***
Вдоль грязной дороги, ведущей к радиоантенне на вершине холма, гуляло несколько коров. Одна, жуя, подошла ближе к Ремусу. Продолжая непростой подъём, он посмотрел на неё, в её тёмные бездумные глаза. В отдалении заросшие травой нагорья, зелёные и бесконечные, высекали их безмолвную свободу. Он слышал, как гудит металлическая башня на ветру, который слетал с холма и тревожил покров оставленной позади земли, снова и снова бичом осуждения проходя по неровностям травяных холмов в попытке расправить их. Лучшей погоды и желать нельзя. Утренний туман поднялся и очистил от своего плотного влажного холода ясное светлое небо. С вершины Лоун-Хилл можно было рассмотреть всю долину. Немного ниже Ремус смог увидеть шахту: надшахтное здание выделялось среди деревянных крыш, как одинокий зверь. Черепица выдавала дома с квартирами. Позади них мягкая краснота вереска рельефно украшала плоскогорья Пеннинских гор, на подножиях которых Ремус до сих пор с лёгкостью мог представить осадок плещущихся волн древнего внутреннего моря, с годами становящийся всё более тусклым. А дальше на юге, за так называемыми сельскохозяйственными угодьями, можно увидеть едва заметный краешка Шеффилда. Город ничуть не изменился с тех пор, как он уехал в университет. Лоун-Хилл перед забастовкой, наверное, был почти такой же. Около полумили коричневых крыш квартир городской управы около шахты, окружённые раскинувшейся на акры деревней, отмеченные подпалинами опор электросети, натянутой через зеленые травяные моря словно гигантские скелетоподобные серафимы. Церковь, шахта, клуб профсоюза. Мужчины, чьи жизни были зациклены на этих трёх столпах английского общества, теперь видели, как устои рушатся один за другим, вероятно, навсегда. Они кричат «Скэб! Скэб!». «Грязные скэбы!». «Медные отбросы!». Вот только они боролись не против скэбов, и это не копы жаждали крови. Дамба… сдерживающая стена, не дающая шахтовым водам затопить всё. <div align="center">***</div> Он направился в гостиницу «Отшельник» в Овертоне, ближайшем городе с центральной улицей от Лоун-Хиллской деревни. Небольшой паб с несколькими комнатами на втором этаже, построенный в конце девятнадцатого века, когда перспектива добычи угля манила людей в Йоркшир. Хозяин, Том Дарсли, был знакомым его матери. Когда он перешагнул порог, в зале было пусто. — Том, не знаю, вспомнишь ли ты меня спустя столько лет. После непродолжительного подозрительного молчания Том воскликнул: — Ремус! О небо, это же мальчишка Люпинов. Чего это ты вернулся в Лоун-Хилл? — Я… эм… выполняю кое-какую работу для университета. Насчёт забастовки. — Нехорошее дело, — голос Тома был невеселым, в нём явно слышалась горечь. — Дурная это затея, вот так бастовать. То же самое творилось в семьдесят четвертом, когда шахтёры со сталеварами объединились для забастовки, но сейчас, с консерваторами в правительстве, это незаконно. Они слишком уж влиятельны. Безрассудство это, вот что я думаю. — Том налил ему пинту. — Но давай не будем об этом, а? Только посмотри на себя, я слышал, у тебя и степень есть и всё прочее. — Точно. Но для моей работы вполне неплохо. — И что за работу они тебе поручили? — Просто… небольшая оценка Лоун-Хиллской шахты, отчасти из-за забастовки, а отчасти из-за моей собственной глупости… — Ремус замолчал. Это было полуправдой. Правительство требовало более подробной оценки сомнительных шахт — другими словами тех, которые находились под угрозой закрытия, — чтобы иметь возможность ссылаться на «экономические отчёты»; университет привлекли как независимую организацию. Ремуса руководство университета выбрало для оценки нескольких шахт, которые, скорее всего, будут закрыты, а оплата осуществлялась за счёт правительственного гранта. Ремус не был уверен, насколько на самом деле «независимой» должна быть его оценка, но собственная трусость не позволила признаться в этом Томми. Хотя Томми едва ли был одурачен. Он оторвался ненадолго от старательного протирания стаканов и посмотрел в окно, будто задумавшись о чём-то. — Рассчитываешь остановиться в старом коттедже твоего бати? — Наверное… Но он несколько лет стоял брошенным. Можно снять комнату на несколько дней, пока не разберусь с этим? Сколько же лет уже прошло? Пять… нет, шесть. Со смерти бати. Он оставил Ремусу дом на одной из узких улочек в восточной части города, на который сумел скопить, откладывая со своей учительской зарплаты. Ремус задумался, сколько работы предстоит, прежде чем в этом доме снова можно будет жить. — Конечно, Ремус. Чувствуй себя как дома.***
Тем же вечером в туалете на втором этаже Ремус встретил мужчину. Тот стоял у раковины и чистил зубы. Встреча Ремуса удивила, потому что все остальные комнаты для гостей пустовали. — Я почти закончил, — немного невнятно произнёс мужчина, взглянув на Ремуса в зеркало. В тёмных волосах незнакомца мелькали светлые пряди. Одет он был в потёртую футболку с надписью «Спутник Энтерпрайзис» . В зеркале на секунду отразились невероятного голубого цвета глаза — потрясающее лицо. Кажется, мужчина, наклонившийся теперь прополоскать рот, был недоволен тем, что его прервали. — Привет. Прости, я не хотел… — начал было Ремус, но незнакомец молча прошёл мимо и, спустившись по ступенькам, ушёл через заднюю дверь. Ремус потом спросил у Тома об этом человеке. — Немного чудной парень, если понимаешь, о чём я. Не захотел снимать комнату… так и живёт в своей машине. Спросил, не против ли я за несколько монет разрешить пользоваться туалетом и всё такое. Обычно мне не нравится, когда кто-то вроде него вот так шатается туда-сюда, но бизнес сейчас идёт неважно… — Что-то в интонациях Тома цепляло. — Но я считаю, что он не прав, — Том выпрямился и больше не произнёс ни слова. — Перестань, Томми, — неожиданно возразила Шейла, жена Тома, которая чистила картошку в дальнем конце зала. — Ты несправедлив. Для Ремуса появление Шейлы оказалось неожиданностью. — Парня зовут Сириус. Он приехал с группой из Лондона, но теперь остался тут один, — тихо сказала Шейла. Том ушёл, и Ремус подумал, что этот спор между супругами возникает далеко не впервые. — Они привезли немного денег семьям шахтёров. Сириус организовывал митинги в Шефилде. И подсказывал во всяких организационных вопросах женскому обществу. Я, правда, не состою в «Женщины против закрытия шахт», как некоторые жёны шахтёров, но я немного помогаю время от времени… то с одним, то с другим. Не слушай Томми, он ерунду говорит, просто расстроен, что… — она чуть наклонилась, будто собираясь заговорщически что-то прошептать, но неожиданно замолчала. Шейла потеряно посмотрела на картофелину в руке. Ремус не стал допытываться. — Как у вас тут дела? — Дела шли неплохо, пока забастовки не начались. С тех пор тут несладко… хотя не так тяжело, как шахтёрам, разумеется. Но полгорода и соседний участвуют в забастовке, а может, и больше половины