героиня одной из сотен Вселенных

Брайн долго смотрел в окно расфокусированным невидящим взглядом. По его щекам только недавно текли слёзы, от которых остались подсохшие дорожки, стягивающие покрытую микроскопическими трещинами кожу. Брайн как будто со стороны услышал свой тяжелый вздох, вырвавшийся из груди. Настенные часы показывали шесть часов. Шесть часов утра. Он не спал всю ночь, но спать ему всё равно не хотелось. Он не мог, чёрт возьми, уснуть. Стоило закрыть глаза, как перед глазами появлялась одна и та же ужасающая картина, снова и снова потрясающая его этой отвратительной реалистичностью. Кошмар, перемешанный со страхом, ужасающая смесь, готовая разорвать его мысли, голову, внутренности. Картина, стоящая перед глазами, рвёт душу на куски, сжигает всё дотла, оставляет после себя пепелище, разруху, хаос, пустоту. Брайн не может. Он, чёрт тебя дери, не может так жить. Он не может дышать, ощущая как от беспокойного прерывистого втягивания носом воздуха его грудь вздымается. Он не может смотреть и видеть что-либо вокруг себя. Он не может пошевелиться, парализованный тем, что творится у него внутри. Он не может пошевелиться, осознавая, насколько ему страшно, насколько он разбит, сломлен, раздавлен, опустошен. Брайн чувствует, что не может так жить, потому что буквально каждая секунда его существования пропитана мыслями о том, что он всего этого не заслужил, что всё могло быть иначе, и он должен был предвидеть это и всё исправить. Но он не смог, и это факт. Пугающая реальность, которая раз за разом окатывает его ледяным душем, напоминая о том, что из всех возможных вселенных и из всех возможных исходов он находится именно здесь, в том мире, который потерял цвет, вкус, запах и весь смысл. Весь смысл жизни утёк сквозь пальцы, Брайн, сам того не осознав, всё просрал, похерил, испортил и уничтожил. Вина разъедает душу и превращает тело в кожаный мешок, наполненный костями. Брайн не чувствует себя, ему кажется, что на самом деле умер он, и лучше бы так и было, но он понимает, что это не так. Он всё ещё чувствует эту невыносимую боль, а значит, он всё ещё, мать его, жив. Он может дышать (не может), он может слышать (нет-нет-нет), он что-то может (нет!!!). Он понимает, что ничего не может. Но даже это «ничего» всё равно что-то значит. Оно по крайней мере существует прямо здесь в отличие от того «ничего», которое может она. Брайн тяжело дышит и жалеет об этом. Без воздуха он бы умер. Но он жив. Он выбрался живым, спасся и почти не ранен физически. Только морально. Боль разрывает грудь. Она затопила его, и весь Брайн сейчас одна сплошная боль, чувствительный, оголенный нерв, но так быть не должно. Нет. НЕТ! Он не должен чувствовать этого, он должен сейчас лежать под двухметровым слоем земли на окраине Петербурга, а не она. НЕТ, ТОЛЬКО НЕ ОНА!!! По щекам текут слезы, они застилают глаза, Брайн ничего не видит, но он и так не видел ничего. Перед глазами словно пелена, он слеп и глуп, как котенок. Но он, конечно, не котенок. По вине котят не умирают люди. Такие потрясающие, живые, достойные жизни люди. Брайн думал, что слезы кончились ещё вчера, но нет. За день он выпил два стакана воды и больше ничего, но этого хватило, чтобы пополнить водный запас, и слезы снова есть. Слезами горю не поможешь, — говорила она. У Брайна больше ничего нет. Кроме слёз ничего и не осталось. Брайн прикрывает слепые от безысходности глаза и надеется, что он умрет на месте. Пусть его сердце остановится, или громыхнёт молния, или забушует ураган и унесет его в открытое море для медленной, но верной смерти. Но пусть ураган не тронет спящего на втором этаже Ботана. Пусть только Брайн сегодня наконец побывает на море. По всей квартире разносятся всхлипы, а перед глазами у Брайна — она. Оливия, живая, невредимая, веселая и дерзкая, та самая, которую он успел искренне полюбить и которой хотел признаться в этом после того, как они вернутся из проклятой хижины. Там, в смертельной опасности, он наконец собрал яйца в кулак и решился. Но не успел. Он, чёрт возьми, не успел. Так банально и глупо. Оливия, его лучшая подруга, та, что требовала деньги на чипсы, постоянно дралась с Ботаном и устраивала пьянки под окнами, ругалась с соседями, наводила беспорядок, совершенно не умела готовить, материлась как сапожник и не закончила даже 9 классов школы. Оливия, совсем неидеальная и проблемная, агрессивная и иногда невыносимая, совершенно непонятная в своих поступках и определенно не самая лучшая партия по мнению окружающих. Оливия, такая близкая, но такая далекая, неидеальная, но настоящая, без масок и притворства, без глупых спектаклей и лицемерия, та, что устраивала проблемы, но помогала из них выпутываться. Та, что бросилась на защиту друзей в той ситуации, в которой любой другой сошёл бы с ума от страха. Та самая Оливия, что пробила голову сумасшедшему маньяку и та, что смело сражалась с ним, пока друзей не было рядом. Та, что послала неадекватного психопата и та, которая до последнего оставалось смелой. Та самая Оливия. Что была самой лучшей и отдала жизнь ради спасения друзей.

