Между нами

Я очень чутко сплю — достаточно малейшего внешнего дискомфорта, чтобы я проснулась. Так что когда Ваня начал ворочаться, перетягивать на себя одеяло, материться, скрипеть зубами и клацать по экрану телефона, я тут же открыла глаза. На Соболя в тот момент было страшно смотреть — в загнанном полумертвом звере и то меньше отчаяния. Он дышал настолько заполошно и рвано, что я на секунду испугалась, что парень двинет кони прямо в моей постели, а губы беспрерывно шептали «блядь-блядь-блядь». Такого испуга я в жизни никогда не видела. — Вань, — я специально шепчу, чтобы не напугать его еще сильнее, и кладу ладонь на его плечо. Парень дергается и поворачивается ко мне, и ему нужны были эти доли секунд, чтобы банально узнать меня. Черт, братан, что случилось у тебя такого? — Боже, Вишня. — Тяжелый вздох узнавания, и Соболь откладывает телефон на тумбу, тут же подгребая меня под себя, оплетая руками и ногами, сворачиваясь вокруг меня клубком. — Все хорошо. Теперь все хорошо. И он затихает, а я стараюсь не дышать лишний раз, чтобы не тревожить его еще сильнее. Но ситуация, когда огромный почти взрослый парень испуганно прижимается ко мне и вздрагивает каждый раз, стоит мне сделать чуть более глубокий вдох, очень прочно врезалась в мое сознание, поэтому я покрепче прижалась к нему и постаралась заснуть. Что ж, видимо, не одна я такая проблемная на свете. Все утро Соболев был сам не свой: постоянно отключался от реальности, мог по несколько минут вдуплять в одну точку, то и дело врезался во все углы и постоянно заглядывал в телефон, но о причине такого своего поведения он говорить категорически не хотел. — Все нормально, Вишня, не лезь! — Это все, что я слышала, когда пыталась что-то спросить, причем говорил он это достаточно зло и раздраженно. И, после пятой попытки влезть, моя сердобольная душонка, которая прям стремилась обнять-обогреть-защитить, вдруг поняла, что это же просто секс. Секс и ничего такого. Зачем я тут из себя хуй пойми кого строю? Мне что, больше всех, блядь, надо? Я не собака, которую можно сначала погладить, а потом в пешее эротическое послать. Я сосал, меня ебали. Все. Кивнув принятому решению поскорее накормить его и сплавить нахер, чтобы я могла посидеть в тишине и попенять себя за такой опрометчивый поступок, как лишение девственности, я продолжила варить овсянку с бананами. Нахуя? Ну я понимаю. Да, захотелось. Да, повелась на момент, на сладкую внешность и охуевший рост. Но могли же просто пососаться! Я могла отсосать, на крайний случай. Но нахуя было делать именно вот так? Глупая, глупая Вишня! Все, никаких мужиков! Никогда! Уйду в лесбиянки! С бабами проще! Они не ебут вола, не создают проблемы! Огромные ручищи схватываются на моей талии, и мимолетного взгляда хватает для того, чтобы увидеть, как соприкасаются его пальцы. Чет я слишком сильно схуднула. — Вишня, — он поднимает меня над полом и сажает на кухонный стол, нависая сверху. Во взгляде — загнанный зверь, который боится лишнего шороха. — Я вижу, как в твоей маленькой, прекрасной, но до жути дурной голове крутятся херовые мысли. Прости меня. Я понимаю, что после нашего первого секса ты бы хотела цветы и кофе в постель. И я клянусь, что так бы оно и было, если бы не обстоятельства. У меня произошла ситуация. И, как только я ее решу, между нами все будет по-другому. А пока, Вишня, нам лучше не общаться. Я не знаю, что на меня нашло, но, подтянув ноги к груди, я со всей силы пнула его в живот, отталкивая его от себя. Он отлетает, врезаясь поясницей в столешницу и сползая на пол, и злобно шипит, я вижу, как он сдерживается, чтобы не заорать на меня. — Ты, сладкий мой, надевай штанишки и пиздуй по тихой грусти отсюда! Обстоятельства, блядь! — Моей злости просто не было предела. Тупее отмазки я просто не видела. Да, я видела его состояние. Да, я догадываюсь, что у него случилось что-то страшное. Что напугало его до истерики. Но у меня один единственный вопрос: почему меня это должно ебать? Вот и я не понимаю. — Я, блядь, привыкла, что меня унижают. Постоянно, блядь, видят во мне проблему и всегда смотрят так, будто я сдохну скоро. Но от тебя, Соболь, — делаю паузу, чтобы набрать побольше воздуха в грудь, и делаю акцент на последней своей фразе, — я такого не