города. Никто не знает, откуда взять денег. Только пособие по безработице получают, по пятнадцать фунтов. Едва ли этого хватит, чтобы прокормить семью, — Шейла снова занялась картошкой, так и не поднимая взгляда на Ремуса. — По телевизору продолжают рассказывать, что все участники забастовки получают по сорок пять фунтов, но это мерзкая ложь. Они неправы, что так поступают. Некоторые женщины пробуют устраиваться на работу, но едва об этом становится известно, семье перестают выплачивать пособие. Так что им очень тяжело. И это продолжается уже четыре месяца, Ремус. — Да уж, и представить не могу. — Рад, наверное, что уехал. — Не знаю, может быть. — А мама твоя, благослови Господь её душу, так тобой гордилась. Тем, что ты уехал и приличное образование получаешь. — Да, она гордилась. — А помнишь ещё Лили? Дочку Эвансов. Вы двое постоянно вместе играли, когда ещё малышами были. — Конечно. Она всё ещё в Лоун-Хилле? — Вообще-то нет. Уехала, чтобы найти работу в городе, но вернулась, когда забастовка началась. Чтобы помочь тут с разными делами. Она с жёнами местных шахтёров планирует устроить собрание в Овертоне. Ты бы сходил, встретился… — Шейла чуть смутилась. — Я не в том смысле, что… Я знаю, что там собрание для женщин, но… — Разумеется, я схожу, — Ремус ободряюще коснулся её руки. — Я буду очень рад снова увидеть Лили.***
Следующим утром в Овертоне в небольшом офисе около бензоколонки он встретился с Питером Петтигрю из Управления угольной промышленности. Питер был младше него на три года, а потому они не были так уж хорошо знакомы даже тогда, когда Ремус ещё не уехал из Йоркшира. Ему удалось неплохо продвинуться по карьерной лестнице и оказаться в Управлении, так что теперь он был основным контактом Ремуса, координирующим его отчёты об оценке шахт. — Забавно, что они выбрали тебя для этой работы. — Вообще-то я сам вызвался. — Это тоже хорошо. Им нужен кто-то, кому они могут доверять… знаешь, кто-то из местных. Обстановка тут чертовски напряжённая с тех пор, как вся эта фигня началась. Честно говоря, думаю, едва ли они понимают, что делают. — Полагаю, что понимают. — Может быть, — Питера, похоже, расстроила эта мысль. — Но всё равно забавно. Я помню твоего ба… мистера Люпина. Учил меня математике… Уж он столько усилий приложил! Но у меня просто мозги под математику не заточены. Надеюсь, тут уже скоро рванёт и всё станет как раньше. Как раньше. А как? Тут никаких семантических споров, не на что распыляться. Чем бы ни закончилась забастовка, профсоюз не станет прежним. И Ремус прекрасно знал, что Правление тоже сожрут, потому что Правительству оно было не нужно, как и вообще любые объединения в национальной промышленности. Правительство предпочло бы, чтобы все человеческие устремления вернулись на Биржу, вечную Биржу под его великодушным и рациональным управлением, когда рука руку моет, преимущества получают лишь в случае, если повезло родиться среди привилегированных, а пробивающихся наверх одаривают такой знакомой избирательной доброжелательностью. — Скрестим пальцы. — Я серьёзно. Спаси нас Бог, если это всё растянется до Рождества.***
Ремус как раз возвращался из Лоун-Хилла в Овертон по дороге, пролегавшей в предгорьях, когда его велосипед сломался. Пришлось катить его. Солнце на западе клонилось к закату, опускалось за горы, изрезанные извилистой дорогой резкими мазками пёстрого византийского фиолетового. От фар подъезжавшего со спины автомобиля перед Ремусом вытянулась собственная тень. — Подбросить? — раздалось под мерный рокот работающего мотора. Это был тот человек из «Отшельника» — Сириус, сидел за рулём видавшего виды Кортина[3]. На лобовом стекле Ремус едва мог разглядеть чёрно-белую наклейку с серпом и молотом и косой «4» поверх. Задние сидения были забиты сумками. — Я… — Ремус чувствовал себя до странности раздражённым. — Если тебе не трудно. — Я Сириус Блэк. Кажется, я тебя в гостинице видел, — Сириус с улыбкой перегнулся через сиденье, чтобы открыть дверь. — Да, я тебе случайно помешал, — Ремус чуть покраснел. — Спасибо… Я Ремус Люпин. Так вышло, что Сириус тоже направлялся в Овертон. А когда Ремус спросил, где обычно проводят собрания жёны шахтёров, Сириус отвёз его к зданию профсоюзного клуба (как Ремус потом узнал, было потрачено немало сил, чтобы уговорить мужчин разрешить использовать клуб для таких встреч). Когда Ремус зашёл внутрь, Лили Эванс расставляла стулья вдоль длинного стола для переговоров. Она выглядела старше, чем в день похорон бати, когда Ремус видел её в прошлый раз. — Лили. — Что? — раздражённо отозвалась она. Ремус только смотрел на неё, улыбаясь. — Ремус… ты ли это? — тут же узнала его Лили. — Он самый. — Ох, это и правда ты! — Лили бросилась было к нему, чтобы обнять, а потом спохватилась. — А что ты здесь делаешь? — Мне нужно кое-что… проверить. На шахте Лоун-Хилла. — Ах да. Я слышала, что для этого кого-то пришлют. И, пожалуй, рада, что этим кем-то оказался ты, Ремус. — Я, вроде как, тоже. — Останешься на собрание? Мы всех привечаем. — Я бы с удовольствием, Лили, но завтра с утра у меня много дел, надо кое-что подготовить. — Придётся идти через пикет? А ты не можешь заниматься этим, когда все закончат? — Нет, слишком опасно идти туда в нерабочее время. Да меня и не пустит никто, если там ничего не запущено. А ещё у меня с собой куча оборудования, и мне понадобится помощь кого-нибудь из Правления. — Как же я рада тебя видеть, Ремус. — Они обнялись.***
Около паба Ремус опять встретил Сириуса. — Сигарету? — предложил Сириус. — Нет, спасибо. Так ты из Лондона приехал? — Ага. Когда забастовка началась. Хотел разобраться, что тут к чему… — И что думаешь? — Я видел, о чём рассказывают по телевизору. Чушь полная, точно говорю, — он посмотрел на Ремуса, а потом отвёл взгляд. — Если верить всему этому дерьму, то получается, что шахтёры разом по стране из ума выжили. — Куча народу уже так думает. — Это всё газетчики. Мерзавцы. Они тебе что угодно скажут, если уверены, что ты поведёшься и они смогут больше рекламных мест продать. Я это к чему: если верить «Мэйл»[4], то мы либо бандиты, либо серые кардиналы, дёргающие Правительство за ниточки под дудку Советов. — Мы? Какие «мы»? — Коммунисты, — Сириус беззаботно и широко улыбнулся, стряхивая пепел с сигареты. — Ну, точнее троцкисты… я не с КПВ[5] или Скарджилом[6]. — Я не знал, что коммунисты так разобщены. — Значит, не так уж много коммунистов ты знаешь.***
