Гоголь&Фандориана: сборник тредов

Редко так бывает, чтоб у всех четверых совпали отпуска, а если и выпадает — трудно не передраться, решая, кому нужнее сегодня компания милого друга. Меньшее из зол, на первый взгляд — всем вместе свидеться и отдохнуть степенно, по-семейному. Вот и отправляются, чтоб недалече, да всё не в четырех стенах сидеть — до парков загородных. Яков Петрович в двуколке восседает, Александр Христофорович на коне, ровным шагом его пустив. В экипаж не садится — во-первых, там занято Эрастом Петровичем, во-вторых, так Александр Христофорович выше кажется и значительнее, и волосы его красиво треплет ветер, и руки так уверенно поводья держат — залюбуешься. Переговариваются негромко, чтоб Эраста от книги не отвлекать Другое дело — Ипполит. Конь под Ипполитом пляшет, да и сам Ипполит того и гляди приплясывать возьмется прямо в седле. Парк обскакал из конца в конец, в каждый фонтан заглянул, с каждой птицей познакомился, извелся весь, вот-вот канючить начнет, как дитя малое. — Саш, Саш! Давай галопом! А? Кто быстрее! Делает Александр Христофорович вид, что не слышит друга, беседой увлеченный, виденное ли дело — благосклонное внимание Якова Петровича на гусарские выходки променять. Ипполит их кругом объезжает, к эрастовой стороне жмется. — Эразм! А смотри, как могу! На дыбы встает конь, каким чудом там Ипполит держится — одному черту ведомо. Эраст и взгляда от книги не отрывает, раззадоривает это Ипполита, револьвер выхватывает лихо. — А помнишь, я говорил, что белке в глаз со ста шагов могу, а ты не верил! — Я верил, Ипполит, — лицо Эраста тени от молодой весенней листвы перечерчивают, улыбка тонкая не заметна почти. — Так вот я докажу. Гляди, а? — Ипполит, п-правда… Грохает выстрел, заставив птиц с деревьев взвиться, Александра Христофоровича — схватиться за треуголку и саблю. — Ипполит! Скачет, шальной, до развесистого дуба, с ветки снимает тушку с пробитой головой, да назад скачет, потрясая трофеем. — Хорош, а? Вон как чисто сработано! Ничего чистого в крохотном окровавленном тельце никто не находит, Эраст медленно переливается из бледного в белый. — Твои вкусы всегда были специфичны, Эраст, — цедит Яков, Эраст бросает на него умоляющий взгляд, мол, не нужно, не подливай масла. — Ты ей полголовы снёс, откуда нам знать, что попал ты в глаз, а не, предположим, в ухо? Теперь Эраст и на Александра Христофоровича глядит просяще. — А я виноват, что пули такие? Эразм, скажи ему! — оскорбляется Ипполит, руками машет. — Ваше сиятельство? — И вы скажите, — радуется Ипполит парковой охране, будто старым знакомым. — А то, может, я повторю, а вы рассудите, а? — Ваше сиятельство, охота в парке запрещена. — Так то ж не охота, то для спора было, — объясняется Ипполит, а сам руки за спину спрятал и ап — белку Эрасту на колени. — Видите ли, это был вопрос гусарской чести. — В зверя стреляли? — Я граф! — Ваше сиятельство, вы стреляли в зверя? — Какого зверя? — Белку, ваше сиятельство! Эраста от мерзости такой ажно перекашивает, стряхивает он её со своих колен на Якова, Яков тоже подарку не шибко рад и, за хвост пушистый подняв — сует безголовое тело Александру Христофоровичу. В кусты бы её теперь, да вот незадача, охрана с собаками, стоят они подле коня, глядят молчаливо. Бросишь — тотчас поднесут хозяевам, и уже не отвертишься… — Какую белку? — а глаза у Ипполита чистые, честные. — Дорогой мой, я вас не понимаю. Мы тут здоровьице поправляем