Когда цветут розы

      Мягкий свет свечей и магических огней освещал один из закутков дворцовой библиотеки, в воздухе витал запах цветов из сада, смешиваясь с едва ощутимым запахом книжной пыли. Тишину комнаты, в которой находилось двое мужчин, нарушали лишь ночные птицы, шелест страниц и едва слышные потрескивания свечей.       Терпение графа было напускным до крайности. Внешне он был невозмутим, но строки перед его глазами уже давно потеряли какой-либо смысл из-за кипящих внутри страстей. А всё из-за этого наглеца! Лориель сидел напротив, перекинув длинную белоснежную косу себе за плечи, полностью погруженный в чтение, спокойный взгляд алых глаз альбиноса скользил лишь по строкам, игнорируя присутствие Люцио, не понимая что за вулкан бушует внутри мужчины.       «Будь проклят тот чертов вечер, когда я встретил тебя, змей. Будь проклят тот Маскарад и все твои дьявольские чары!» — думал граф, сжимая книгу так, что побелели костяшки пальцев. Он старался не смотреть на юношу, но лишь потому, что знал, знал наверняка — его терпение слишком истончилось за эти долгие, долгие недели. Еще один взгляд, еще одна усмешка или улыбка, и он сорвется. Сорвется и либо вопьется в эти бледные губы, кусая, требуя ответа, срывая одежду с изящной фигуры, либо вопьется зубами и золотыми, но острыми как бритва когтями в белую кожу, окрашивая её алыми потоками крови. Как он смел его игнорировать?!       Но приходилось держать себя в руках, чтобы не пошло прахом всё, что он добивался, что пытался выстроить: лесть, дорогие подарки, внимание, едва ли не подкуп и шантаж, всё шло в хоть, чтобы завоевать хоть немного внимание проклятого альбиноса. Но стоило графу почувствовать, что последнее действует против него, то вынужден был прекратить, терпя изо всех сил и строя хорошую мину при плохой игре. Из-за этого обстановка в замке накалилась настолько, что слуги даже не рисковали попадаться Люцио на глаза без крайней нужды, чтобы не попасть под горячую руку, чтобы не лишиться головы или не оказаться в темнице. Ярость могло вызвать буквально что угодно, предсказать было невозможно.       Только вот никто не не знал — вернее, Люцио надеялся, что никто не знал — что доводило его до такого градуса ненависти и ярости. Поначалу это было лишь игрой, лишь желанием получить новую «игрушку» в коллекцию трофеев и сладких воспоминаний. Но с течением дней, когда жажда получить внимание, вызвать улыбку, переросла в нечто большее. Несколько первых дней он игнорировал кашель и небольшую боль, считая что легкая простуда такого как он не сломит. После того, как и кашель, и острая боль в груди усилились, граф вытряс всю душу из Джулиана, ежедневно и ежечасно требуя от него исправления этой проблемы. Но стоило Люцио выкашлять первый белый, но испачканный кровью лепесток, как его накрыло острое, невыносимое осознание.       «Нет, я не влюблен в этого надменного, самовлюбленного манипулятора!» — повторял себе ежедневно мужчина. — «Это лишь интерес, спорт, охота, после стольких усилий я, черт побери, обязан сделать его своим и отомстить за все истраченные на наглеца нервы!».       Но самое большее, чего удалось добиться, это лишь встречи в библиотеке дворца, которой Лориель оказался искренне восхищен и очарован, и граф терпел, насколько бы невыносимо скучно ему не было сидеть в тишине с книгами. Дни шли, горло и грудь сдавливало всё чаще, острые шипы роз раздирали всё внутри, с большей силой впиваясь в легкие. Всё чаще можно было найти окровавленные лепестки и бутоны в случайных коридорах замка и особенно в крыле Люцио. Там их было более всего — мало кто рисковал даже заходить туда для уборки, чтобы не обратить гнев графа на себя.       Все эти мысли и эмоции, смешанные в горячий, как пламя, водоворот, вновь заполнили голову, и мужчина зашелся давящим, тяжелым кашлем, закрывая рот ладонью. В этот раз боль настолько раздирала грудь, что Люцио не заметил встревоженного взгляда альбиноса и быстро встал, не убирая ладони от окровавленных губ. Ему не надо было смотреть, чтобы понять, что он выкашлял еще один цветок, в этот раз уже бутон — соленый металлический привкус итак был ярким знаком, что вечер затянулся.       — Ах, милейший Лориель, прошу простить меня, — быстро вытерев губы, мужчина натянул самую любезную улыбку, на которую сейчас был вообще способен, и поспешно встал, пятясь к двери. — Я вынужден Вас оставить… позовете слугу, когда соберетесь к в свои покои, мне сегодня недосуг.       Не успел альбинос ничего ответить, как мужчина белым вихрем вырвался в коридор, и Лориель мог слышать лишь гулкое эхо от быстро отдаляющегося стука каблуков и надрывный хриплый кашель.