Между нами

Он подъехал к остановке минут сорок спустя. За это время я успела передумать все страшные мысли, посчитать снежинки и замерзнуть настолько, что уже не чувствовала ног. Но он все-таки приехал. Вышел из огромного джипа, подошел ко мне, неодобрительно поцокал языком и поднял на руки. У меня даже не было сил сопротивляться. — Так, пирожочек, грейся пока что, нам ехать полчаса. Главное не усни, тебе в таком состоянии нежелательно. Да и мне в идеале послушать, что у тебя такого произошло. — Поверьте, последнее, что я сейчас хочу — это спать. Скорее я хочу есть. И убить кого-нибудь. Желательно, чтобы нас при этом еще и кровные узы связывали. — Ты настолько ненавидишь родителей? — Всей душой и телом. Я сидела в его уютной и невероятно теплой, после мороза кажущейся мне баней кухне и обнимала ладонями кружку еле теплого чая. Мы приехали пару минут назад и, оставив меня на кухне, парень исчез в недрах квартиры, откуда периодически доносился женский уставший голос. Ну, видела кольцо на пальце, так что это даже мило. Господи, ну за что мне все это? Я реально не понимаю, где в прошлой жизни я вот настолько проебалась, чтобы сейчас получать все это! Ну, то есть, я признаю, что человек я, в принципе, не очень, но вот такое — уже перебор! Мне что теперь делать? Где жить? Как быть? Чем этот стриженный мне поможет? Хотелось пойти, вломиться в родительскую квартиру, взять отцовское ружье для биатлона и расхуярить их тупые, бесполезные головы. Когда-то я слышала, что родителей не выбирают, и их надо любить такими, какие они есть. Но, как, блядь, этих уродов-то любить? Я правда все понимаю, но это — уже перебор! И мне реально интересно, через сколько они заметят, что меня нет? Ведь кормить меня сто процентов никто не додумается, а про туалет уж и точно хер кто догадается! Такие ребусы, блядь, сложные! Из груди вырывается смешок, постепенно перерастающий в гомерический хохот и, когда Царёв вернулся на кухню со своей сонной и точно всем недовольной женой, я уже вытирала горькие слезы обиды. Они переглянулись, и девушка пошла ставить чайник, а психолог развалился в кресле, придвинутом к окну. — Не, Царёв, я все понимаю, но таскать баб в дом уже перебор! — Она звучит сонно, но от того еще более возмущенно, но Филипп не ведет даже бровью, продолжая смотреть на меня. — Ты свою ебанутую притащила в дом? Притащила. Фамилию свою дала? Дала. Сбежать помогла? Помогла. Можно теперь моя очередь? — Фил, блядь, это было шесть лет назад, алло! А тут ты еще и меня среди ночи будишь и говоришь, что без меня тут никак. — Я забрал ее с остановки в три часа ночи в одной куртке. Как думаешь, твоя помощь тут не нужна? — Я, конечно, все понимаю, — отодвигаю от себя чашку, чувствуя себя максимально въебищно. Будто в грязь втоптали. — Но звонок вам был жестом отчаяния. Извините. Вы говорили в свое время, что можете помочь. Видимо, я что-то перепутала. До свидания. — Да сядь ты обратно! — девушка ставит передо мной кружку с горячим зеленым чаем и садится напротив. — Я просто не выспалась. А завтра с утра самого у меня еще работа, поэтому пизжу так. Не обращай внимания. Лучше выдохни и расскажи, что у тебя случилось, а мы подумаем, как сможем помочь. Одну через три границы переправили, и с тобой как-нибудь разберемся. — Она нежно улыбается мужу, а я сжимаю руки в кулаки, чувствуя, как ногти врезаются в кожу, отрезвляя, заставляя понимать, что мне тут не место, и свои проблемы надо решать самостоятельно. — У тебя все равно выбора особо нет. И я беспомощно опускаюсь обратно. — Итак, расскажи с самого начала все, что посчитаешь нужным, а мы с Сашей, это, кстати, Саша, моя жена… — Своевременно, — хмыкает девушка, отпивая из кружки, но Царёв ей только улыбается, продолжая говорить: — А мы подумаем, как мы можем тебе помочь. Я психолог, а Саша — юрист, так что мы очень страшный тандем. — Сначала… — немного задумалась, решая, где же оно — это начало, а потом горько усмехаюсь, вспоминая свою первую травму: — Слышали когда-нибудь