ожидала. Он смотрит на меня волком — очень зло и отчаянно. Я вижу, как ему непросто. Вижу, как его задевает в принципе эта ситуация, но и я с собой ничего сделать не могу! Это чувство обиды выше меня! В принципе, очень многое в этой жизни выше меня. Сил ругаться больше не было. А Соболь все еще молчал, то и дело чуть подаваясь вперед, будто на что-то решаясь. В конечном счёте, он просто молча поднялся с пола и ушел. В секунду, когда его нога перешагнула черту между кухней и коридором, я будто упала в какой-то ебанный океан отчаяния, начав натурально задыхаться. Обида буквально душила меня, сомкнув свои костлявые руки на моей шее, но гордость не позволяла броситься следом за парнем. Хотя пиздец как хотелось. В момент, когда я, заливаясь слезами обиды, уже была готова кинуться за ним, Соболь вернулся, все еще в боксерах, что говорило о том, что он даже не собирался уходить, с телефоном в руках, я сорвалась с места, врезаясь в него, обнимая и утыкаясь носом в грудь, чувствуя, как мечевидный отросток грудины больно врезается в переносицу — настолько я была маленькой на его фоне. Но мне было так плевать на все это, потому что этот жгучий стыд, что затопил меня с головой, не давал мне думать адекватно. Мне просто не хотелось его отпускать. И мне было очень стыдно за свое ебаное поведение. — Я мразь, я знаю, можешь не повторять мне это. — И я с замиранием сердца ждала, что он сделает дальше. Но Соболь лишь отложил телефон в сторону и начал опускаться на колени, чтобы заглянуть мне в заплаканные глаза и очень мило улыбнуться. — Я всегда знал, что ты солнышко, Вишенка. — Он целует меня в мокрый нос, губами собирая мои слезы. — В этой ситуации я еблан, просто ночью позвонила мама и… Она очень меня испугала, поэтому я сам не свой. Мне сейчас очень тяжело, но я понимаю, что у меня нет абсолютно никакого морального права на то, чтобы это хоть как-то затрагивало тебя. — И тут он запинается и раздувает свою грудь, будто следующие слова могут его убить. Он трясется, и я трясусь вместе с ним, потому что подсознательно улавливаю его страх. — Моего отца выпустили по УДО. Да блядь. Из подъезда мы выходили, крепко держась за руки, и за меня Соболь цеплялся, будто утопающий за последнюю соломину. Было видно, что Ване реально плохо — его передергивала крупная дрожь, и парень до боли сжимал мои пальцы. — Соболь, — мы на секунду останавливаемся перед воротами школы, и я, еле дотягиваясь, коснулась кончиками пальцев его щеки, заставляя нагнуться ко мне, — выдохни. Тебе больше не шесть лет: ты огромный взрослый мужичара, ты любому теперь можешь сломать ебало. Поэтому успокойся, пожалуйста. — Спасибо, Вишенка. — Он еле заметно улыбается и, наклонившись еще сильнее, отпечатывает на моей щеке легкий благодарный поцелуй. — Я рад, что ты появилась в моей жизни, Тумбочка. — И парень ехидно улыбается, смотря мне прямо в глаза, явно провоцируя. — Ебало сломаю. — Угрюмо выдохнула я, пряча лицо в шарфе и пытаясь вырвать руку. — Не дотянешься, — начинает хохотать парень и, притянув меня обратно, просто подбрасывает меня вверх, сажая себе на руки. — Соболь, отпусти, — мое настроение стремительно поползло вниз, в принципе сегодня какой-то убогий день. А то ли еще будет. — Ибо сейчас слухи какие-нибудь ебаные пойдут, оно нам надо? И я самостоятельно спрыгиваю с его рук. И в момент, когда я опускаюсь на землю, из кармана пальто вылетает небольшое зеркало, разбиваясь о землю на много маленьких осколочков. — Да блядь. — Раздосадовано выдыхаю я, понимая, что моя черная полоса до сих пор не закончилась. — Главное, чтобы меня сегодня автобус не сбил, для финалочки. — Вишня, — голос Вани сквозит грубостью и скрытой угрозой, а я продолжаю смотреть на это ебаное зеркало, будто оно — мое последнее спасение. — Я сейчас сделаю одну вещь: возьму тебя за руку, и если ты будешь как-то выёбываться — я тебя заставлю бегать всю свою тренировку. С ужасом посмотрев на парня, я молча протянула свою руку ладонью вверх, за которую парень с удовольствием схватился. Наблюдая за тем, как моя маленькая ладошка с длинными ноготками теряется в его огромной ручище, которая спокойно может обхватить мяч, я почему-то ощущала невероятное чувство удовлетворения. Списавшись с Соболем после уроков и договорившись