Следующим вечером Ремус специально спустился в паб, надеясь встретить Сириуса, но тот не появился. Некоторые из находящихся в зале людей были знакомы Ремусу, но все они старательно избегали его взгляда. Из телевизора донеслась грубоватая мелодия национальной йоркширской песни «На вересковой пустоши в Илкли без шляпы»[7], считавшейся фирменным позывным канала, а сразу за ним раздался спокойный, хорошо поставленный голос ведущего с идеальным британским нормативным произношением: «Сегодня подошёл к концу четвёртый месяц с начала забастовки Национального профсоюза шахтёров. На шахте в Оллертоне полиция…» Кто-то выключил телевизор. Настроение присутствующих, и без того сдержанных и подавленных, стало ещё более мрачным. — Эй, Люпин? — Ага. — Чёрт возьми, только посмотри на себя. Ремус напряжённо замер. Это был Джеймс Поттер. В школе они с Джеймсом были друзьями, и Ремус подозревал, что тот может на него злиться. — И тебе привет, Джеймс. Джеймс был пьян. — Ну, и чо ты сюда вернулся, а? Правление нас уже выпотрошило. Хочешь оттрахать трупы? — Я не работаю на Правление. — А вот нехуй врать. Я тя видел сёдня утром с Петтигрю, послушного, как ягнёночек. И если думаешь, что просто так сможешь через пикет пройти, то тя ждёт неприятный сюрприз… — Я же сказал, что не работаю на Правление. И через пикет мне надо пройти не для того, чтобы бастующим мешать. — Тогда зачем? — У меня задание от университета, нужно провести оценку шахты. — А платит за это кто? — Проект оплачивает Правительство, чтобы независимый… — Да завали, мы все знаем, что это их «независимое» хуйня на самом деле. Ремус встал и пошёл к двери. Посетители лишь проводили его холодными взглядами, словно решение уже было принято. Дверь захлопнулась у него за спиной. Джеймс вышел следом, его голос из-за выпивки был негромким. — Ещё кое-что, Люпин. — Ремус замер, но не обернулся. Сейчас они с Джеймсом стояли одни на остывающей от летней жары улице. — Я видел, что ты ошивался с тем педиком из Лондона. Знаю, он тут помогает, но если ещё раз вас вместе увижу, имей, чёрт возьми, в виду: не буду сомневаться, кто ты. Джеймс был прав по обоим пунктам. Ни о какой независимости на самом деле речи не шло; Ремус такой, какой есть. Ошибки быть не могло. Следующим утром, пересекая линию пикетов и полиции, Ремус видел, как Джеймс пил с несколькими другими шахтёрами за складом. В железной бочке они подожгли уголь. Пятеро мужчин сидели вокруг и таращились на огонь. Джеймс, похоже, заметил Ремуса, узнал по походке и оборудованию и как-то подобрался. Поднял бутылку лагера[8], когда Ремус проходил мимо. Потом за спиной раздался звон разбитого стекла.***
До того как на шахтах установили всякие механические приспособления, там для транспортировки воды и угля пользовались пони. Чаще всего выбирали шетледских[9]. Их специально выводили такими коротконогими и зоркими. У каждого шахтёра был свой пони, его кормили, дрессировали, обеспечивали нормальные условия для жизни. Пони целыми днями тянули вагонетки по шахтам, а на ночь оставались в центральных пещерах. Когда пони попадал под землю, у него почти не оставалось шансов когда-нибудь снова увидеть солнце. Те же, что всё-таки оказывались вновь на поверхности из-за того, что слабели от старости или теряли хозяев, чахли от горного воздуха и старательно прятались от солнца, не в состоянии переносить его слепящего яркого света.***
Неделю спустя Сириус опять его подвёз, причём встретился так же вовремя. Погода весь день была отвратительная, но к вечеру не осталось никаких сомнений, что надвигается сильная гроза. — Надеюсь, мы успеем спуститься с горы, прежде чем начнётся ливень. — Одна рука Сириуса лежала на руле, а другая — на рычаге коробки переключения передач, нервно, но от этого не менее ловко направляя его танец среди вращающихся шестерней, пока машина набирала скорость. У Сириуса были тёмные волосы, которые он всегда заправлял за уши. Довольно длинные, они спускались вдоль шеи до самой куртки. Его лицо было узким и приятно очерченным, сплошные округлые впадины и резкие линии. — Скоро громыхнёт, Сириус, — заметил Ремус. — Может, съехать на обочину? Не стоит оставаться на дороге. Сириус коротко, но как будто неуверенно, глянул на него, а затем вильнул в сторону, подъезжая к небольшому уступу. Стопка книг перед пассажирским сиденьем свалилась под ноги Ремусу. «Эпоха революции»[10]. «Правила для радикалов»[11]. Перевод «Дневника вора»[12]. Небольшая книжка, на обложке которой виднелась часть названия, сделанного большими буквами шрифтом с засечками «О’Хара…»[13]. Они остановились с северной стороны холма под защитой ольховой рощи. Через всю долину донёсся предупреждающий гудок вечернего поезда. — Ты ведь знаешь, что я гей, да? — ни с того ни с сего спросил Сириус. Но Ремус понял, к чему это всё. — Ну… — он махнул рукой в сторону книг. — Это немного очевидно. Они сидели молча, пока над головой холодный и влажный воздух сворачивался в тучи, а передний край изогнутого облака нырял вниз, будто разорванная ветром длань бога. Ремус чувствовал нарастающее недоброе предчувствие шторма, стягивающего мглу. — Я тоже, — услышал он собственный голос. — Знаю, — ответил Сириус в тёмном безмолвии, так ясно, что Ремус, может, и не слышал его вовсе. Сириус посмотрел на него. Протянул руку и мягко коснулся его плеча, потом провёл рукой вдоль нижней челюсти. А затем в стороне, на другом конце долины, сверкнула молния, слева направо со зловещим изгибом. Ремус чувствовал себя как-то ненормально, испытывал почти параноидальную боязнь самой жизни в этот момент, когда вспышка молнии осветила их с Сириусом, словно всю его жизнь вокруг бесконечно сверкали молнии. Он перехватил ладонь Сириуса и прижал к своей щеке. Снова молния. Из молчавшего до сих пор радио донеслось потрескивание, словно на короткий миг оно поймало живительную волну, срезонировав с каким-то витающим в атмосфере диполем. Ремус наклонился вперёд, чтобы поцеловать Сириуса. Будущее представляло собой фрактал, формацию во вселенной того, что пока ещё оставалось грядущим. Нет громоотвода, способного укрыть от его непреклонности, заградить или предоставить убежище. Поле под давящими небесами казалось охваченным огнём. Затем пророкотал гром. И следом хлынул дождь. Они трахались в машине поперёк скрипучих виниловых сидений на спальном мешке Сириуса. Слишком давно Ремус ничем подобным не занимался, так что было даже больно, когда Сириус ебал его. Он впился в спину Сириуса и попросил двигаться медленнее. Но Сириус вместо этого добавил смазки на руки и начал дрочить ему, быстро и сильно сжимая член, но как раз достаточно, чтобы Ремус расслабился, чтобы смог ощутить ритм и давление. Это было очень, очень хорошо. Ремуса почти выворачивало от ощущения такой наполненности, от такой осознанности восприятия своего тела. Когда они лежали уже в липкой полутьме, Сириус включил радио.***
