаус чувствовал, как под его рукой замерла история этого мира — его прошлое и будущее, — замерла в трепетном ожидании, кусая бледные губы. Что-то будет. Канцлер узнал достаточно, чтобы его небрежные каракули развязали последнюю войну. После нее в мире не останется ничего и никого, кто бы смог держать оружие. В правильных руках письмо Клауса могло раз и навсегда прекратить старые распри. Приходилось тщательно подбирать слова. Каким бы не был исход для дальнего света, крепость должна процветать. Уже через каких-то полчаса Клаус дословно знал, что напишет в письме. Из тридцати двух букв, имеющихся в алфавите его родного языка, он выбрал лишь некоторые в очевидной последовательности, сложив их в слова, разделив в свою очередь те пустым местом длиной с ноготь указательного пальца. Размашистый почерк канцлера выделывал круги и пируэты на грубом листе бумаги. Пожалуй, ничего интереснее из-под его руки не выходило, да и из-под чьей-либо еще тоже, если брать в рассчет последние три поколения. Содержание письма привело Клауса в состояние, близкое к довольству, хоть и не вызвало никаких явных признаков улучшенного настроения — та же каменная маска. Осталось решить, в чьи руки попадет письмо. Это должен быть кто-то очень близкий Клаусу, в то же время неглупый и способный оказать поддержку Бартимору, если вдруг ситуация выйдет из-под контроля. Под это описание, конкретные его пункты, попадали разные графы и лорды, но ни один не удовлетворял Клауса целиком и полностью. Главным образом по той причине, что он не решался доверить крепость никому, кроме себя. «У меня есть друг», — вспомнил внезапно Клаус свое прощание с гонцом. Насколько сообразительный, настолько и несносный. Не хочется признавать, но этот вдохновленный инфантил и чудак, каковым он и являлся, лучше разбирался в устройстве крепости, потому что лучше понимал ее покровителя. Будь у Клауса хоть капля гордости и не дави на него обстоятельства, он охотнее бы доверил письмо босяку с улицы, не мытому, незнакомому, без гайки в голове. Он никогда не подвергал сомнениям способности друга — вернее, тут присутствовало другое чувство, не позволявшее ему приступить к работе еще как минимум минут двадцать. Наконец, Клаус шумно выдохнул и аккуратным почерком, едва ли сильнее склоняя буквы на левую сторону, вывел короткое, как звук от разбившегося глиняного горшка, имя. И дальше продолжил: «Дело срочное. Если ты не в обиде на меня за прошлую нашу встречу, отправь ответное письмо сразу, как прочтешь. В Ролто вернулся наследник, последний из потомков Ужасного Роланда. Прибыл с Эгеи — здесь давно нет ни одного альбиноса, ты в курсе. Прекрасная возможность, согласись. Так что это вопрос времени, когда страны севера сплотятся против Совета. Бартимор продолжит держаться нейтральной стороны, чего не могу утверждать о мелких странах, которых поставят в известность ровно за час до битвы. Совет, конечно, в курсе реального положения дел, но им глубоко плевать. Их гордость смотрит куда дальше их осторожности. Я бы предпочел наблюдать из тени, как и прежде, но даже теперь, когда пишу это письмо, сердце сулит недоброе, для моего народа в частности. Выгодна эта война Бартимору?» Для начала более чем достаточно — остальное они обсудят в последующей переписке. Клаус хотел заканчивать письмо, как вдруг вспомнил еще одну деталь. «Что насчет гонца Ролто, брата королевы Марии — кажется, он имеет способности к темной магии, близкие к способностям иноходца, ими же прикрывается. Уверен, он о Земле-то ни разу не слышал. Способность гонца Ролто к перемещению по своему характеру схожа с созданием порталов, но за расчет берется совсем другая единица. В противном случае Ролто уже давно бы отыскало себе преемника. Ты мог бы подумать об этом на досуге, да?» Клаус поставил печать и лично отнес письмо в старую пристройку, где под самой крышей гнездились летучие мыши размером со стул. Канцлер бродил под живым потолком, передергивал за спиной тяжелыми крыльями, пока, наконец, не выбрал самого быстрого летуна. Он поместил письмо в кожаный карман и потуже перетянул ремешки на спине, так чтобы ноша не мешала полету. Выпустив мышь через люк в крыше, спустился по винтовой лестнице на нижний ярус, откуда хорошо был виден внутренний двор. Он вовремя подошел. Губы канцлера тронула едва заметная ухмылка. Телегу выкатили в самый центр площади. Из соседнего окна четверо мальчишек, воспитанники крепости, вытянулись поглазеть, не