про гуттаперчевого мальчика? — Они недоуменно переглядываются, видимо вспоминая печальную судьбу мальчика-гимнаста. — Ну так вот я гуттаперчевая девочка, которая первый раз порвала связки в пять. — И я демонстрирую им самую свою радостную и жизнерадостную улыбку, которую когда-либо имела в своей жизни. И которой меня научила мать, ставя пятилетнюю меня перед зеркалом и заставляя улыбаться, используя скакалку в качестве аргумента. И я рассказывала. Все, по порядку, постепенно. Про все соревнования, про все тренировки, про все нагрузки, про все травмы, про инвалидную коляску, про семейное забвение. Про все. И они слушали. Хмурили брови, открывали рты, переглядывались. На моменте с травмой Саша вообще закурила прямо на кухне. Филипп посмотрел на нее неодобрительно, но говорить ничего не стал, продолжая слушать. Солнце осветило потолки уютной кухни, а я все продолжала говорить и рассказывать. И, наконец, пришла моя любимая часть: про Алину и аборт. — Алина, которая… Просто Алина. Они все ненормальные, а эта еще и беспомощная. И получается ситуация, когда я, вроде как, самая младшая, а вот тут, — я показательно стучу ногтем по виску, — самая адекватная. И я развожу руками, констатируя, что рассказ окончен, и сказать мне больше нечего. Они встрепенулись одновременно, в очередной раз переглянулись, и Саша эмоционально спросила: — Но если тебя заперли в комнате на ключ, как же ты выбралась из квартиры? — А ну, замок на двери мне брат сломал сто лет назад, просто никто, кроме меня, этого не знает, а потом альпинистская снаряга и, — я щелкаю пальцами и красноречиво указываю на окно. — Охуеть. — Сама в восторге. Рука сама тянется к пачке, пока никто не видит, и, зажав сигарету между губ, чиркнула зажигалкой. Огонек на секунду ослепляет, а потом все приходит в норму. Горло обжигает горечь дыма, но она уже привычная, уже такая, какая-то, родная. Напоминает о Марке. Вся горечь в моей жизни: сигареты, алкоголь, наркотики и боль от первого проникновения — всё это всегда будет напоминать мне о Марке. Как и мелкая дрожь в руках. — Тебе есть где пожить временно? — Спрашивает у меня Саша, забирая пачку и тоже закуривая. — Неа. Родни никакой нет абсолютно, кроме этой психушки. Но у меня есть деньги, так что я вполне смогу снять себе отель на пару недель. — А деньги откуда? — Отчисления со всяких соревнований и подарки на дни рождения и другие праздники. Вы правда думаете, что они мне за подарочками бегали? Не, они предпочитали покупать мое молчание деньгами. Все нормально, ребят. Просто помогите мне принять эмансипацию, и я свалю из этой страны настолько быстро, насколько возможно. Они переглядываются. Филипп смотрит на Сашу удивленно, она отвечает ему тем же, а потом они одновременно поворачиваются ко мне. Крипово. — Что? — удивленно тяну я, выдыхая вверх сизую струйку дыма. Красиво. Я вообще не особо люблю курить, ведь главный враг спортсмена — сигарета. Но мне нравится, как дым плывёт по воздуху. — Да не, ничего. — Саша чуть улыбается, и на дне ее глаз появляется легкий налет ностальгии. Это заметно по тому, как она начинает чуть мечтательно коситься в сторону окна. — Просто пару лет назад, на этом самом месте, сидела моя очень хорошая подруга, которая в запале рассказывала мне план того, как она хочет свалить от конченных родственников. И знаешь, у нее получилось. Она сейчас классный автор, довольно раскрученная, кстати. Переводит тексты и книги на семь языков, если я не ошибаюсь, и просто живет. Недавно гитару освоила. Шлет всратые видосы, как она бренчит на восьмиструнной гитаре и просто радуется. И я ее очень люблю за это. Потому что родители у нее реально ебаные были. Настолько, что она даже в страну не возвращается. Поэтому видимся мы очень редко. Но всегда красиво. Так что, пирожочек, не переживай: ту вытащили, и тебя вытащим. Я бледно улыбаюсь девушке и отворачиваюсь к окну, потому что сил не было. Ни на что. Даже говорить. Даже испытывать какие-то эмоции. Хотелось-таки, чтобы прилетел