Закончив со сбором образцов, Ремус потратил месяц на обработку данных и доведение до ума макета. Его очень успокаивало понимание того, что запасы угля на шахте в Лоун-Хилл были ещё достаточно велики, гораздо больше, чем он сначала думал. Итоговый отчёт Ремус старательно печатал и перепечатывал на стареньком Реммингтоне[14] с заклинивающими «у» и «к», потому что на электронный вариант не было денег. «Учитывая запасы угля в Лоун-Хилл с экономической точки зрения продолжение работ выглядит весьма целесообразным». В Лидсе он его заверит у нотариуса и прошьёт, а затем отправит в университет. II. Август 1984 Ремус на два месяца задержался в Йоркшире на остатки своей стипендии. В конце августа Джеймс Поттер и ещё тринадцать человек были арестованы за кражу угля и сопротивление при задержании. Из-за того, что полицейский ударил Джеймса по голове, тот провёл сутки в больнице и только потом был отправлен за решётку дожидаться суда. Поговаривали, что именно Джеймс был подстрекателем беспорядков. Даже женское собрание на неделе было совсем безрадостным. Около двадцати женщин сидели вокруг длинного стола за чаем с парой печенюшек. — Но они, в конце концов, просто выполняли свою работу. Мне не нравится то, что им приходится делать, но ведь это всё входит в обязанности полицейских, так? — Это полная чушь, — перебила Энни Паркер, жена одного из арестованных. — Они только и ждали повода, чтобы запереть их. Так что полицейские не работу свою выполняли, а искали неприятности там, где их нет. Нападение на полицию при задержании. Вы ведь прекрасно знаете, что наши не делали ничего подобного, и мой муж тоже. Если бы там был ваш сын… ваш муж… — она замолчала, пытаясь сдержать эмоции. — Да там, кажется, Поттер сорвался и что-то полицейскому наговорил. — Спорить о случившемся бесполезно, — примирительно произнесла Молли Уизли. — В самом деле? А вот я уверена в обратном, — неожиданно громко и чётко произнесла Лили. — Случилось вот что: полицейские открыто продемонстрировали свою безжалостность. Им достаточно малейшего повода, любой возможности дискредитировать, очернить и унизить нас. Они хотят, чтобы профсоюз развалился. — Нет… они не станут так поступать. Профсоюз и Правление никогда не могли сосуществовать мирно. Всегда так было. — Так было, потому что профсоюз обладал силой. И сила эта была в забастовке, все разом переставали работать. А теперь, мне кажется, они предпочтут пересидеть. Непохоже, что Правление готово к переговорам. А профсоюз не сможет подстроиться под меняющуюся реальность… Вы никогда не задумывались, почему нам запрещают работать в шахтах или хотя бы состоять в чёртовом профсоюзе? — Лили! Едва ли сейчас подходящее время для всей этой чепухи о женской свободе, — резко и нетерпеливо перебила её Молли. — Мы сейчас должны поддержать профсоюз и выступить единым фронтом. Некоторые из присутствующих неуютно поёрзали. — А когда время придёт? Почему мы не можем обсудить это на женском собрании в своё свободное время? — Лили трясло от злости. — Если бы женщины имели право спускаться в шахты и состоять в профсоюзе, разве не стала бы эта забастовка весомее? А мы разве не стали бы сильнее? Почему мы всегда должны прятаться за чьи-то спины? Молли, кажется, растерялась. Сидящие за столом начали переглядываться. В тишине несколько раз звякнули спицы, потому что кто-то не сразу перестал вязать. Сириус, который появился на собрании с опозданием и зашёл через чёрный ход, шепнул Ремусу: — Не понимаю, зачем Лили поднимает эту тему. Это же их только отвлекает и уж точно не объединяет. — Но она права. — В самом деле? — безразлично поинтересовался Сириус. — Впрочем, даже если и так… старушки на это не поведутся, в чём же смысл? Может быть, если слишком долго живёшь в клетке, перестаёшь видеть разницу со свободой. Может, прутья решётки прорастают в твоём сердце. И тогда именно сердце держит клетку. Ещё несколько минут в зале царило молчание, пока кто-то не сменил тему.***
После Ремус перехватил Лили в пабе. — Хей, ты молодец, что решила всё высказать. — Да? Я вот не уверена… — Конечно молодец. В смысле, даже если никто из них не согласился, ты говорила о важных вещах, о которых нельзя молчать. — Не знаю. Мне страшно, Ремус. Страшно, что шахту закроют и с целым городом будет покончено. Нас никто не поддерживает. Ни в газетах, ни по телевидению. Правительству давно наплевать на проблемы шахтёров… И, естественно, всем наплевать на женщин. Ты хоть представляешь, как трудно получить работу, если она не связана с уборкой или обслуживанием посетителей? Даже профсоюз… в профсоюз не принимают. Дальше Лили продолжила приглушённым тоном, отстранённо, как будто стыдилась: — Ты знал, что Энни… через что она прошла?.. Роб… Роб много пил и часто поднимал на неё руку. А теперь, когда его арестовали, она бросается на защиту. Не знаю, что тут можно сделать. Ремус понятия не имел. Они замолчали. Погода всё ещё была по-летнему тёплая. Снаружи опять донесётся стрёкот сверчков. Подумать только, что скрывала ночь. Какое обыденное, повседневное зло. Некоторое время спустя Лили снова заговорила, на этот раз тише: — Иногда мне кажется, что мы не должны этого делать. — Чего именно? — Добывать уголь. — О. — Я в том смысле, что его запасы ведь не бесконечны, да? Уголь… он же новый не образуется в ближайшее время. Рано или поздно он закончится. И где тогда окажутся шахтёры? Всё повторится. И в чём тогда смысл? — Но это не выход… внезапно закрыть все шахты. И потом, ты ведь слышала речь Скарджила. Дело не только в зарплатах за несколько лет, всё упирается в самих шахтёров, в то, что они сами думают о своей работе. — Точно, — Лили не слишком внимательно слушала. По её взгляду было понятно, что мыслями она сейчас где-то далеко, в чернильной темноте. — Мне раньше очень нравилось в Йоркшире. Когда шёл дождь. Нравилось, как начинал пахнуть воздух. Как туман затягивал холмы. Папка думал, что я сглупила, когда решила уехать, а не выйти за Джеймса. Но я не смогла, из меня не вышло бы жены шахтёра. Я бы не смирилась с необходимостью заниматься домом, когда муж спускается в шахту. Я… наверное, не так уж я и люблю город, как мне казалось. И, вернувшись, я думала, что помогу… — И ты помогаешь… — Хотела бы я тоже пойти в университет, как ты. Но подумала, что недостаточно хороша для этого. Всего лишь дочка шахтёра среди этих снобов. — Было бы трудно, это я точно могу тебе сказать. — Почему мы должны драться за всё? Ремус молча водил пальцем по конденсату на боку стеклянного стакана.***
