Дневник

— Мих, ты на завтра куда-то собираешься? У Кирилла во вторник день рождения, мы хотели скинуться и купить ему новый дневниковый диктофон, завтра выбирать пойдем. — Не, извините, я занят. Меня дед с чего-то вдруг к себе позвал, вот и поеду к нему. — Ладно, тогда удачи тебе, я побежал. — Тебе тоже, пока. Ребята разошлись, и Михаил направился к станции. Вчера ему позвонил его дед Алексей Гаврилович Парисов и попросил внука заехать к нему. Жил он в небольшом домике в Подмосковье и с семьёй контактировал мало. Когда Михаил сел в электричку, он попытался вспомнить, что он вообще знает об этом человеке. А знал он немного: то, что он его дед по материнской линии, что ему было около девяноста лет, и что жена его, Мишина бабка, умерла около девяти лет назад. Мише тогда было шесть лет, и он мало чего понимал. Просто в какой-то день матери позвонили, во время разговора она заплакала. Отец начал ее успокаивать, но получалось у него слабо. А на следующий день его одели в черный маленький костюм и повели на кладбище. Ему совсем не понравилась атмосфера, витающая там. Все были с опущенными головами, женщины, в том числе и мама, плакали. Какой-то старик с книгой что-то говорил заунывным голосом, и вообще вся атмосфера была угнетающей. Так что о деде он знал немного, он его даже видел всего пару раз, как раз тогда, на похоронах, и еще один раз, когда он приезжал после этого, хотел взять какие-то то ли письма, то ли фотографии, Миша уже не помнил. Мать еще тогда на него накричала и прогнала. Правда, тогда Миша лица деда не видел, так как подсматривал за этой сценой через щель между дверью и полом и видел только ботинки. Зато что Михаил запомнил, так это голос деда. Мощный, но не громкий, в нем чувствовалось что-то такое, что заставляло тебя вытянуться по струнке и слушать, пытаясь не пропустить мимо ушей ничего. Этот голос был глубокий, с хрипотцой, сразу можно было понять, что дед — человек курящий. Михаилу голос нравился. И вот вчера дед ему позвонил и попросил приехать. Это было неожиданно. Когда Миша услышал этот голос в трубке, то сначала не узнал его, но через мгновение перед ним всплыла картина начищенных до блеска черных туфель и коричневых штанин, и он вспомнил этот голос. Да, это был все тот же глубокий, проникающий в самую твою суть голос. Дед попросил заехать к нему, поговорить. Михаил уже имел некоторые планы на выходные, но они могли подождать, а вот любопытство, которое разжег в юноше голос дедушки, ждать не могло. Его фантазия подкидывала ему множество образов. Пока он думал, он смотрел в окно и совершенно не заметил, как напротив него сел какой-то старичок. Дедок был маленький, щупленький, он так усох, что, казалось, тронь его — и он в миг рассыплется. В своих костлявых узловатых пальцах он сжимал какую-то толстую потрёпанную книженцию. Когда поезд вновь тронулся, старичок раскрыл книжку, которая оказалась дневником. Михаил невольно поразился толщине данного талмуда. Однако в глазах его мелькнуло презрение. Он отвернулся к окну и вновь задумался. Дневники вели все, это было повседневным занятием каждого человека, к этому приучали с самого малого возраста. Однако письменно это делали только самые отсталые люди. Сейчас все пользовались либо электронными носителями, либо дневниковыми диктофонами. Это была такая книжечка, размером с отрывной календарь, которая не только записывала то, что ты говоришь, но и делала из этого красивый текст, так же она легко могла тебе предоставить любую уже записанную информацию по примерному описанию. На самом деле это — только часть функций этого чудо-инструмента, но суть в общем ясна. Сам Михаил вел электронный дневник и тайно мечтал о дневниковом диктофоне. Однако удовольствие это было не из дешёвых. На людей же, писавших дневник от руки, он смотрел с презрением, как, в общем-то, и все остальные обладатели электронных или диктофонных дневников. Неожиданно слух Миши уловил какой-то странный звук. Он повернулся к дедку и с удивлением заметил, что тот плачет. Слезы текли по его морщинистому худощавому лицу и капали