волшебник на голубом вертолете и обкашлял мои вопросики, а не вот это вот все. И с этого момента моя жизнь завертелась крайне странным образом: тем же вечером Филипп пришел домой под ночь, взъерошенный, как воробей после драки, и злой, как собака. Он с такой силой швырнул дипломат на пол, что замки не выдержали, и по полу полетели бумажки. — Тысячу лет его таким злым не видела, — Саша была, как ни странно, до ужаса флегматична, стоя за плитой и жаря котлеты. Ну, я не удивлена: они знакомы тысячу лет. Уж кто будет знать характер Филиппа лучше, чем его собственная жена? — Сейчас пропердится в ванной, проорется и придет, расскажет все. Я давно его приучила негатив домой с работы не таскать. У нас в то время и без этого все не сладко было, а тут он еще с работы приходит: осатаневший, глаза навыкат, пар из ушей, и давай орать, как его все заебали. На меня орать. Ну я ему доходчиво и объяснила, что если какие-то проблемы: идешь в ванну, успокаиваешься, а потом приходишь, и мы вместе все решаем. И его лицо целее, и мои нервы. — А удобно, — задумчиво кивнула я, отпивая чая. — Спорим, это мои родственники его довели. — Да не, — она отмахивается и отработанным движением кисти подкидывает котлеты в воздух и легко ловит их обратно в плен сковородки, накрывая крышкой. — Сто процентов опять сцепился с прокурором. У них там свои неебические тёрки. — А почему он общается с судом и прокурорами? — Потому что с этого момента он — твой официальный представитель, уполномоченный вести дела от твоего имени. Мы с ним долго учились всем этим судопроизводственным ебаториям, чтобы он мог быть и без меня. Я вступаю, когда дело прям совсем плохо, и чаще служу как подстраховка от неадекватных. О, явился. — Она бросила мимолетный взгляд на появившегося в кухне мужа и усмехнулась. — Готовься: сейчас будет очень много мата. — Твоя родня, — волосы, что буквально пару минут назад лежали профессионально уложенной прической, сейчас мокрой тряпкой свисали прямо ему на лицо. По парню было видно, что терапия в ванной ему слабо помогла, но, по крайней мере, он мог держать себя в руках, — твари неадекватные. Я сегодня с самого утра в суде, все как всегда, и тут влетает твоя мамаша, блядота ебаная, и с разбегу на меня. Сань, я тебе богом клянусь, я по привычке ее в нокаут не отправил только силой воли и твоим обещанием ебальник мне сломать, если я так сделаю. Потом папаша твой припиздил, схватил свою ебанутую за шкирку, оттащил в сторону, а потом начал мне угрожать, что всю мою родню достанет, если я доченьку ему не покажу. После фразы «Незаконные эксгумации законно наказуемы, а некрофилия вообще чуть ли не смертный грех.» ебальники они, конечно, подприкрыли, но твоя пизданутая, которая сестра, начала орать на весь зал, что я насильник и педофил. Благо, Саню все знают, и знают, что будет со мной, если будет доказан факт измены. Я тебе клянусь, Сань, только долгое знакомство и репутация спасли меня сегодня. — А вы мне не верили, — я улыбаюсь профессиональной улыбкой, но настоящего в этой улыбке мало. Хотелось удавиться. — Как ты с ними жила вообще? — Ходила по стеночке и не отсвечивала. — В общем, Сань, тут без тебя — вообще никак. — Он подтягивает к себе пепельницу и нервно закуривает. — И еще: можно она поживет в гостевой у нас до конца принятия решения? — Все настолько плохо? — Она отходит от плиты, скидывает фартук и обнимает мужчину со спины. Я чувствую себя их маленькой дочкой, которая подралась в школе, и теперь любящие мама и папа решают, как я буду заглаживать свою вину. Странное чувство. Наверное, так дети чувствуют себя в кругу любящей семьи. Так себя чувствуют, когда о них беспокоятся. Так себя чувствуют в кругу семьи. Неплохо. — Они реально ебанутые. Я боюсь, что если мы поселим ее в отель, они ее попросту насильно заберут и реально отправят в психушку. Поспрашивал я про «санаторий», про который они рассказывали. Ребята рассказали, что оттуда не возвращаются. Тебя так накачивают таблетками, что ты попросту