Война. Если судить по статьям в «Сан»[15], забастовка была войной. В Салтоне, всего на десяток миль южнее, стражи порядка запросили в поддержку отряд ОМОНа и конной полиции для лучшего контроля пикетов. Но в «Сан» вся вина приписывалась шахтёрам и только шахтёрам, это всегда они провоцировали, набрасывались, били. И газеты беспрестанно печатали фотографии, на которых как будто был запечатлён безумный апокалипсис, с заголовками вроде «Фюрер шахтёров» и «Шахтовая война». Ремус, видя это, шипел, потому что полный страданий быт, который шахтёры влачили вопреки нужде и унижениям, пересказывался людям посредниками, объявлявшими этих самых шахтёров безумно агрессивными, — но война никогда не бывает добровольной. Нет. Их война не та, что с сиренами тревоги и глашатаями. Когда участники появляются на сцене и исчезают с неё. Нет нужды представлять, нет нужды вмещать обширные поля Франции — ты уже бредёшь по грязным окопам их затянувшейся невидимой войны. Они обрушивают свою войну на тебя снова и снова. Их война прольётся на твой сад, пока не уничтожит все фрукты. Они навяжут войну твоим детям и возлюбленным. Завоюют твои небо и землю. Они призовут тебя на войну и испепелят ради неё. Вечерами будут проклинать в выпусках новостей, а потом, годы спустя, лишат имени в учебниках истории. Наверное, вот так это всё ощущалось. Когда тебя колонизируют. Когда понимаешь, что у тебя на самом деле ничего нет. Когда ты избит. Когда жаждешь революции. Что остаётся, кроме как принять на самом деле обличие войны? И сражаться за всё. Две недели спустя Лили тоже арестовали за то, что она пересекла огороженную территорию пикета.***
В Британии, если направляешься на юг, можешь отправиться назад во времени. За день можно путешествовать на миллиард лет. От Гебридских островов, где в холодной Атлантике лежат старейшие камни Европы, изрезанные, как точильные бруски, до лондонской глины, которой едва ли каких-то пятьдесят миллионов лет. Когда формировался Йоркшир, Англия и Новая Англия ещё были объединены в Авалонию[16] где-то к югу от экватора. Когда в последний раз поднялись уровни моря, вдоль южного Йоркшира выросли рифы, сформировав угольные пласты вдоль восточных подножий Пеннинских гор, похожие на зазубренную грудную клетку гигантского млекопитающего, лежащего под поверхностью земли. В Лоун-Хилле и в округе все шахты были стволовыми, значит, оценки угля производятся глубоко под землёй и никаким иным способом не достижимы. Шахта представляла собой дыру, идущую вертикально в глубину, иногда расширявшуюся до пещер, которые использовали как технические помещения или накопительные колодцы. Туннели вели прочь к ближайшим месторождениям. Некоторые тоннели вели в другие тоннели. А иные были такими длинными, что требовалось не менее двадцати минут, чтобы добраться до угольного пласта, сгибаясь всё ниже и ниже и ощущая, как воздух становится всё более и более спёртым. Иногда приходилось карабкаться на четвереньках. И уголь, чёрные битумы, приходилось кусок за куском собирать руками, кроша поверхность. Человек, идущий следом за тобой, сгребал его и закидывал в тележку, которую вёз до основного тоннеля и обратно. Там весь уголь перебрасывали на платформу и с помощью специального механического подъёмника, установленного на вершине шахты, доставляли на поверхность. А уже оттуда везли в грузовые трюмы кораблей, чтобы уголь попал на предприятия. В конце концов углю суждено было сгореть. Он был дыханием многих людей. Отдавал валентность, превращался в оксид и улетучивался в атмосферу. Создания, чей возраст насчитывал миллиарды лет, парили в неспешных воздушных потоках тропосферы, словно призраки, оставившие свои бренные земные тела. Они держались тепла, не желая отпускать его. И будут ждать. Море однажды обязательно поднимется вновь. А уголь неизбежно закончится.***
— Когда я был мелким, отец частенько брал меня с собой в профсоюзный клуб, когда показывали короткометражки о жизни шахтёров, снятые по заказу правления. Они назывались «Шахтёрские обзоры». Там был отрывок и про Лоун-Хилл… в шестьдесят восьмом. Для того фильма брали интервью у отца Джеймса Поттера, который с детьми шахтёров поставил спектакль про кота в сапогах. И видно было, как на заднем плане маленький Джеймс носится по сцене с кошачьими ушами на голове. — О, этот наверняка был тем ещё кошмаром. — Ага, он таким и был. В школе с первого по пятый класс задирал меня… — Ремус замолчал, припоминая, что они не говорили с первой недели, когда он только вернулся в город. — Что ж. Он был хорошим парнем. — А тебя там нет, в этом кино? — Нет, к сожалению. — Очень жаль. — Иногда я вспоминаю, как я был счастлив, пока рос тут. И не могу понять… как всё могло стать настолько дерьмово? — Тут всегда было дерьмово. Какую-то часть Ремуса буквально трясло от злости, когда он замечал этот налёт нигилизма в Сириусе. Они сидели в машине, опустив стёкла, Сириус курил. — Ты знаешь, здесь, в горах, на севере, зимой у нас всегда горели угольные очаги. В доме… — Хмм. — …особенно когда от мороза лица не чувствуешь. На улице до сих пор стояла такая жара, что даже простая мысль об угольном очаге заставила Ремуса поёрзать на месте. Но Сириус коснулся его лица… едва ощутимо провёл вдоль скулы. — Довольно холодно. — Мой прадед был угольщиком. — В Лоун-Хилле? — Ага. Погиб при обрушении шахты. Это было в сороковых, ещё до войны. Тогда в шахтах было намного опаснее, чем сейчас. Они оказались в ловушке — вода перелилась через опоры, и стена рухнула. — Дым клубился на воздухе. — Позже дядя моего отца хотел, чтобы и он тоже посвятил себя работе в шахте, но батя не подходил для такого. Да и школу он слишком сильно любил. До последнего не уходил. — Вроде тебя? — Пожалуй. — Я ненавидел школу. И в университет никогда не ходил. Сбежал из дома в шестнадцать, когда в семье узнали, что я трахаю парней. — Солнце клонилось к закату. Сириус постучал пальцем по сигарете. — Разве это не пустая трата? — Что именно? — Вот так уголь жечь… в домашней печке… — Да, пожалуй что ты прав. Если хочешь задействовать всю энергию... Эффективность двигателя внутреннего сгорания зависит от объёма. Но тебе не получится превысить количество тепла… чертовски большое количество. Переезжай жить ко мне, Сириус. — Что, в Йоркшир? — Нет, не в этом смысле. Я имею в виду сейчас, у меня тут есть дом, его как раз привели в порядок. — О.***
Однажды пришло письмо. Фотокопия решения, принятого Правлением, прикреплённое к официальному докладу университетских авторов. Ремус пробежал глазами по страницам, пока не наткнулся на фразу: «После тщательного изучения независимого отчёта Правление завершило оценку шахт, относящихся к числу спорных промышленных объектов. Работу следующих угледобывающих комплексов было рекомендовано приостановить…»***
