Кактусы

Они знакомятся в школе. Юнджи маленькая и мрачная, в свои шестнадцать тянет ну максимум на двенадцать, кожа бледная, волосы черные эти, челка немножко чересчур длинная. Соджин она не нравится. Юнджи не называет её онни, как другие девочки, она даже до нейтрально-вежливого «сонбэ» не снисходит, сверлит Соджин взглядом карих глаз в спину и молчит. Соджин, если честно, думает, что самым длинным их диалогом до окончания школы будет " — Есть запасная ручка? — Нет". Соджин так ошибается. Она знает, что к Юнджи пристают другие старшеклассницы, все знают — и ничего не делают. Соджин в жизни не подумала бы набиваться в защитницы, но получается так по-дурацки, как в дорамах — три здоровенные лоботряски на одну крошечную Юнджи, пустой школьный двор и Соджин, дрыхнущая под деревом совсем рядом. Совесть соглашается зажмуриться в особенно жестких местах, и вроде бы можно не открывать глаз, но они мешают, и Соджин приходится влезть. Она улыбается им широко, отряхивая юбку от налипшей травы, кивает каждой дружелюбно, руку кладёт Юнджи на плечо, оттесняет её бедром чуть назад, за себя, хихикает глупо над чем-то (о, это она в совершенстве умеет), и вся их злость переходит сначала в недоумение, а потом и вовсе сходит на нет. Юнджи даже не благодарит её после того, как они выходят из школы — в целях конспирации всё ещё едва ли не в обнимку. Не то чтобы Соджин ждала благодарностей. Через неделю на парте Соджин появляется горшочек с кактусом, перевязанный розовой лентой. Она оглядывается по сторонам, в классе жизнь кипит как обычно, Соджин хмыкает и убирает горшочек в парту. Она забирает его вечером, после дополнительных занятий, когда в школе не остается уже никого почти; Соджин не решается поставить его в сумку и несет в руках. Уже в дверях сталкивается с Юнджи. Та скользит по ней равнодушным взглядом, задерживаясь чуть на кактусе и: — Заботься о нём хорошо. Соджин смотрит на кактус, смотрит на Юнджи — та взгляд не отводит, как обычно, слишком прямолинейная, глядит в ответ так, как будто подраться хочет — и Соджин смеётся над ней громко. С этого дня они начинают здороваться. Соджин правда не рвется с ней общаться, ей хватает друзей, подготовительных занятий и клубной деятельности — но Юнджи кивает ей в коридорах, и Соджин кивает в ответ. Иногда Юнджи садится рядом на обеде, молчит почти всегда, иногда просит передать соль — Соджин не напрягает эта тишина, в ней уютно, иногда она говорит что-то сама — Юнджи не отвечает, но кивает, бывает, в ответ. А потом Соджин глупо шутит над чем-то — так глупо, что сама хохочет во всё горло, утирая слёзы, мажет взглядом по Юнджи — и замирает. Юнджи неуверенно улыбается ей. У Соджин сердце заходится в груди от этой улыбки. Встречаться они начинают через два месяца. Инициатором становится Юнджи — просто целует Соджин по пути домой (оказывается вдруг, что живут они рядом, и Юнджи иногда задерживается допоздна в школе — ждёт, чтобы пойти вместе), за руку берет, переплетает пальцы, решительная такая, как в тот день с кактусом, как будто ударить хочет — но не бьет, конечно, просто на носочки приподнимается — и клюет неловко в угол губ. А потом очаровательно краснеет, опускает глаза — но руки не отпускает. Соджин улыбается так глупо — она видит эту улыбку в зеркале, когда приходит домой, такая по-дурацки счастливая, господи, скажи ей кто три месяца назад, что всё будет так — она бы не поверила. Соджин идет в душ, потом готовит ужин, разговаривает о чем-то с матерью — и улыбается всё так же чертовски глупо и счастливо. Она пишет Юнджи в какао: «Я хочу поцеловать тебя по-настоящему», сообщение прочитано, но безответно, и Соджин уже кажется, что, может, ей показалось, может, Юнджи умерла там от смущения у себя дома, может, передумала, мало ли всяких может, но в окно её комнаты прилетает камушек, под окном Юнджи — в здоровенной чёрной толстовке, руки в карманы, капюшон до самого носа, на окно Соджин и не смотрит, как будто случайно тут оказалась. Соджин выбегает на улицу как есть — в домашних растянутых штанах, с влажными после душа волосами, собранными в неаккуратный пучок, хватает Юнджи за руку и тянет за собой на детскую площадку. — Что бы ты делала, если бы я жила не на втором этаже, а на… ну не знаю, на десятом? — Соджин заводит её за горки, туда, где их не увидят из её окна, пропускает тяжёлые черные пряди между пальцев, зарывается в них, смотрит на Юнджи — та краснеет, но всё-таки смотрит в ответ: — Нашла бы камень побольше. Соджин хихикает тонко — и наклоняется поцеловать. Юнджи такая податливая под её напором, она целует в ответ неожиданно мягко и нежно, осторожно даже, Соджин гладит её по лицу, Юнджи трется щекой о её ладонь как большая ласковая кошка, улыбается и одними губами: — Будешь со мной встречаться? Соджин кивает в ответ несколько раз подряд. Все первые разы они делят на двоих. Первый