превращаешься в овощ, и даже после того, как ты перестанешь их принимать, ты уже не можешь вернуться в социальный строй, потому что твоя личность в пизду разрушена. Охуенный санаторий. Всем советую. И они одновременно поворачиваются ко мне. Классная у них черта: синхронно смотреть на кого-нибудь выжидающе. Я просто пожимаю плечами, обозначая, что, в принципе, ничего нового они мне не сказали. — Ты не удивлена. — Саша лишь подтверждает мои движения, усаживаясь к мужу на колени и забирая у него сигарету. — Я жила с ними всю свою жизнь. Так что ничего нового. Даже больше скажу: меня в такой уже закрывали. Под предлогом реабилитации. Нет, на ноги меня там поставили, вопросов нет. Но забирать меня оттуда не собирались. Забрали пару лет спустя после жёстких угроз о том, что я всему миру расскажу, как в психушке живется дитятке звездных идеальных родителей. Они переглядываются, и в их глазах видно вселенское беспокойство, которое теплым одеяльцем укрывает меня. Это приятно. Так чувствуют себя любимые дети. Начинаю себя ненавидеть. — Кстати, Фил, что будем с ней делать, когда лишим родителей прав? — Саша отстраняется от Филиппа, разрывает зрительный контакт и возвращается к плите. Во всей ее фигуре чувствуется напряжение, и оно передается мужчине. Они беспокоятся. Они напуганы. Но не ситуацией, а моими родителями. Тем, что они могут сделать со мной. Они беспокоятся обо мне. Ненависть к себе прогрессирует. — Мы ее взять не сможем, — продолжает Саша, орудуя ножом. — Потому что даже защитить не сможем. У нас связей таких нет. Не, я могу попросить ребят наших, но у ее родаков крыша — пизданешься. Мы просто не перемеряем их. — А есть кто-нибудь, кто сможет? И Саша каменеет. Нож замирает в паре сантиметров от помидора. Острие посверкивает в свете ламп. — Мы что, пойдем к Кристине? — Ее голос напряжен до предела. Они оба находятся на какой-то незримой грани — настолько их задела моя ситуация. И лишь мне в этом океане, где все беспокоились и заботились друг о друге, не было места. Я спокойно прихлебывала чай, пока они обсуждали эту самую Кристину, и находилась в вакууме своего внутреннего моря, которое просто устало волноваться. Бояться. Что-то делать. Мое морюшко больше не волнуется, потому что морюшко — мертвое. — Бля, Фил, это самый ебаный план — доверить ее Кристине, но, как не странно, наилучший для них обеих. И, как мне кажется, лучше ее отвезти туда прямо сейчас, потому что тачка, что стоит у нашего дома с самого обеда с огромными мужиками меня напрягает. Ты прости, милая, что с тобой, как с котенком, но другого выбора у нас нет. Нам по связам твою родню не перебодать, а с Крис у тебя хоть какие-то шансы есть. Мы будем вести твое дело: я — как твой адвокат, а Филя — как твой психолог, так что можешь не переживать. Сейчас мы покормим тебя и отвезем к нашей хорошей подруге, с которой ты поживешь до твоего совершеннолетия. Она неплохая. Еблановатая, но не плохая. Как и все мы, в принципе. Когда мы въехали в один из элитнейших районов нашего города, я задумалась. Когда въехали в элитную часть элитного района, я просто перестала задавать себе вопрос: потом задам их тем, кто сможет на них ответить. Мы медленно катились мимо ярко освещенных улочек, парочек, что гуляли со своими собаками и домиков. И можно было бы подумать, что мы просто едем по какой-нибудь самой обычной улице, если бы даже собачки не стоили тут под несколько сотен тысяч евро, происходя из древнего рода какой-нибудь крысы самой королевы Англии. Домики все увеличивались по мере нашего погружения в роскоши. И в размере, и в цене. И я уж думала, что дальше нас ждет замок, но нет, Филипп затормозил у огромного забора, который даже штурмом, мне кажется, не взять. Остановился, высунулся в окно по пояс, поболтал с кем-то по переговорнику и обратно залез уже злой и взвинченный. — Какая же она, блядь, бесячая. — Я знаю. Именно поэтому ее всем детдомом и пиздили. И мало, все-таки, наверное, пиздили. — А пиздили бы больше — убили бы