— Они закрывают Лоун-Хилл. — Что? — Правление прислало мне копию обращения, которое на следующей неделе они собираются обнародовать в прессе… — Но я думал, что в твоём отчёте… Что ж, полагаю, это не имеет значения. — Они вывернули наизнанку весь мой анализ. Кто-то даже статистику по макету проекта пересчитал. Блядь, — тихо выругался Ремус. — Почему я думал… И почему я думал, будто смогу на что-то повлиять? С чего вдруг я решил, словно им есть дело… — Он стискивал в руке листы, сминая края. — БЛЯДЬ. — Ну так перестань. На хуй их всех, — Сириус смотрел прямо ему в глаза. — Поехали со мной в Уэльс, Ремус. — Что… Уэльс? — На следующей неделе я уезжаю. Возвращаюсь в Лондон. Мои приятели основали кое-что… ЛГПШ, лесбиянки и геи в поддержку шахтёров. С прошлого парада в Лондоне они собирали деньги и решили помочь шахтёрам в Дулэйсе[17]. — У Сириуса светились от восторга глаза. — Ремус, им нужна моя помощь. И твоя тоже. — Но здесь ты тоже нужен. — Да неужели? Я шатался в округе. Люди и сами неплохо справляются с организацией… кроме того, ты ведь знаешь, что ежедневная работа не мой конёк. Я агитатор. Мне нужно агитировать. Вспышка молнии, движущаяся к развилке, направляется направо или налево, не забывая о марковском свойстве[18] и отсутствии памяти[19], в направлении незначительного регресса Созидания, словно неожиданное воспоминание, тень другого мира, в котором Ремус ощущал озонированный сухой воздух, страх самой жизни. — Я… — Сколько ты ещё собираешься прятаться в шкафу, Ремус? Сколько ещё собираешься притворяться, будто совсем один? Между ними через пропасть, через бездну, разделявшую шахтёров и полицию, Правительство и Профсоюз, движение исчерченных кольцами пальцев времени продолжалось. Время перевалило за полдень, минула полночь с целеустремлённой грацией возвращающегося домой голубя, каждый день и каждую ночь. Но утешение его течения было лишь иллюзией. Время было безутешно. Оно не повторялось и не возвращалось. Время было так же неделимо, как стрела, как ночной ворон. III. Июнь 1992 В конечном итоге забастовка ни к чему не привела. Стало даже хуже, потому что случилось то, что ни в коем случае не должно было случиться. Распался профсоюз. Впрочем, могли развалиться и все остальные профсоюзы. Ремус Джей Люпин сошёл с поезда в Овертоне. На улице лил дождь. Город спал в объятиях боли и разрушения. Словно всюду поблизости была пустота: снизу, сверху, вокруг. Спустя восемь месяцев после того, как Национальный профсоюз шахтёров проголосовал за прекращение забастовки, Правление сделало свой ход и закрыло шахту в Лоун-Хилле. Сразу после этого ушли шахтёры, а за ними и все остальные, весь город. Это было восемь лет назад. В конечном итоге, забастовка принесла перемены. Да ещё какие. Всё то дерьмо, которое было неизбежным. Забастовка привела к развалу профсоюза. К развалу всех профсоюзов вообще-то. Тетчер вошла в историю, а профсоюзы не просто распались. Они исчезли. А потом по Лондону пронёсся вирус, сжигая всё. Ещё через два года новый лейборизм[20] поимеет всех. Помню не зря[21].***
Ремус пошёл на кладбище, на котором были похоронены его родители. Небольшой клочок земли около церковного прихода в Овертоне. Когда он нашёл могилы, то увидел разбитые надгробия. Поверх имён родителей аэрозольной краской было написано: ШЕФФ ФК[22] — довольно обрывочно. Ремус потёр пальцами буквы, но красная краска уже высохла. Он присел около надгробия, касаясь трещин пальцами. Другие могильные камни вокруг валялись на земле или тоже были разрисованы, словно какие-то палимпсесты[23] или исправленные названия. ЕБАТЬ ЮНАЙТЕД. ПЁЗДЫ. Куски камней, разбитых мячами и битами, развалившиеся по спавшим в них линиям дефектов, неразличимым трещинкам между буквами и именами, рождением и смертью. Некоторые цветы на могилах вокруг были выдернуты и завяли на жаре. Между двумя осколками камня валялась смятая, деформированная банка из-под Гиннесса. Свастика. Ремус ощутимо напрягся. Кто это сотворил? Наверное, какие-то подростки. ЕБАТЬ ЮНАЙТЕД, вот уж точно. И неожиданно он увидел всё вокруг, horror vacui[24], саму бездну. Ведь его окружает тайнопись. Теперь она стала ему ясна, как никогда: ритуалы мертвецов не смогут больше сдерживать поток. Дамба будет прорвана. Ремус ещё долго стоял там, ладони в карманах брюк вспотели. Потом поправил цветы, хоть они и были безнадёжно высохшими. Постарался хоть немного привести в порядок надгробие родителей, насколько получилось, а затем ушёл. Мертвецы оставались мертвецами, как ни назови. Будь им хоть сотня лет, хоть тысяча. Их тела превратились в прах. Их имена стали безликими. Даже от могильных камней ничего не останется. Сохранится лишь запись в книге учёта какого-нибудь гробовщика, а та станет клочком на какой-нибудь свалке, гниющем куске камня, дрейфующем в безграничной пустоте космоса целую вечность.***
В Октябре 1984 подорвали отель «Брайтон». Обитателей заброшенного дома в Суонси, где обретался Сириус, разогнали из-за подозрений в причастности к ИРА[25]. А Сириуса арестовали за подделку ордера, когда все обвинения были уже сняты. Та зима выдалась настолько холодной, что даже угольный очаг не мог поддерживать тепло в коттедже Ремуса… Он написал Сириусу письмо, но потом сжег его. Бесконечно повторяющееся «СКЭБ» не затихало, эхом звуча в его памяти, словно неразрушимое, безжалостное заклятие. Лили была единственным человеком в Йоркшире, с кем он поддерживал контакт. Со времён, потраченных на забастовку, она начала писать для местных левых газет и журналов. Она отправилась в Лондон и там продолжила устраивать женские собрания. Лили была сильнее, чем он. И Сириус тоже был сильнее… сам ему об этом сказал***
Он поехал в Лоун-Хилл с самого утра, едва защебетали птицы. Пусть шахта и была закрыта немало лет назад, в воздухе по пути к ней до сих пор витал запах угля. Знак «B&E Угольная шахта» тоже был безнадёжно испорчен. УГОЛЬ НЕ ПОДАЧКА — было написано на нём, но слово «УГОЛЬ» было вычеркнуто. Ниже кто-то намного более агрессивно подписал: «ШТРЕЙКБРЕХЕРСКОЕ ДЕРЬМО», чья-то хлипкая молитва закапала прилежащие кусты. Новые слои богохульства. Мусор забил сточные канавы перед воротами: битое стекло и куски угля, всюду уголь. Ворота были закрыты на цепь и тяжёлый навесной замок. Он погремел створкой. Прошёлся вдоль ограды, размышляя, стоит ли перерезать цепь. Вышка шахты взмывала к небу впереди без единого каната, колесо подъёмного механизма покосилось. Надшахтное строение пустовало и торчало вверх, как старая, покрытая коркой рана.***
Целый день он провёл, катаясь по деревне и прилежащим холмам. Ольховая роща была точно такой, какой он её запомнил… Может, немного запущенной. Он даже почти ожидал снова увидеть Сириуса сидящим на соседнем сидении, и как будто его лицо на миг освещается вспыхнувшим огоньком спички. Но Сириуса здесь не было. Только молчаливый склон холма. Он что, вот так влюбился? Короткий треск в тишине. Молния. Это броуновский спуск в нижний мир, в котором не за что ухватиться, в котором нет ничего, кроме оглушающей пустоты, безмолвного вакуума. Любовь как короткий электрический разряд, прошивший его тело и сжегший его. Время ускользает, готовое сломать тебя. И всё же Сириус жил вместе с ним, словно призрак в его теле. Боль… как перчатка. Все ландшафты были внутри тебя. Гора, река. И шахты ночью. И холодное северное небо, под которым цвели дикие анемоны бьющей через край весной. И долины, туман которых становился словно плотнее с каждым уходящим годом. Где плотно белели похожие на овец известняковые поля, выстилавшие Дэйлс, и тёмно-зелёные дамбы, рассечённые надвое божественным громом. Но именно Лили тогда, много лет назад, одинокой тёмной ночью в пабе, сказала ему, что земля не принадлежит ни одному из них, хоть он и пил от её щедрот, как и все остальные. Хоть этот туман был тем же туманом, который прокрадывался в его сны, той же зияющей грустью, теми же сумеречными вечерами. Любовь не может сдвинуть границы, даже любовь не может. Нет принадлежащей ему страны… и он никакой не принадлежит.***