встретиться вечером, я с чувством полного удовлетворения пошаркала домой. То, что день у меня — реальное дерьмо, я поняла, когда у ворот школы увидела радостную прекрасную Алиночку. Моей досаде не было предела, поэтому я, некультурно сплюнув в сторону, подошла к сестре, которая спокойно могла класть свои огромные сиськи мне на голову. — Ты что тут забыла? — Вышло даже слишком грубо, от чего я немного смутилась, но Алина, кажется, даже не обратила на это внимания. Мимо нас к воротам пронеслась какая-то дама-мадама, которая выглядела, точно разъярённая фурия. Собственно, обратила я на нее внимание только потому, что когда она бежала к своей подружке, девулька неплохо так задела меня плечом, ну как, плечом, локтем, который врезался уже в мое плечо, еще и волосами по лицу хлестнула. Да блядь. — Ну чего ты, Ев? — Она продолжает улыбаться, опираясь своим орехом на дверь подаренной ей олимпийским комитетом тачки, даже не обратив внимания на небольшое столкновение. — Ведешь себя так, будто мы не родня. — Я все еще надеюсь на то, что я — приемная, и где-то там, очень далеко, живет моя настоящая семья карликов, которая скоро заберет меня, — я говорю очень ехидно, стараясь задеть ее максимально сильно, пряча за этой вуалью злости свою обиду и комплексы. Но Алина не реагирует, хотя я вижу, как её это задевает. Она проглатывает обиду и снова натягивает улыбку, хотя в этот раз она у нее не очень искренняя. Кажется, своим ядом я только что потушила огонек в моей сестрёнке. Что ж, мне стыдно. Действительно стыдно. — Ладно, — она вздыхает, доставая новый нынче айкос и закуривая. Первый раз вижу, чтобы она позволяла себе нечто подобное. Кстати, а почему она вообще вернулась, если соревнования в самом разгаре? — Как у тебя дела? Дерзить мне почему-то резко перехотелось, подсознательно ощущая, что сейчас точно не время и не место, чтобы лить свой яд в массы. — Ну, — неловко переминаюсь с ноги на ногу, не до конца понимая, как вообще с ней общаться, — зеркало вот с утра разбила. Теперь лет семь неудач жди. Она начинает хихикать, но впервые мне кажется, что хихикает она не надо мной, а над моей шуткой, и я немного расслабляюсь, тоже начиная улыбаться. И тут до меня доносится диалог двух щебечущих курочек за моей спиной, потому что диалог был наиинтереснейщий. — Ты прикинь! А потом он берет её за руку, и они так идут до класса. Мы все в ахуе были. Максимальном. — Мадам-таран драматичным жестом закидывает огромную копнищу чернющих волос за спину и презрительно смотрит вокруг, будто выискивая кого-то. Улыбка на лице Алины становится шире, когда она тоже прислушивается к разговору. — Ну ладно, — у мадамы очень глубокий и грудной голос, заставляющий меня вибрировать вместе с ним. У моего бати такой же. — Давай, показывай ту мышь, которая с моим Соболюшей путается. Троекратное «да блядь». Мне кажется, я скоро такую татуху набью себе. Прямо на лбу. — Вот об этом я и говорила, — очень медленно говорю я сестре, привлекая её внимание. — Сейчас ты открываешь дверь, я запрыгиваю в нее, ты быстро садишься в тачку и давишь по газам. На секунду глаза сестры испуганно расширяются, а потом она, начиная весело и громко хохотать, открывает передо мной дверь своей спортивный машины, и, прежде, чем я успела закрыть её, Алина уже сидит рядом, заводя мотор. — А ты умеешь развлекаться, маленькая. — Она продолжает весело хохотать, закручивая руль максимально влево, пугая тех девчонок, заставляя их, словно кошек, отпрыгнуть как можно дальше. — Сейчас тебе будет еще одно развлечение, — шиплю я кошкой, начиная неплохо так накручивать себя на вертеле ревности. — Щас я наберу номерок, и весело будет вообще всем. — Да, Вишня, — его голос раздается в трубке буквально секунду спустя, как я нажала вызов. Он заполошно дышит, значит, специально ради меня прервал тренировку. Ну что ж, начнем. — Привет, Соболюша. — Сладенько тяну я, в точности копируя тон и голос той девушки, в злобной усмешке кривя губы. — Как делишечки? — Ты узнала про Злату. — Не вопрос, не предположение. «Узнала». Что же я там, блядь, могла такого про нее узнать, блядь, а? — Конечно узнала, Соболюша. — Я стукнула в плечо хихикающую сестру, которая своей довольной мордой полностью сбивала меня с настроя «доебаться». — Как