улавливая присутствия канцлера — правда, они никогда не видели настоящей повозки. Дети тайком покинули свои комнаты, но у Клауса и в мыслях не было на них докладывать. Такого живого интереса на лицах подопечных он давно не замечал. Внизу назумет бегал из стороны в сторону, отлавливая в тени стен замка сторожевых, тряс их за рукав и спрашивал, где, мать твою, спуск для телеги. Чувствуете, а? В крепости летучих мышей он потерял прямую дорогу от пункта А в пункт Б со всеми указателями и табличками, поясняющими, сколько километров осталось до ближайшего спального места. Внутренний двор представлял собой квадрат, огороженный высокими стенами, с выходящими балконами и террасами, без ворот и арок, уродующих архитектуру. Будь это вообще возможным, Клаус с превеликой радостью прорубил в стене дырку, чтоб могла проехать внушительных размеров телега, а в дорогу дорогим гостям выдал бы счет за учиненный по их вине погром. Очень хорошо бы обязать Совет денежным долгом, за который он будет накидывать проценты каждый месяц просрочки. Зная лордов, истории не миновать. Организм его был очень странно устроен: всякий раз при упоминании финансовых дел с Советом у Клауса начиналась жуткая аллергия. — Апчхи! Эхо пролетело по двору, отразилось от стен и заглушило гневную речь назумета. Артуа вскинул голову, уставился на застывшего на балконе канцлера, и, может, на секунду, но их взгляды встретились. Мышь и назумет перебросились парой незаконченных мыслей. Молодой стражник, к которому назумет приставал с расспросами, схватил Артуа за волосы и приподнял его голову выше, чтобы, не наклоняясь, тихо шепнуть на ухо слова проклятья, как он их тут достал уже. Этот охранник… еще сохранил чувство уважения канцлеру. Иначе бы давно раздробил назумету череп. Клаус постарался запомнить в лицо подчиненного, хотя раньше никогда у него это не получалось. В скором времени, если начнется война, Клаусу потребуются такие верные солдаты в авангарде. Не нужно ловить за хвост змей в постели и проверять на свет содержимое бокалов, чтобы понять — тебя кто-то жутко ненавидит. Вернее их очень даже много, твоих недругов. Жутко интересно, как эти олухи представляют Бартимор без своего канцлера, когда все, что они видят сейчас перед собой — его усердная и продолжительная работа. Прошлый канцлер оставил после себя одни долги и даже собирался отдать в уплату земли. Так что даже звенящий воздух на вершине скалы превозносит имя нынешнего покровителя гор. От всех грустных мыслей, тянущихся, словно расплавленная резина, Клаусу хотелось отвлечься, и, глядя на происки назумета, кажется, нашел себе любопытное занятие. Так он не будет спускаться, выслушивать жалкое нытье верной шавки Совета, отдавать какие-то приказы, которые для него лично пользы не возымеют. Назумет хотел ускользнуть без его ведома. Ведь хотел? Теперь Артуа придется идти к канцлеру и договариваться, черт его дери, о возможности покинуть крепость. Клаус заставит его проглотить свою гордость. Старая мышь размышляла, в каком виде и при каких обстоятельствах встретит столь ценных гостей. Клаус посмотрел на солнце, которое давило на макушку, громко, не прикрывшись, зевнул. Как два часа вся крепость погрузилась в глубокий сон, так что и он долго в вертикальном положении не пробудет. Канцлер поднимался к себе в покои. На лестнице он снова зевнул, в постели сладко потянулся. Никаких змей под собой не обнаружил. Зато углядел на столе очередное письмо с угрозами, где его вызывали на дуэль. Бессмысленная игра в прятки. Он простоит один час-два, пускай весь день, а его противник так и не объявится. Но стоит раз не появиться… На это и расчет. Воспитание Клауса проходило в иной среде, мысли остальных мышей часто его не досягали, но он приноровился к их привычкам и традициям. Лучше чтоб и завтра он прибыл в назначенное место. Артуа придется подождать. Первым делом, когда Клаус проснется, он прогуляется до лестницы в главный зал, подождет минуты две и отправится завтракать. Съесть он много не сможет — Клаус потрогал живот в месте, где у него была язва, уже зная, что никак не осилит лишнее, — но будет пережевывать каждый кусок, чтоб потянуть время.Письмо другу
2 июня 2021 г. в 01:50
Дверь в комнату лекаря содрогалась от хлесткого эха. У порога остались стоять раскрытые чемоданы, одежда разлетелась по всему полу, и на первый взгляд казалось, что из вороха вещей пытались соткать цветной ковер, но ничего не получилось.