И всё же помни: под всем этим, в тёмной толще земли, под пластами породы, разрытой руками человека, так и лежат запасы угля настолько огромные и глубокие, что внутри можно разместить целый город, целую нацию, целую землю. Чтобы извлечь это из себя, придётся копать очень глубоко. А чтобы выжечь, придётся сжечь собственное сердце.***
По пути обратно в вечерних сумерках Ремус понял, что в лощине около шахты устраивают уличные рейв-вечеринки. Сначала он услышал биение эйсид-хауса, прорывающееся сквозь заполненный пеплом лес бешеным нетерпеливым пульсом, когда машины и фургоны тащатся по старой шахтёрской дороге, как беспечные отбросы-школьники с сияющими неоном внутренностями. — Приехал на вечеринку? — кто-то вышел из пыльного вагончика… судя по виду, почти ещё ребёнок, едва подрос. На нём были линялые обтягивающие джинсы и поношенная рубашка. — Наверное. — Мы с приятелями встретили кое-кого в Каслмортоне в прошлом месяце. А те свели нас с народом, который устраивает это всё. — Ты из Манчестера? — Ага… Сам? — То здесь, то там. Приехал из Лондона. — Но здесь ведь круто, да? То есть… ты только глянь. — Пацан махнул рукой, словно великодушно предлагал освещённые ускользающим светом лес и лощину. — Это просто охуительно. Типа настоящая английская природа. Какое-то время они стояли рядом, издали наблюдая за собравшимися. Ничейная природа… простая ложь. Веками хозяином этих лесов был герцог, и хозяином животных тоже, за которых крестьянин расплачивался плотью. Ухо за оленёнка, голову за оленя. Запреты. — Дальше по дороге раньше была угольная шахта. Её закрыли несколько лет назад после забастовки. — Ага. Слышал об этом. — Ну, хей, приятель. Взбодрись, — пацан улыбнулся ему и протянул прозрачный пакетик. Ремус уставился на него. Внутри пакетика лежала маленькая квадратная зелёная таблетка. С неровно обрезанными краями. Доза кислоты.***
В прошлый раз, когда Ремус съел таблетку кислоты, ему казалось, что он не на Земле. Земля не круглая. У неё вообще нет формы. Земля — это заклинание, а солнце — проклятье. Гравитация — лишь рябь какой-то древней магии, непостижимо плотной, ветвящейся и холодной. Когда он очухался, то почти был уверен, что вокруг ненастоящая реальность. Это было требовательное видение, не просто о трансцендентности ab initio[26], но о демиургическом разрушении, в котором все референты были оставлены иссушиться как ампутированные и бессмысленные, когда всё уже уничтожено и разбросано, per noctem in nihilo vehi[27]. Это до сих пор оставалось истиной. Всё было разрушено и разбросано. В нём сохранилась ещё капля гениальной теодицеи[28]. Она не может умереть, не может позволить рассеяться метафорической вселенной. Принять дозу кислоты это всё равно что съесть новый мир, целый новый мир. Он закинул таблетку в рот, ощутил её под языком. Она была горьковатая, а уголки царапались. Ремус ждал прихода. Гуляки пульсировали в отдалении.***
Когда выключаешь свет в шахте, понимаешь, что настоящей темноты никогда не видел, настоящего ужаса. Он знал, что это было. Он был к этому готов. В шахте так тихо, что сам себя не слышишь. Слышишь только тишину, лишь тишину. Вирус, тело, машина. Молчание и гниение. Почему он жил, а остальные вокруг умирали? Почему шахта была такой длинной и тихой?***
Спустись вновь на землю. В твоём колене серебряная жилка. Как тёмный посланник, призванный своим мерзким господином в прекрасные сурьмянистые глубины, где ни проблеска света, где скрывается жар всего мира. Продолжай, медленно, двигайся дальше по извилистому разлому времени, глубже заполненных угольной пылью вентиляционных тоннелей с грубо обтёсанными, сырыми стенами, где жуки и прочие твари разлетались у тебя из-под ног во тьме даже без эха. В конце концов падаешь на четвереньки во влажную пыль. Из твоей головы вырывается свет. Всю ночь ты карабкаешься, весь день. Вниз сквозь гору, где заканчивается пространство, где сдвигаются глубины, всё дальше, всё ниже, всё темнее. Ты копаешь руками. Как ты сюда попал? Откуда начал? Наверное, со света. В воздухе. С крыльями. Среди вереска и дрока плоскогорий в небе красном, как петушиный гребень, полном крови горизонта. Но здесь, внизу, внизу в глинистой земле, в угольной земле, ты заваливаешь дерьмом землю и жрёшь тоже её. Ты выкапываешь уголь, чёрный, как ночной блеск, как обожжённая женщина, чтобы использовать его как топливо и ради света, тепла, ради жизни. Выключаешь лампу. Глаза в панике распахиваются в этой пыли. Тьма пожирает тебя. Выкапываешь сам себя, своё тело. Поднимаешь, чтобы рассмотреть. Оно мерцает. Грязь. Пыль. Прижимаешь его к груди, это абсолютно чёрное сердце. Метафоры очень похожи на алхимию. Одна поддерживает другую, трансформируясь. Выворачивает наизнанку. «А» как будто по волшебству притягивается к «Б». Феникс из пепла. Жертвенный агнец от грехопадения. Человек от Бога. Бог из свинца. Так что держи уголь в руке. Сожми его. Вот твой бриллиант. Кто говорит, что метафоры не симметричны? Кто говорит, что легко превратить золото в свинец? Потому что Бог, как оказалось, лучшее, что сделал человек. И агнцы будут грешить. И даже феникс обратится в пепел.***
А что, если бы ты мог разыграть всё иначе: начать со смерти, раны. Аккуратно вырезанной дыры. Появление и уход как два сталкивающихся земных полюса. Кровь вливается обратно, фонтаном хлещет внутрь. Капилляры объединяются в венулы, затем в вены. Пуля прорывается из кости и впивается в кожу. Сталь сшивает плоть. Дыра сжимается. Кожа зарастает сама собой. Пуля, словно балерина, летит назад, marche en arri&#232;re[29], загоняя закрученный воронкой воздух обратно в нарезной ствол. Боёк отщёлкивается. Когда вернётся жизнь? Убийца открывает глаза, и он опять невинен. Убитый встаёт. Резня обращается чудом, бесконечным чудом. История — проклятье. От многого зависит, как она на тебя повлияет, со смертью или виной. Может, это произойдёт не сегодня и не завтра, но однажды смерть захлебнётся, а вина пресытится.***