***

На кладбище уже никого нет, на дворе глубокая ночь. Родители Брайна отвезли рыдающую Няню к себе домой, решив, что её нельзя оставлять одну в пустой квартире, ЧВЖТ был вынужден вернуться в свой мир через холодильник, чтобы не нарушать баланс Вселенной, а Ботан бродил по лесу, окружавшему территорию. Брайн снова взглянул на надгробие, заваленное венками с широкими атласными лентами и огромными букетами ромашек — единственных цветов, которые Оливии нравились.

Оливия Стар 26.09.2001 — 09.04.2019 Навеки в сердцах близких. Спасшая наши жизни героиня. Мы будем любить тебя вечно. Покойся с миром.

Четыре строки, которые не отражали и одной триллиардной доли того, что все они чувствовали. Надгробие, как и участок на кладбище, было куплено в кратчайшие сроки, потому что Брайн не мог позволить любви всей своей жизни пылиться в сраном морге городской больницы дольше пары дней. Организацией занимался Ботан, который каким-то уму непостижимым образом нашёл в себе силы на это. Брайн понимал, что он уже всё понял. Брайн уже и не пытался скрывать, в этом не было никакого нахуй смысла. В этом никогда не было смысла. Он не знал, сколько простоял так. В одну секунду его нога просто поднялась над землей и сделала шаг вперед. Затем ещё и ещё, и вскоре Брайн обнаружил себя у высокой ограды кладбища. Рядом с ним стоял Ботан и смотрел вдаль, в ту сторону, где была Оливия. Брайн не знал, как он его нашёл и почувствовал, что Брайн хочет уйти, но это было неважно. В этой жизни больше ничего не было важно. Они одновременно развернулись и пошли к машине. Ботан уже вызвал такси. Когда дверь за ними захлопнулась, водитель как по заказу отключил музыку и, ничего не спрашивая и не уточняя, двинулся к указанному адресу. Даже если бы он что-то сказал, Брайн бы не услышал.

***

Брайн не спал ни секунды. Ему было страшно засыпать, потому что все сны превращались в кошмары — воспоминания о том, что видели его глаза. Кожа мертвенно-бледная, и кровь контрастом разливается на белом лице. Нос разбит, губа в крови, глаза прикрыты, а под ними синяки. На руках ссадины и синяки, одежда помята и порвана в некоторых местах. Грудь не вздымается, и она не дышит. Брайн зовёт её, кричит, трясет за плечо и никак не может достучаться. Осознание прошибает разрядом тока. Сидящий рядом на корточках Ботан паникует и пытается оказать первую помощь. Он немного опоздал. Брайн отползает назад, голова нестерпимо болит, а тело будто ватное, ему не принадлежит. Позже, когда приедет скорая и подругу переложат на носилки, Брайн, так и оставшийся сидеть на полу, увидит расплывшееся по полу огромное красное пятно. В воздухе витает запах железа, люди суетятся, и Брайна вскоре самого провожают в машину скорой помощи. Рядом усаживают Ботана, которого трясёт в приступе паники. Брайн теряет сознание и, очнувшись, обнаруживает себя в койке палаты номер 13 городской больницы Санкт-Петербурга за много километров от проклятого места. Он жив и ничего не соображает. На постели слева от него спит Ботан, тихо сопя во сне. Брайн смотрит на него, и в голове появляется вопрос: «В какой палате Оливия?». Их выписывают спустя 27 часов пребывания в больнице, и Оливии с ними нет. Домой Ботан и Брайн возвращаются в гробовой тишине, сидя на задних сидениях машины родителей Брайна. Они ничего не говорят, ведь мама Брайна впервые в жизни не находит слов. Они тут и не нужны.