после неусыпной службы на благо отечества, а вы донимаете нас какими-то белками… Руки эдак ненавязчиво пустые показывает. Переглядывается охрана, да руки на эфесы кладут одновременно. — Позвольте мы проводим вас к выходу, ваше сиятельство, — говорит суховато один. — Не позволю, — отзывается вдруг Эраст, да книгу откладывает, и поднимается во весь рост. — На каком основании вы остановили наш экипаж? Или вы желаете объяснить причину задержки императору лично? Эраст Петрович Фандорин, следователь по особым поручениям, — он изображает короткий холодный поклон, охрана меняется в лицах — так уж действует на людей Эраст Петрович. — Просим прощения, — едва каблуками не прищелкивают. — Недопонимание… Его сиятельство стреляли… — Его сиятельство сопровождают меня по важному делу. Эти люди — со мной. Если кто и стрелял, то точно не они. Довольно. — Так точно. Удаляется охрана, окликает с собой собак. Молчат все четверо несколько мгновений, пока Ипполит хохотом не разражается. — Во дает! Слышали, а? «Эти люди со мной»! — Да, слышали, — медленно соглашается Яков, и на Эраста глядит с прохладой. — Ты забыл, ангел мой, что сейчас не в Москве? Не я с тобой, а скорее, ты со мной. — Не п-понимаю придирок к семантике. — Просто прошу тебя помнить, что мы сейчас у моего города, и тебя тут не знает никто, тогда как я… — Эти г-гвардейцы, видимо, знали… Красными пятнами идет лицо Эраста, черным пламенем вспыхивают глаза Якова. Ипполит — Бинха под локоть цап. — Пойдем-ка, брат мой Сашка, тут сейчас снова будут стрелять… Отходят рысью на приличное расстояние, Александр Христофорович все хмурится, через плечо оборачивается на двуколку, в которой ведется оживленнейшая беседа. — Ух, хорошо… Саш! А трофей мой ты куда выбросил? Вздрагивает Александр Христофорович. Кривится. — Я тебе этого никогда не забуду. — Саш? Молча Александр Христофорович снимает треуголку, на лице Ипполита отвращение мешается с искренним восторгом. — Вот так дела! Вот так мал да удал! — Ипполит. — Я восхищаюсь твоему благородству! — Лучше сними её с меня, живо. Долго Ипполит мучается — тельце беличье коготочками спуталось с кудрями Александра Христофоровича, а на каждый шорох картина снова под треуголку прячется, чтоб не вызвать любопытства у других отдыхающих. — Да почти и не заметно, — утешает Ипполит. Александр Христофорович кривится, чувствуя, где в его кудрях засели теперь колтуны — грязные, мокрые, кровью пропитанные. — Не боись. Тут фонтанов понатыкано на каждый шаг. Сейчас в ближайшем тебя и отмоем, как раз Петровичи закончат выяснять, у кого длиннее послужной список. — А фонтаны разрешено использовать с такими целями? — интересуется Александр Христофорович. Голова страшно чешется, и кажется, что он весь пропах душком убитой белки, мир её праху, пусть она найдет покой в той канаве, куда была сброшена. — Разрешено. Я ведь граф, в конце концов. — Звучит сомнительно, — Александр Христофорович не может отрицать, что губы его кривятся в улыбке. Ох и устал он от чинной беседы и прогулки шагом, а от задержания сердце все еще так и колотится, и Ипполит будто бы это чувствует, потому что тут же подмигивает. — Догоняй, а? + + + — Что такое, Эрастушка? Нечем крыть? — Яков усмехается едко: то-то, мол, маленький, старший брат тебя всегда уест. — Есть, — рассеянно отвечает Эраст. — Ты д-давно видел нашу бравую кавалерию? — Просто следи, куда побежит охрана, — кривится Яков. — Так что ты еще мне скажешь?