поцелуй. Первый раз взяться за руки в оживленном школьном коридоре. Первое «мам, у меня кое-кто появился». Первый неловкий, но очень жаркий петтинг. Первая ссора. Вторая ссора. Третья. С Юнджи оказывается совсем не просто — она тихая, но внутри — ад и вскипающие лавовые озера, к которым близко не подойдешь, обожжешься, до мерзко воняющей гарью плоти, до самых костей. Соджин думает о том, что как им повезло, что её собственного спокойствия хватит на двоих. — Я не верю в предназначение, — выдыхает Юнджи, сжимая голову Соджин бёдрами, сильнее насаживаясь на её язык. — Это всё, — тихий вздох, закушенная губа. — Такой бред, — пальцы вцепляются в волосы Соджин, давят на макушку. Соджин бы с ней не согласилась — но у неё рот занят. Юнджи хочет сказать что-то ещё, но Соджин к языку добавляет пальцы, и Юнджи может только громко стонать, больно сжимая её волосы. — Почему ты не веришь? — спрашивает Соджин гораздо позже, когда Юнджи уже одевается. — Ну, просто, — Юнджи пожимает плечами, натягивая форменные гольфы. — Представляешь, вот мы с тобой встречаемся, а потом у тебя появляется имя — и ты уносишься к своему или своей предназначенной, это же подло, как это вообще работает? — Почему обязательно я уношусь? — улыбается Соджин. — Потому что я решила — эта срань моей жизнью управлять не будет, — Юнджи поправляет юбку, застегивает рубашку. — Как только имя появится — я его сведу, знаешь же, есть такая услуга. — Но говорят, что оно снова появляется, — Соджин не нравятся эти разговоры. — Значит, буду сводить столько, сколько нужно, — Юнджи расчесывает волосы, склоняется над кроватью, чтобы поцеловать. — Однажды либо оно исчезнет насовсем, либо я. Соджин тянет её к себе в одеяло, Юнджи смеется, отбрыкивается «форму помнем», но всё равно поддается. Соджин трет виски. Вчера всё было нормально, вчера они планировали поездку в Сеул на два дня и выбирали хостел, а сегодня Юнджи смотрит на неё, как на чужую и выдирает пальцы, когда Соджин берет её за руку. Терпения Соджин всё ещё хватает на них обеих, но иногда ей кажется, что оно как-то вообще не бесконечно. — Что ты хочешь на день рождения? — А? — Юнджи отрывается от своего мороженого, смотрит удивленно. — Ничего? — Быть того не может! Юнджи улыбается. — Я не отмечаю никогда, смысла нет, тем более семнадцать… — она передергивает плечами. — Короче, я не отмечаю и дарить мне ничего не нужно, хорошо? Соджин перегибается через стол. — Хорошо, — шепчет она, мазнув губами по щеке. — Ты охренела?! — пронзительным из телефонной трубки. Соджин трет глаза, на прикроватном будильнике — 5:40, первой мыслью — Юнджи настолько не понравился букет, который она заказала. Второй — слишком рано для доставки цветов. — Что случилось? — хрипит она, горло дерет сухостью. — Пиздец, — и связь обрывается. Соджин смотрит с непониманием на экран телефона и тянется к стулу — натянуть треники и теплый свитер. Слава богу, что Юнджи живет недалеко. Она рывком открывает дверь, смотрит на Соджин яростно и как-то надломленно, и закрывает тут же, прямо перед носом. — Открой? — негромко просит Соджин. В ответ тишина. — Я не хочу звонить и будить твоих родителей, пожалуйста, открой? Щелкает замок. Юнджи открывает, но не впускает внутрь, стоит на пороге, насупленная, очень злая, как будто Соджин подложила ей огромную вонючую свинью. — Прости, ты говорила, что не отмечаешь, но я подумала… — Соджин не знает, на что Юнджи ещё может злиться, и выбирает самое простое — чистосердечное признание. — Можешь это с днем рождения и не соотносить, и вообще там даты свободные, и… Юнджи молча задирает футболку почти до ключиц. Под маленькой аккуратной грудью, прямо по ребрам очень аккуратные буквы, Соджин моргает раз, два. Свой почерк она узнает сразу. — Это я? — Это, блять, ты, — Юнджи выглядит так, как будто Соджин убила её любимого щенка. Где-то далеко пищит сдающий назад грузовик, у Соджин пар вырывается изо рта. — Так это же… Не плохо? — предполагает она, запуская руку себе под куртку и свитер, нащупывая под тканью спортивного топа тонкие линии чужого имени. — Ну, ты говорила, что тот, у кого появится первым, сорвется за своим предназначенным, а тут и срываться никуда не надо, мы уже… — Я говорила, — и голос Юнджи дрожит от ярости. — Что сведу это сраное имя в тот же день, как оно появится. Соджин смотрит на неё, не понимая. — Я уже записалась на сеанс. Оу. Соджин не знает, что нужно говорить в таких ситуациях. Она сама в это непонятно с какого потолка берущееся предназначение не очень верит, но… Но. Но у Юнджи на рёбрах её почерком «Ким Соджин», и на её собственных — наверняка кривульками еле понятными «Мин Юнджи» и не надо никого искать, или избегать, или притираться заново, они уже вместе, они могут быть вместе теперь вообще всегда, в чем проблема. Юнджи смотрит на неё очень зло и устало, и, видимо, проблема всё-таки в ней.