на дневник, где расплывались бесцветными кляксами. Миша мельком заглянул в дневник деда и понял причину, по которой тот плакал. Руки его тряслись и так ослабли, что он уже не мог писать. Последнее слово в дневнике не было окончено, и вместо букв шла долгая косая линия. Ручка выпала из рук старичка. В это время поезд остановился. Это была станция Михаила. Он поднялся и пошел к выходу из вагона, не обращая больше внимания на дедка и ручку, валяющуюся на полу… От станции до дома деда Алексея было недалеко. По пути Миша записывал в дневник свои размышления в поезде, про старичка, про то, каким он представляет себе своего деда. Но вот он подошел к калитке дома, в котором проживал дед. Он зашел, калитка была не заперта. Участок был маленьким, где-то шесть соток. Дорожка к дому проходила между заросшим сорняками огородом и серыми от грязи тряпичными парниками. Стволы деревьев, видимо, груш и яблонь, были покрыты вьюнком. Весь вид участка показывал его запущенность. Домик не был исключением. Потемневшее от времени дерево, покосившиеся стены. Не хватало только разбитых окон, и тогда здесь можно было бы снимать фильмы про катастрофы или какие-нибудь ужасы. Осмотрев все это, Миша подошел к обшарпанной, когда-то, наверное, полностью белой, а сейчас синей, с кое-где оставшимися пластами белой краски, двери и постучал. Из-за этого несколько кусочков краски отвалилось. Сначала ничего не происходило, а потом послышались грузные шаги. — Это кто? — прозвучал грубый, злой голос деда из-за двери. — Это Михаил, мы вчера по телефону разговаривали. Вы ведь Алексей Гаврилович? — Миша опять попал под влияние голоса и немного застыл, но тут же очнулся и протараторил фразу которую репетировал, пока шел по тропинке — А, это ты, — проворчал дед, но что-то в голосе изменилось, он явно стал… мягче, что-ли?  — Заходи. Он открыл дверь, и перед Михаилом предстал грузный старик. На нем были старые потертые брюки, серая вязаная кофта с какими-то рисунками. Лицо его было грозное, глаза хмуро смотрели на подростка, лишь глубоко в глазах можно было разглядеть маленькую искорку теплоты и почему-то грусти. Дед повернулся и, шаркая тапочками, пошел в глубь дома. — Чего стоишь? — А? — Михаил встрепенулся и заскочил в дом. Сняв куртку и ботинки, он направился на кухню, которая была рядом с прихожей. — Извините, а зачем вы меня попросили приехать? — Тебе лет сколько стукнуло? — Пятнадцать, а что? — Ну вот, я так и подумал. Сейчас чаю попьем, и я тебе все расскажу. На столе все уже стояло: две чашки, чайник и сахарница. Дед взял чайник и разлил чай. Чай пили молча. Миша думал над тем, что, хоть снаружи дом выглядел старым и покосившимся, внутри он был чистый и ухоженный. Мутное, но не от пыли, а из-за самого стекла окно освещало небольшую кухоньку. Тишина, спокойствие, этот неясный свет из окна и горячий ароматный чай создавали такую атмосферу уюта, что Михаил чуть не пропустил момент, когда дед заговорил. — Ты меня совсем и не видел наверное? — Нет, я вас видел, я плохо вас помню, но вы же были на… — Миша запнулся, он хотел сказать «на похоронах», но ему стало как-то неудобно говорить это деду. Все же это были похороны его жены. — Да-да, на похоронах, — дед немного помолчал, а потом вздохнул. — Ты же еще совсем мелкий тогда был. Они снова помолчали. — Так я зачем тебя звал-то? — дед взял с соседнего стула что-то и протянул Михаилу.  — Вот, это тебе. Оказалось, что дед протянул ему дневник. От дневника шла атмосфера старины. Он был обит красной замшей, а уголки были укреплены позолоченными металлическими уголками. Посередине обложки было вышито красивыми прописными буквами слово «Дневник». Он был толстым, очень толстым. Раза в два толще дневника, что был у старика в электричке. — Что это? — спросил Миша не столько для того, чтобы узнать, что перед ним, сколько для того, чтобы узнать, зачем ему хотят дать бумажный дневник. — Это мой дневник… — терпеливо начал объяснять дед, но Михаил перебил его. — Это я понял, но зачем мне это? — А также дневник моего отца, деда, и отца моего деда, — закончил