***

— Брайн? — раздается тихий голос над головой. Брайн вздрагивает и резко поднимается. Он задремал и, конечно, ему снились события последних дней. — Прости, что разбудил, но ты уснул на полу у батареи, — тихо сипит Ботан, и он будто постарел на десяток лет. На его лице пробивается пушок там, где должны быть усы, глаза тусклые и уставшие, под глазами залегли огромные синяки, губы растрескались в кровь, кожа посерела, а голос хриплый и срывающийся. Брайн знает, что он и сам выглядит не лучше. — Да, да, — Брайн медленно поднимается и садится на полу, спиной опираясь о горячую батарею. Сквозь ткань тонкой футболки кожей он тут же чувствует жар. Ботан понимает всё без слов и садится рядом, принимая точно такое же положение. Они молчат целую вечность, а если верить часам, то полтора часа. За окном светает. Каждый обдумывает что-то своё, но при этом понятно, что думают они обо одном и том же. Наконец Брайн подает голос. За последние три дня он сказал от силы десяток слов. Ему нужно что-то сказать, иначе будет только хуже, и боль поглотит его. Так она хотя бы сделает это позже. — Как думаешь, мы… — он замолкает надолго, но всё же продолжает, ведь знает, что Ботан слушает. — мы… могли избежать этого? Всегда красноречивый Ботан долго не находит слов, да и когда говорит, то и дело сбивается и путается. — Не знаю, Брайн, честное слово. Мне хочется думать, что да, но так же я понимаю, что от этой мысли мне становится только хуже. Да и тебе наверняка тоже. Сразу задумываешься о том, «а что если…», «если бы я…». Можно придумать миллион вариантов того, как бы всё сложилось, если бы все мы спаслись или если бы не поехали туда вообще. И боль приносит то, что мы не можем уже ничего исправить, ведь всё это намного сложнее. Это не ошибка в примере, где можно зачеркнуть неправильную цифру или взять новый листок и начать решать заново. Это жизнь. Жизнь самого дорогого для нас человека. И я жалею о многом. И это сожаление и вина будут со мной всю жизнь. Ты знаешь, о чём я. — Да, — тихо отвечает Брайн, понимая, что он не может говорить, хотя слова рвутся наружу и рвут грудную клетку. Они снова долго молчат. Теперь спрашивает Ботан. — Ты… мы же справимся? Брайн молчит, но всё же отвечает, понимая, что Ботану его поддержка нужна не меньше. — Я не верю в это. Но я должен поверить, иначе сойду с ума, а я не могу этого допустить. Возможно, однажды я пойму всё это, и ты тоже. Но на это нужно время. Года два точно. И мы будем в норме, мы же всегда со всем справлялись. Он и сам не понимает, что несёт. Но он знает, что он прав. — Она была лучшей. — тихо говорит Ботан. — Да. Да, она была. Я не могу в это поверить, — Брайн закрывает лицо руками, и перед глазами снова её лицо. — Перед глазами она, всё время, я не могу спать. Я виню себя и мне ужасно плохо. Это самое страшное, что могло случиться в жизни. Я никогда так не страдал, мне никогда не было так плохо. Кажется, что вся жизнь до этого — какой-то детский сад, и повзрослел я только сейчас. Этого не должно было быть, это не должно было кончиться так. Ботан приобнимает его за плечи и кладёт голову на спину, слушая надрывные рыдания. Он понимает каждое чертово слово. Он знает, что так не должно было случиться. Он знает. — Чтоб эта кнопка провалилась, пропади она пропадом! Всё из-за этого дерьма. Мы бы не пострадали, если бы не грёбанная кнопка и тот психопат!!! — Брайн кричит, и Ботан обнимает его сильнее. Истерика утихает ещё через полчаса. Брайн чувствует себя вымотанным, но всё равно говорит. — Я знаю вас с самого детства. Ботан смотрит на него и вдумчиво кивает. — Мы не ладили, но я люблю её, как саму жизнь. — Ботан понимает неудачность сравнения, вспоминая о своем образе школьника с суицидальными наклонностями и добавляет. — Как науку — физику или химию. Брайн смотрит на него, не совсем понимая. Ботан объясняет. — Она — мой лучший друг, как и ты. Я не говорил ей этого лично, но, надеюсь, она знала. Она знала больше нас всех. И была потрясающе умной. Я всю жизнь буду жалеть о том, что не говорил ей всего этого. Только сейчас я понял, почему она делала то, что делала. Внутри неё была огромная Вселенная, которую я не смог познать. И виноват в этом только я. Брайн молчит, но вскоре решает спросить. — Она… как думаешь, кем она считала меня? Ботан отвечает не сразу, но по его лицу видно, что