нахуй. — Я пыталась. — Машина останавливается посреди небольшого леска, и Фил, через зеркало заднего вида, дает мне знак вылезать. Саша следует нашему примеру. — Но, сука, отбивалась так, будто реально жить хотела. А может, и реально хотела. Кто эту ёбнутую знает? Вспомни: её избегали сильнее меня. И вспомни, как она чуть не задушила твою подружку во сне? А как она чуть не задушила во сне мою соседку? — Я, конечно, стесняюсь спросить, — впервые решаю подать голос, слыша, как шуршит гравий под ногами. Убирать его зимой, наверное, такой геморрой. — Но вы уверены, что мне с ней будет безопаснее, чем с родителями? Те, хотя бы, напрямую убить не пытались. Они перекидываются короткими взглядами, а потом начинают тихо хихикать, и смех их вскоре перерос в геометрический хохот. — Прости, пирожочек, это нервное. Встречи с Кристиной всегда особенные. Мы все трое с одного детдома, и выпустились одновременно. Так что можем доверять друг другу, потому что как семья. У Кристины свои причины вести себя так. И, кстати, — она нажимает на звонок, и практически в ту же секунду замок в двери начинает щелкать, — те суки вполне заслужили сдохнуть таким образом. Жаль, выжили. И дверь перед нами распахивается. От ее фигуры даже у меня открылся рот: я в жизни никогда не видела таких тел, только в модных журналах, и то всегда думала, что это происки умельцев фотошопа. Тонкий силуэт прятался за шортами и майкой, но все равно прекрасно проглядывался: «ноги от ушей» — это прям точно про нее, покатые бедра плавно и идеально переходили к тонкой талии, а талия вырастала в аккуратную, но довольно-таки крупную грудь. Тонкие линии ключиц, длинные руки с красивыми, тонкими пальцами и длинным, острым маникюром, что сейчас методично царапал древесину косяка. Тонкая шея переходила в острые скулы, тонкий нос, красивые чувственные губы и прекрасные, ярко голубые раскосые глаза. Я влюбилась. Серьезно. С первого взгляда. Только встретилась с ней взглядами и все. В такую невозможно было не влюбиться: ее аура окутывала и убаюкивала, завлекала и манила. Вся она была похожа на богиню. Уверена, пару сотен лет назад ее бы попросту сожгли за такую красоту. Господи, я была бы не против умереть от ее рук. Найдите идиота, кто был бы против! — Здорово, конченный! И вокруг нас нависает тишина. Секундное наваждение, чтобы было создано ее образом богини любви был разрушен одной смешливой фразой. Она говорила плавно, идеально поставленным грудным голосом. Но тон её выдавал с головой — девушка откровенно веселилась над медленно закипающим Филиппом. — И тебе приветик, бродяжка! — Я вспомнила, почему тебя всем детдомом пиздили. — Мрачно отвечает Саша, протягивая руку для ответного приветствия. Девушка только нахально улыбается, крепко сжимая ее ладонь. — И кто из них дожил до выпуска, напомни мне? — Никто, — резонно соглашается Саша и наконец-то делает первый шаг в дом. Первое, что я заметила, когда осталась сидеть на кухне с полным столом сладостей и видов чая, это то, что в доме был абсолютный минимум техники: не было даже холодильника, а вместо плиты была огромная, вставленная в стену печь с реальным огнем, в которой уже посвистывал чайник. И я не заметила ни одной лампочки. Все было скрыто в стенах или за каким-нибудь декорациями. Зато были огромные панорамные окна, так что днем в этом доме света хватало за глаза. Кем же надо работать, чтобы заиметь себе такой домик в таком райончике? Я тоже так хочу. Найдя на полке поднос, я решила, что пока взрослые обкашливают мои вопросы, было бы мило сделать им хотя бы чай. Другого способа отблагодарить их все равно не было. Что могла дать слабая и низкорослая малолетка взрослым тетям и дяде? Ничего. Только стоять в стороне и молча наблюдать, как все вокруг меня что-то решают и делают, а я внутри этого водоворота совсем беспомощная. И эта беспомощность убивала похлеще родительских выкрутасов. — Я сделала чай, — они отвлекаются от какой-то беседы ровно на момент моего появления, а потом Филипп продолжает