Когда Ремус пришёл в себя, рейв уже закончился. Отставшие кружили по плохо освещённому лесу. Но время, Ремус точно знал, время всё ещё сверкало, пульсировало, вибрировало на бесконечном и бесхитростном горизонте. Время было сшито с пространством. Пространство не было сшито ни с чем. Как он сюда попал? Как мы все сюда попали? Что-то просеялось сквозь космическое сито — против его воли, какое-то дикое желание существовать. Уголь был сжатым временем. Сложи его в кучу, сожги — смерть и жизнь будут танцевать вместе. Читай тайные знаки в дыму. Время выследит нас, и у нас вновь будет уголь. _____________ Примечания автора: Шахта в Лоун-Хилле, насколько мне известно, никогда не существовала, и её не могло там быть. Потому что географически расположена где-то между Пик-Дистрикт и Шеффилдом, где активной добычи угля не велось с конца двадцатого века. Это вполне подходило. Люди в Лоун-Хилле списаны с тех, о ком нашлась информация в интервью Тони Паркера об оставшемся неназванным северном шахтёрском городе, записанных спустя несколько месяцев после окончания забастовки в <a href="https://www.goodreads.com/book/show/17846856-red-hill" target=_blank>«Рэд-Хилл: шахтёрское сообщество»</a>. Книга не слишком хороша, я не могу её рекомендовать. Забастовка закончилась для людей очень плохо, по крайней мере для тех, кого опрашивали в Рэд-Хилле. Хотя женщины, казалось, в большинстве почувствовали свою силу в процессе забастовки, их отзывы тоже были разными. Некоторые нашли спасение, впервые окунувшись в интеллектуальные дебаты о политике и феминизме. Кто-то оказался совсем отчуждённым, ощутив себя вдвойне обессиленным и из-за забастовки, и из-за неблагополучной ситуации в семье. Сцена с разрушенными и разрисованными неонацистами надгробиями стащена у Тони Харрисона, который написал <a href="https://www.theguardian.com/books/2013/feb/18/tony-harrisons-poem-v-working-class" target=_blank>«V»</a> в 1987 году как раз об этом и о том, что он сам — экономическое и культурное дезинвестирование для северной Англии. Потрясающее стихотворение. <a href="http://www.bfi.org.uk/news-opinion/news-bfi/features/when-coal-was-king" target=_blank>«Шахтёрские обзоры»</a> — серия документальных фильмов, выпущенных Национальным советом по углю с 1910 по 1984 годы. Там были короткие рассказы о технических аспектах угледобычи и части, посвященные повседневной жизни, снятые самими шахтёрами. Есть один забавный фрагмент под названием «Балехтёры»: шахтёры из Йоркшира в костюмах артистов балета изображают «Коппелию» Лео Делиба. _________ Примечания: 1 — «Будьте реалистам — требуйте невозможного!» – лозунг, ошибочно приписываемый Че Геваре, на самом деле выкрикнули в Университете Париж III Новая Сорбонна Жан Дювиньо и Мишель Лерис в 1968 году. 2 — буквально — парша. Бранная кличка, применяемая к штрейкбрехерам в Англии, США и других англоязычных странах. 3 — Форд Кортина. Например, такой https://en.wikipedia.org/wiki/Ford_Cortina 4 — Дэйли Мэйл. https://ru.wikipedia.org/wiki/Daily_Mail 5 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BC%D0%BC%D1%83%D0%BD%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%BF%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B8%D1%8F_%D0%92%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B1%D1%80%D0%B8%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B8_(1920)" target=_blank>Коммунистическая партия Великобритании</a>. 6 — Артур Скарджил — марксист, глава Национального профсоюза шахтёров во времена забастовок 1984-85 гг. 7 — Илкли — это небольшой городок в Западном Йоркшире. Послушать песню можно, например, тут https://www.youtube.com/watch?v=xUsQ9Qs2DQo 8 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D0%B0%D0%B3%D0%B5%D1%80" target=_blank>тип пива</a>. 9 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%B5%D1%82%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B4%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B8" target=_blank>самые маленькие пони</a>. 10 — <a href="https://www.goodreads.com/book/show/550840.The_Age_of_Revolution_1789_1848" target=_blank>книга Эрика Хобсбаума</a>. 11 — книга Саула Алински. https://www.litmir.me/bd/?b=352658 12 — книга Жана Жене. https://en.wikipedia.org/wiki/The_Thief%27s_Journal 13 — скорее всего это <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9E%E2%80%99%D0%A5%D0%B0%D1%80%D0%B0,_%D0%A4%D1%80%D1%8D%D0%BD%D0%BA" target=_blank>Фрэнк О’Хара, американский поэт и писатель</a>. 14 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B5%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D0%B3%D1%82%D0%BE%D0%BD_1" target=_blank>пишущая машинка</a>. 15 — британская газета, основанная в 1964 году. https://ru.wikipedia.org/wiki/The_Sun 16 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%B2%D0%B0%D0%BB%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D1%8F" target=_blank>микроконтинент палеозойской эры</a>. 17 — если вдруг кому интересно, как раз об этом есть милый фильм «Гордость». 18 — термин, относящийся к <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5_%D1%81%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE" target=_blank>теории вероятностей</a>. 19 — относится к <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D0%BA%D1%81%D0%BF%D0%BE%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D1%86%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%BE%D0%B5_%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%B4%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5" target=_blank>экспоненциальному распределению</a>. 20 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9D%D0%BE%D0%B2%D1%8B%D0%B9_%D0%BB%D0%B5%D0%B9%D0%B1%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B7%D0%BC" target=_blank>Тони Блэр и Гордон Браун у руля лейбористской партии</a>. 21 — почти наверняка в оригинале здесь отсылка к известному стихотворению, посвящённому пороховому заговору: Remember, remember the 5th of November, Gunpowder, treason and plot. I see no reason why gunpowder treason, Should ever be forgot. В фильме «V значит вендетта» эти знаменитые строки перевели так: Помню не зря пятый день ноября и заговор пороховой. Проходят века, но грусть и тоска всегда остаются со мной. 22 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%B5%D1%84%D1%84%D0%B8%D0%BB%D0%B4_(%D1%84%D1%83%D1%82%D0%B1%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D1%8B%D0%B9_%D0%BA%D0%BB%D1%83%D0%B1)" target=_blank>английский футбольный клуб из Шеффилда</a>. 23 — в древности так обозначалась рукопись, написанная на пергаменте, уже бывшем в подобном употреблении. Этот принцип использовали и средневековые мастера, когда по старым росписям в храмах или иконным изображениям писали новые. 24 — термин из изобразительного искусства, дословно обозначает «страх пустоты». https://ru.wikipedia.org/wiki/Horror_vacui 25 — <a href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%98%D1%80%D0%BB%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D1%80%D0%B5%D1%81%D0%BF%D1%83%D0%B1%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%B0%D1%80%D0%BC%D0%B8%D1%8F" target=_blank>Ирландская Республиканская Армия</a>. 26 — лат. «от начала». 27 — лат. «движение сквозь ночь в никуда». 28 — совокупность религиозно-философских доктрин, призванных оправдать управление Вселенной добрым Божеством, несмотря на наличие зла в мире: так называемой проблеме зла. 29 — задним ходом.