я могла не узнать, когда она бегает по школе и ищет, кому бы ебало-то сломать за своего Соболюшу! Ты издеваешься, блядь? — И я уже даже не пытаюсь тут милую из себя строить. Потому что доебало меня все. Нервы мои уже просто на пределе, блядь! — Вишня, между мной и Златой давно ничего нет. Мы расстались пару месяцев назад, просто она не хочет в это верить, думает, первоапрельская шутка затянулась. — Соболь, блядь! Мы не в ебучем фанфике, чтобы я в таких приключениях участвовала! Я предупреждаю вас всех разом в твоем лице: подойдет ко мне, я ей ебальник сломаю. Ночью мы убедились, что ноги я умею профессионально раздвигать, так вот, раздвигаю я их еще и для того, чтобы вот таких, как вы, великанов, в землю втаптывать, понятно? И я просто сбрасываю трубку, потому что Ваня сейчас — последний человек на планете, с которым я хочу разговаривать. Сейчас проблема в моем не в меру длинном языке и Алине, которая во все глаза пялилась на меня, полностью игнорируя дорогу. — Вперед смотри, — недовольно бурчу я, сползая по сидению вниз. — Не хватало сдохнуть сегодня для прекрасного завершения дня. — Мы же поговорим об этом? — Она переводит свой взгляд на дорогу, но все равно продолжает недовольно и шокировано коситься на меня. — Нет. — Беспрекословно. Даже грубовато, от чего сестра снова бросает на меня короткий взгляд. — Я не ребенок. Про пестики-тычинки мне объяснили еще в пятом классе, а про ППА я прочитала в интернете. — Ты стала очень грубой. — А вас всех резко и неожиданно начало ебать мое поведение. — Я устало вздыхаю, сползая еще ниже, хотя, казалось бы, куда. Но ниже можно всегда. В моем случае так точно. — А день так хорошо начинался. Я уж было подумала, что у меня тоже бывают белые полосы в жизни. — Ты себя накручиваешь, Ева. Ты всегда была и будешь любимым ребенком родителей. — Любимым ребенком? — Усмехнулась я, складывая руки на груди. Видимо, скорость она не сбавляет для того, чтобы я не выпрыгнула подальше от таких разговоров. — Тем самым, который из-за них пять лет в инвалидной коляске провел? Хотя откуда ж тебе знать такие подробности? Вы с Колей, золотые мои, идеальные, все это время были где угодно, только не дома, появляясь только на редкие праздники, на которых меня не было, потому что валялась на вечных реабилитациях. Да, охуеть какой любимый ребенок. Золотая моя, если бы все родители так бы любили своих детей, то человечество вымерло еще при зарождении, ибо австралопитеки сами бы засовывали свой выводок тиграм в пасть. — Ева, я прошу тебя перестать быть такой язвой. — Наконец-то она останавливается у какой-то забегаловки с функцией заказа еды прямо не выходя из машины, перекидывается парой слов с оператором и поворачивается ко мне. — Хорошо, да, ты можешь злиться на родителей, но мы с Колей совершенно не заслужили твоей злобы. — Алин, — устало вздыхаю я, понимая, что такого охуенного разговора по душам просто не избежать, — как только я научилась понимать человеческую речь, я слышала только «Скорее бы ты подросла, будешь как Алина с Колей!». Когда они вкупили, что мои метр пятьдесят со мной до гроба, на меня начали смотреть — на умирающих от рака с таким сочувствием не смотрят, и постоянно говорить «А вот Алина с Колей-то!..» и перечислять тысячу ваших достижений. А потом снова смотрели так, будто я вот-вот умру. А потом-то, когда я валялась в больнице с переломом всего тела и отбитыми легкими, ко мне приходили только медсестры, которые кормили меня. Обо мне предпочли забыть. Ребенок-калека не вписывается в семью олимпийских чемпионов. Мне осталось полгода, Алин, — бросаю на нее острый взгляд исподлобья, заставляя сестру вздрогнуть, — и я исчезну. Навсегда. Дай мне дожить эти полгода спокойно, пожалуйста. — И я, выхватив у нее из трясущихся рук пакет с едой, выхожу из машины, набирая номер Соболя, понимая, что гордость гордостью, а ночевать сегодня где-то надо. — Да, Вишня. — Голос уставший и очень недовольный. — Что на этот раз? Опять позвонила мне разъебать по поводу какой-то моей бывшей? — Завали ебало, дорогой, — нервно усмехнулась я, максимально стараясь сдерживать нервную дрожь и не сорваться на бег. — И бегом меня встречать, потому что мужик, который вчера караулил нас у моего подъезда, сейчас идет за мной. Да блядь.