Артуа стоял в середине расшитого полотна, топтал сушеные лепестки вербены и тюльпанов. Пыль от трав висела в воздухе, как семена одуванчиков, подхваченных южным ветром, оседала на мебели и одежде лекаря. Волосы Артуа растрепались, сбились на правую сторону, стали похожи на метлу, которой кухарка в трактире метет внутренний двор. Рот искривился, зубы свело от боли. В злости Артуа так топнул ногой, что поскользнулся на куче листьев, завалился на бок и упал в учиненный беспорядок. Он ударился головой: тем местом, где пульсировала злость, — и в ту же секунду прозрел, точно бы морок спал с глаз. Артуа почувствовал, как все его тело наливается тяжелым разгоряченным свинцом, как тот течет по мышцам, разрывая связки, делая всякое движение невозможным. Бессилие захлестнуло, даже при желании он бы слезинки не проронил, но грудь сдавило, в горле застрял ком. Назумет закашлялся.
Он не понимал, почему так отчаянно цепляется за больного. Дикой ему не нравился — точно заноза, засевшая глубоко под ногтем. Это был очень подлый человек, упивающийся чужим горем, наслаждающийся им, как последним глотком воды в жаркий летний день. Больной видел, какую ответственность несет за него лекарь, и с радостью дергал за ниточки, пока Артуа все глубже погружался в состояние полной безнадеги. Назумет преследовал благие цели: он хотел спасти Дикого от голодных северян, которые прежде выпьют всю кровь из вен проклятого, а после дождутся, когда тот сам наложит на себя руки. Артуа желал своему пациенту легкой смерти. Он своей мягкой рукой вел Дикого прямиком к виселице, чувствовал притом себя настоящим спасителем. Теперь, когда морок спал и одураченный мозг вновь принялся генерировать идеи, Артуа задумался. Эта борьба довела его до прескверного состояния. С этого момента судьба проклятого его не должна интересовать. Боле их дороги уже никогда не пересекутся.
Назумет так обрадовался внезапному озарению, что забыл про крохотное предательство несносного мальчишки. Теперь, когда он пришел в себя, нужно скорее браться за дела, пока его снова не захлестнуло чувство, будто он что-то упустил. Нужно хватать чемоданы, скидывать в них вещи — валом, пускай он даже что-то и забудет впопыхах, — и бежать, бежать, пока канцлер, окрыленный своей победой, засел за кипой бумаг. Артуа так себе и представлял, как на лице Мыши расцветает коварная ухмылка, а руки работают быстрее, заполняя отчетности. Или, может, что-то личного характера. У такого засранца должно быть что-то помимо работы.
Артуа поднялся, отряхнул полы своего платья. Назумет завернул требуху из трав в полотно и бережно убрал на самое дно огромного чемодана. Он переоделся в желтое платье цвета эмблемы Совета и, упаковав вещи, поспешил за кучером, который к тому времени уже снарядил лошадей и только и ждал команды к отправлению.