This Is Halloween

— Если ты мой друг, то ты уберешься на хер с дороги, — цедит Роман сквозь зубы, напирая на косматого Руманчека, мешающего ему пройти по отсыпанной гравием подъездной дорожке к дому, окна которого светятся приятным оранжевым светом. Там, внутри этого дома, таится счастье — оно заканчивает вырезать последнюю тыкву для украшения крыльца и нетерпеливо поглядывает на часы: опаздывать нельзя, только не на свидание со счастьем. — Совсем не выносишь соперничества, да, Годфри? — хмыкает Питер с нарочитой небрежностью, но плечи у него напряжены, и он снова и снова делает шаг синхронно с Романом, загораживая тому путь. — Может, потому, что честно выиграть тебе еще ни разу не удавалось? — Я не хочу все усложнять, Питер, — Роман набирает в грудь побольше воздуха, чтобы не взорваться и не кинуться в драку, как чертов плебей, не способный решать проблемы цивилизованно. Но ему хочется, чертовски хочется — и чего он только считал этого ебучего цыгана нормальным? Обычное трейлерное отребье в чужой и сильно поношенной куртке, с такими дружбу водить все равно что расписаться в неуважении к себе. — У меня свидание с девушкой, которая для меня много значит, поэтому просто уебывай куда-нибудь по своим странным делам и обхаживай кого-то, кто тебе по зубам. — Вроде твоей кузины Литы? — с нахальной усмешкой уточняет Руманчек. Он скалится так противно, так з н, а ю щ е, что Роман сжимает руки в кулаки в тот же миг и бледнеет, что становится заметно даже в темноте осеннего вечера. — Не смей приплетать Литу, понял? — А то что? Расплачешься, маменькин сынок? — подначивает его Руманчек. — Ну давай, блядь, ударь же меня, я же вижу, тебе хочется. — Я не стану с тобой драться, дерьмо ты цыганское, — с отвращением цедит Роман, но не может сдержаться от соблазна толкнуть этого ехидного ублюдка. — Ради Литы. Ты ей нравишься, хоть ты этого и не заслужил. — Не тебе решать, чего я заслужил, Роман, — Руманчек глазами сверкает неистово и как-то страшно, толчок Романа заставил его пошатнуться и он здорово на взводе, но отчего-то сдерживает себя, первым в драку не лезет. — Пусть решает она, остаться мне или уйти. Пусть решает она, хочет она меня или нет. — Хочет?.. — Роман не может сдержать презрительного смеха, Питер и вправду насмешил его своим грандиозным самомнением. — Ты себя вообще видел, а? Ты же отребье, ты цыган, ты никто, ты просто… — Она была сегодня у меня в трейлере, — перебивает его Питер с мрачным торжеством в голосе, и смех Романа замирает на губах. Он знает, Руманчек не врет — слишком уж уверен в себе, слишком полон чувством собственного превосходства. — Обнаженная, Годфри. Прямо в моих руках. Подо мной. На мне. Она повторяла мое имя и говорила, что без ума от меня. Думаешь, после этого у меня должны остаться сомнения насчет того, хочет ли она меня? Кулак Романа врезается в скулу Питера стремительно и яростно, сбивая с ног — и Роман рычит, как дикий зверь, когда принимается остервенело молотить лежащего на земле Руманчека ногами. Выбить все дерьмо из этого сукина сына мало, убить — вот что стоит с ним сделать. Размазать его ебучие мозги по всей подъездной дорожке, вымазать ими собственное лицо, как хренов Рэмбо, сожрать его блядские нищенские внутренности! Но и этого будет мало — чего угодно будет мало за то, что он сказал и сделал. Эллисон должна принадлежать ему, только ему — Роман понял это в тот самый миг, когда впервые увидел ее. Она вошла в классную комнату вместе секретаршей директора — новеньких принято было представлять перед всеми, какая-то долбонутая традиция с кратким пересказом чужого прошлого и неловким «добро пожаловать» от нестройного хора абсолютно равнодушных голосов, — и весь мир сначала замер, а затем перевернулся с ног на голову. На ней был строгий черный пиджак, идеально-белая блузка под ним и черный галстук-лента на шее — так невыносимо кокетливо, так подчеркнуто важно выглядела она. Длинные темные волосы ниспадали на плечи, украшенные алой лентой — вызывающе алой, как и помада на ее губах. — Класс, это Эллисон Арджент, — скрипучим голосом вещала секретарша, пока Роман потрясенно смотрел в глаза новенькой и находил в них целую неизведанную вселенную, в которой хотелось затеряться навсегда. — Она приехала к нам из Мэна, ее родители открывают в нашем городе антикварную лавку и осядут здесь надолго. Эллисон занимается плаванием, готова