показывать девушке какие-то документы, пальцем показывая моменты, на которые стоило обратить больше всего внимания. Девушка хмурится, вчитывается в строки, удивленно приподнимает брови и смотрит на меня, потом на ребят, и поджимает губы. — Ну, конченный, я в принципе понимаю, в чем прикол ситуации, но не понимаю роль своего участия в этой эпопеи идиотизма и разврата. — Слово «Разврат» вышло между ее губ максимально пошло. У Филиппа аж кадык передернулся, и от Саши это не укрылось. Второй раз кадык у парня дернулся уже от страха, и, передернув плечами, будто сгоняя с себя наваждение, что создавала девушка вокруг себя, заговорил: быстро, сбивчиво, чуть запинаясь. Стараясь не смотреть выше ее ног. Но и ног, поверьте, вполне хватало. — Ну, её родители реально ёбнутые, и, скорее всего, попросят каких-то друзей надавить на нас. А на тебя надавить сложно, потому что ты в ответ надавишь сильнее… И мы с Сашей решили, что было бы неплохо, помоги ты нам, взяв на себя опеку над девочкой на пару месяцев до ее совершеннолетия. Потому что мы, увы, бессильны. — А что, конченный, папочкиное наследие уже не справляется? — Она нагловато перекладывает ногу на ногу и направляет на меня взгляд, осматривая каждую маленькую частичку моего тела. Она будто разделывала меня по кусочкам и бросала их на чашу весов, чтобы понять — стою я ее времени или нет. И, стыдно признаться, но я сжалась под ее взглядом, хотя и хотелось выглядеть сильной, смелой и крутой. Но у меня не было сил на это, поэтому я просто опустила плечи и решила положиться на волю судьбы. Что будет, если эта судьба решит, что хорошего с меня хватит, и девушка откажет мне в помощи, я не думала. И, быть честной, думать не хотела. Филипп и Саша, держась за руки, переговаривались между собой, пока шла эта молчаливая оценка товара, но, в конце концов, девушка взлохматила длинные волосы, растрепав высокий хвост, и устало вздохнула. — Ладно, конченный, я согласна. Вы, в принципе, можете и не участвовать, я попрошу своих ребят заняться. Девочку этот процесс никак не тронет, это я вам обещаю. И до совершеннолетия она будет жить нормально. И я шумно выдохнула, только сейчас заметив, как напряжена я была: на тыльной стороне ладони остались полумесяцы ногтей — настолько сильно я сжимала руки в замок. Разлепив ладони и чуть размяв, я наконец-то поудобнее устроилась в кресле, понимая, что не сплю вторую ночь и уже просто не вывожу. Уходить от компании, перешедшей на какие-то старые байки, не хотелось, поэтому я, подтянув ноги к груди, устроила на них подбородок и задремала. Очнулась ото сна я быстро — Филипп задел мое кресло, возвращаясь к девушкам с бутылкой в руках. Зевнув и потянувшись, разминая затекшее тело, я села поудобнее. В спине неприятно тянуло от нехватки нагрузок, но я понимала, что просто не до них. Вот как выдастся свободная секунда — я обязательно проведу разминку, растяжку и целительные упражнения. Но сейчас просто не до них. Комната нежилась в полумраке камина — остальные источники света ребята отключили. Они сидели полукругом, с бокалами в руках и тихо что-то обсуждали. Под ногами ютились уже две пустые тары, и я поняла, что поспала нет так уж и мало. — У тебя больше никаких проблем нет, Крис? — Спрашивает Филипп, делая глоток и чуть заметно другой рукой поглаживая колено Саши, незаметно пробираясь вверх. Незаметно, видимо, только для них, потому что мы с девушкой все видели. — Нет, конченный, у меня-то как раз совсем никаких проблем нет. Я живу именно той жизнью, которую хотела всегда… Филипп открыл, было, рот для нового вопроса, но я его перебила. Сама не знаю, почему. — А почему «Конченный»? И, видимо, только в этому секунду они заметили, что я не сплю. Девушка чуть заметно улыбнулась пухлыми губами и, бросив лукавый и откровенно злорадствующий взгляд в сторону моментально покрасневшей парочки, чуть хрипло заговорила: — Мы из одного детдома, знаешь? — я тут же кивнула головой, продолжая смотреть на ребят, которые не знали, куда