дедушка свою фразу. Михаил удивился. Пусть книга и была толстой, но вместить в себя дневники целых четырех человек… Да, это было удивительно. Однако зачем этот дневник ему, Михаил не понимал, вернее даже, не хотел понимать. — Я не хочу тебя заставлять продолжать вести этот дневник. Я знаю, что вы, молодые, не любите эти старые талмуды. Вас больше привлекают современные, новые электронные приблуды. И я понимаю, прогресс не стоит на месте, всему старому суждено отжить свои дни и оставить место новому. Но все же я хотел бы, чтобы ты прочитал его. Это единственная просьба от меня к тебе… Поразительные изменения произошли в человеке, сидящем перед Михаилом. Если встречал его, хоть и старый, но грозный и непоколебимый человек, то сейчас перед ним сидел старик. Плечи его поникли, в глазах теперь ярче, намного ярче виднелась печаль. Мелкие изменения в совокупности совершенно преобразили вид деда. Михаил не мог не взять дневник. Он положил его в сумку, где всегда носил планшет для своего личного дневника. Они оба поднялись и направились к прихожей. Михаил уже хотел уходить, но тут он услышал стук. Это капли стучали по крыше. Сначала редкие, они падали все быстрее и быстрее. Буквально через мгновение начался ливень. — Тебе, пожалуй, стоит остаться, — сказал Алексей Гаврилович. — Под таким ливнем ты до станции не доберешься. Здесь есть вторая комната, так что можешь остаться до завтра. А там, глядишь, и ливень кончится. — Да, пожалуй, стоит остаться. Дед провел Мишу в комнату и ушел к себе, а сам юноша разобрал кровать и улегся нее. Он закончил сегодняшний дневник, позвонил родителям и сказал, что сегодня он заночует у друга, так что до завтра его ждать не стоит. Он иногда оставался у друзей на ночь после прогулок допоздна, так что родители против не были. Михаил не хотел говорить, что он у деда. Мать не очень любила о нем вспоминать и хотела, чтобы ее сын держался от него подальше. Больше Михаилу заняться было нечем. Сначала он просто лежал в полутемной комнате и смотрел на деревянный потолок, однако вскоре мыслями его завладел дневник, который ему показал дед. Хоть он был и бумажный, но все же то, как он выглядел, этот дух старины не давал Мише забыть о нем. Он достал толстенную и скорее всего в былые времена очень дорогую книгу и открыл. У него перехватило дыхание. Как только он открыл дневник, ему в нос сразу же ударил приятный запах бумаги. Он не знал, как описать его, но он был завораживающим. Михаил провел рукой по первой пустой странице и перевернул ее, пролистал еще несколько страниц, все они были полностью исписаны мелким убористым почерком. Он пока что не читал, но ощущения, даруемые книгой совершенно не походили на то, что ты чувствуешь, когда печатаешь на планшете. Эта приятная шершавость бумаги, этот запах, вес этой книги — все эти ощущения создавали некое ощущение реальности того, что написано в дневнике. А что с планшетом? Гладкий, совершенно безжизненный экран, состоящий из миллионов пикселей. Михаил углубился в чтение дневника. В какой-то момент он сам не заметил, как заснул. Утром его разбудил дед. Они молча позавтракали, и Михаил уехал. Он так и не сказал ничего деду про то, что начал читать дневник, и что он обязательно продолжит вести его. Нет, он не сказал этого. Но уже в электричке, записывая свои первые строки в бумажном дневнике, он вспоминал деда, каким он был сегодня утром. А был он все тем же крепким и суровым стариком, каким он встретил его вчера на пороге. Михаил понял, что дед все знает, он наверняка видел, как юноша зачитывался событиями, описанными в дневнике. Михаил задумался и поглядел в окно. Вдруг поезд тряхнуло, и ручка выпала у Миши из рук. Он посмотрел на нее задумчивым взглядом и некоторое время просто сидел, не предпринимая никаких действий. Однако вдруг он услышал презрительное хмыканье с сидения напротив. Там сидела девочка с планшетом в руках. Она взглянула на Михаила, еще раз презрительно хмыкнула и отвернулась, вновь уставилась в экран планшета. Михаил же улыбнулся, поднял ручку с пола и продолжил писать дневник.