вступить в театральный кружок, а так же… Бла-бла-бла — наплевать, заткнись, сука и просто дай мне насладиться зрелищем — вот и все, о чем мог думать Роман. Эллисон улыбнулась ему, и на ее щеках обозначились очаровательнейшие ямочки — господи, блядь, какой соблазнительный был у нее рот, он уже мысленно проделал с этим ртом кучу непристойных вещей, вот бы поскорее сделать это в реальности… Но Эллисон не спешила подпускать его к себе — она вообще предпочитала держаться особняком. Она флиртовала с ним, иногда ходила с ним на ланч, иногда позволяла проводить себя до дома, иногда целовала его в щеку при встрече и на прощание, но ничего больше. Ни-блядь-че-го, в то время как роман изнывал от страсти, ему уже не только во сне, но и наяву мерещилось, как он запускает пальцы в темный водопад волос Эллисон и с силой оттягивает ее голову назад, чтобы впиться в ее алые губы, словно вампир… Он утешал себя тем, что любые ухаживания потом окупятся сторицей — Эллисон Арджент будоражила его, ради нее он готов был на все, даже потратить месяцы на то, чтобы сделать ее своей. Может, в этом и было дело? Она постоянно ускользала, отказывая мягко, но без шанса на оспаривание — никто прежде не отказывал ему, никто прежде не играл с ним, никто прежде не волновал его так же сильно. Руманчек превратился в еще одну тень Эллисон внезапно — казалось, он был поглощен Литой и их намечающимся романом, и Роман уже почти простил ему этот интерес к своей кузине: Литу он не мог заполучить законными способами, а незаконные перестали представлять интерес с тех пор, как появилась Эллисон, так что пусть Руманчек забирает его кузину и будет счастлив. Но ублюдок не оценил широты жеста и внезапно покусился на то, чего Роман уступать ему уж точно не собирался. Увы, Эллисон была к цыгану опасно благосклонна — в какой-то момент они стали ходить на ланч втроем, и Роман зубами готов был скрежетать, когда Эллисон смеялась над тупыми шутками цыгана и прижималась щекой к его плечу с сияющими глазами. Она не спешила выбирать, хотя наверняка понимала, что однажды ей придется это сделать — она играла теперь с ними обоими, вот и в этот вечер, похоже, назначила свидание им обоим. Они и так уже несколько раз таскались на вечеринки втроем, но сегодня, в ночь Хэллоуина, Роман планировал наконец поговорить с Эллисон откровенно. Они выпили бы пунша (где было бы много, очень много алкоголя, чтобы она расслабилась и потеряла бдительность), и Роман бы положил руку ей на талию, и склонился бы к ее шее, жадно вдыхая ее запах, и зашептал бы ей на ухо, как сильно хочет запереться с ней где-нибудь в свободной комнате, чтобы показать ей, как любит ее, как жаждет… Вот только Руманчек на ее подъездной дорожке все испортил. Ебучий Руманчек, никакие они не друзья, и никогда не были ими! Если он сдохнет, никто не заплачет — даже Лита уже поняла, какой он неблагодарный и неверный пес, так что пусть исчезнет, и всем станет лучше. То, что ему придется отвечать за смерть Питера, даже не пришло Роману в голову — из окон дома Эллисон лился мягкий оранжевый свет, стоял Хэллоуин, и в эту ночь он должен получить девушку, вот что было важным. Переступить для этого через труп не проблема. — Кажется, там один из твоих поклонников убивает другого, милая, — обыденным тоном сообщила Виктория Арджент, выглядывая во двор через окно в гостиной. — Еще не рановато? Я думала, ты придержишь их хотя бы до полуночи. — Не удержалась, — улыбка и в самом деле очень шла Эллисон, ведь на ее щеках появлялись такие милые ямочки. Она поправила алую ленту в волосах и прильнула к плечу матери: — Я найду кого-нибудь еще для ритуала, а этих выпью просто так, ради удовольствия. Они все равно не очень подходили. — Тогда поспеши, пока один из них все же не умер, иначе его жизнь достанется кому-то более проворному, кто так же голоден в Самайн, как и мы, — Виктория Арджент подтолкнула дочь ко входной двери и пообещала ей уже вслед: — Я расставлю тыквы на крыльце сама, не переживай. Приятного аппетита и счастливого Хэллоуина, милая! Юная ведьма по имени Эллисон обернулась, чтобы помахать матери через плечо, а затем устремилась вперед, вниз по ступеням крыльца и через двор, где Роман Годфри и Питер Руманчек вот-вот должны были оказаться выпитыми до дна, но пока об этом не подозревали, отчаянно сражаясь за любовь, которой никогда не было. Эти люди такие наивные!