смотреть, лишь бы не на нас. — И все трое из группы риска: самые конченные и отбитые, только я была еще и психологически нестабильна — из смеха я в секунду перетекала в агрессию, и тогда живыми выбирались только быстрые и умные. Не всегда, правда, но чудо случалось. Филипп из той же серии. Они крутить еще в детдоме начали, но признать чувства были не в силах, поэтому один пиздил всех подряд, а вторая вены резала на потеху публике. Поэтому конченные. Оба. Потому что сначала делают хуйню, а потом не знают, как исправить и мечутся по углам. Мило, правда? Ребята краснеют и сжимаются под ее взглядом, но девушка, лишь немного приподняв уголки губ в улыбке, отвернулась от парочки, уже полноценно улыбаясь мне: — Твоя спальня на втором этаже: третья дверь слева. Если что — не стесняйся, кричи. Я благодарно улыбаюсь, оставляя ребят наедине. Не то, чтобы им хотелось оставаться с ней, но выбора у них особо не было. Однако, когда я поднималась по лестнице, из гостиной раздался тихий смех всех троих, и я поняла, что, в принципе, взаимные унижения их дружбе не мешали. Комната не пахла ничем. Совсем. Лишь легкий душок кондиционера для белья витал в воздухе, так что я сделала вывод, что тут никто не жил. Никогда. Хотя кто знает. Вытащив из кармана толстовки все документы, прихваченные с собой из дома, я кинула их на компьютерный стол, а сама уселась на край кровати с телефоном. Я долго вертела его в руках, совсем не решаясь включить, ведь всем сразу придет оповещение о том, что со мной снова можно будет связаться. Семейство непременно начнет обрывать мне трубку. Чудо современной техники сделало в моих руках еще один оборот, и я, глубоко вздохнув, зажала кнопку включения. Экран загорелся белым. В шторке уведомлений пестрели сообщения из всех мессенджеров только от троих, Коля прислал лишь одно одобрительное сообщение с просьбой связаться, когда буду готова. Остальные умоляли, угрожали, снова умоляли. Иногда оскорбляли. Даже бабку-покойницу с ее характером припомнили. От Вани и Натана не было ни сообщения. Ни звонка. Ничего. Пустота. Они просто исчезли, и если на первого изначально надежды особой не было, то от предательства второго было реально обидно, потому что на Натана… надежда была. И даже Марк отметился сообщением. Не в каком-нибудь диалоге средств связи, а обычной смс-кой. «Мне правда жаль» И я, на секунду задержав дыхание, нажала вызов. Марк ответил мгновенно, я даже трубку до уха не успела донести, а на экране уже пошел отсчет наговоренных нами секунд. — Ты что, держал телефон в руках все это время? — Нет, — Марк улыбается. Я слышу это по голосу, и я непроизвольно начинаю улыбаться сама. — Просто телефон лежал рядом, а когда я увидел, кто именно звонит, решил, что не стоит утомлять даму ожиданием. Как ты? — Никак. — А с родителями как? — Тоже никак. И мы на секунду замолчали, думая каждый о своем. А потом Марк первым решил нарушить нашу тишину. — Я психолога сменил. — Вау. — Да. Классная женщина. И очень доходчиво объяснила мне, где я был не прав. И я правда понял, что действительно делал все не так, как хотелось бы. Но в моей голове не было чего-то злого. И я не думал о том, какие последствия это вызовет. Особенно для тебя. Мне просто не хотелось оставаться одному. Прости? — Не извиняйся, — я вздыхаю тяжело и шумно, с силой массируя кожу на лбу, чтобы прийти в себя, собрать все чувства в кучку. — Потому что хоть я боюсь и ненавижу тебя больше всего на свете, ты единственный, кто был у меня все те ужасные годы. И я бесконечно благодарна тебе за это, ведь ты сделал меня такой, какая я есть. У меня сегодня какой-то прям вечер охуенных диалогов, если честно. Кстати, у меня теперь тоже есть психолог! Марк шумно удивляется, а я укладываюсь на спину, понимая, что не хочу заканчивать этот диалог. И хоть я и подозревала, что это все обернется страшнейшими проблемами, Марк подарил мне тот уголок спокойствия, который был мне бесконечно нужен. И это еще одна вещь, за которую я всегда буду ему благодарна.