он не раздумывает над ответом. Он знает его, но даёт время на раздумия самому Брайну. — Тоже. — просто и тихо говорит он. — Тоже? — так же тихо переспрашивает Брайн, а сердце его делает кульбит. — Да. — говорит Ботан. — Она тоже всегда любила тебя. За два дня она сказала мне об этом. Поездка в хижину должна была стать подарком в честь твоего триумфа. Она хотела признаться во всём вечером. — Не может быть, — шепчет Брайн. — О нет, боже… — Это так, — отвечает Ботан. — Она не могла знать, что всё случится так. Она хотела как лучше. Она правда любила тебя так сильно, как только могла. И защищала она нас потому что любила. Её героизм — это любовь к нам. Особенно к тебе. Этот подвиг она совершила ради тебя. Ты знаешь, чтой было трудно проявлять свои чувства, всё-таки Няня была ужасной матерью. — Боже… — Брайн надолго замолкает, но тут вспоминает о Лене и быстро говорит. — А как же ты? Лена… она… Ты в порядке? — Я в порядке насчет неё. Оливия гораздо важнее, и я скорблю о ней. Лена изначально была подозрительной. — Она умерла? — Полиция не нашла её тела, как мне сказали. Возможно, точнее, вероятнее всего, она была сообщницей подписчика. Я думаю так. — тяжело вздыхая, говорит Ботан. Брайн чувствует всю ту адскую боль, которой пропитаны его слова. Он притягивает друга к себе и прижимается сухим поцелуем к его щеке, пытаясь этим жестом передать крохи оставшихся у него сил. Они отводят друг от друга взгляд и смотрят в пол. — Завтра, точнее, уже сегодня, пятница. Мы могли бы заказать еду. — говорит Ботан. Внезапно Брайн чувствует маленький душевный подъем. Он медленно поднимается на ноги, Ботан следом за ним и тут же наваливается с объятиями. — Могли бы. Давай закажем пиццу, суши, шашлыки и всё, что ты захочешь. — говорит Брайн. Ботан кротко улыбается. — Ты знаешь, я ненавижу вредную еду. — Конечно, я знаю, — отвечает Брайн и позволяет себе улыбнуться тоже. — У меня есть снотворное, если тебе нужно. Снов не будет, и ты сможешь отдохнуть, — тихо говорит Ботан, когда они направляются к лестнице — кажется, теперь эта квартира слишком большая для них двоих. — Я думаю, я смогу уснуть. Можешь, пожалуйста, полежать со мной? — просит Брайн, и Ботан кивает. — Мы можем поддерживать друг друга. Чтобы не сходить с ума поодиночке. — Да. Да, конечно, мы можем. — поддерживает его Ботан. Они поднимаются по лестнице, заходят в комнату и неловко устраиваются рядышком на двуспальной кровати. укрываясь одеялом. Боль никуда не ушла, она всё так же пульсирует в груди — Брайн чувствует. Вина и страх так же всё ещё с ним — они не исчезнут лишь от одного разговора. Нужны сотни таких разговоров, чтобы стало легче. Но теперь Брайн хотя бы вспомнил о том, что он не один, и, вероятно, никогда не будет одиноким, пока у него есть семья. Это осознание дорогого стоит. Чтобы не было так страшно, Брайн находит под одеялом руку Ботана и перехватывает её, крепко сжимая. Ботан не сопротивляется, лишь прикрывает глаза. Брайн делает то же самое — и перед глазами Оливия — весёлая, счастливая, живая. Она улыбается и показывает фак. Впереди ещё много взлётов и падений. И свою первую любовь Брайн не забудет никогда. Он будет о многом жалеть, но однажды научится справляться с этим. Воспоминания о пережитых кошмарах притупятся, а в голове останутся лишь только самые счастливые. Наверняка существуют сотни вселенных. В одной из них Оливия непременно жива. В другой, они даже незнакомы. В третьей — они поругались и разъехались, чтобы через год встретиться вновь. Но в этом мире Оливии больше нет, и с этим остается только смириться. Потеря — это всегда невыносимо больно и пережить её можно только заручившись поддержкой близких людей. Чтобы пережить такое горе, нужна огромная сила, но Брайн постарается справиться. Однажды мир обретёт цвет, вкус, запах и смысл. Ведь жизнь никогда не останавливается. Боль за несчастную судьбу такой необыкновенной девушки будет с Брайном, Ботаном и их близкими всегда. Они ни за что и никогда не забудут вечно грязную копну черных, как смоль, кудрявых вихр, клетчатую рубашку и разбросанные повсюду пачки чипсов. Ей никогда не исполнится восемнадцать, она так и не побывает на море, не услышит от Брайна заветного признания в любви. Она навеки так и останется семнадцатилетней пацанкой с тяжелой судьбой и добрым сердцем. Няня будет всю жизнь страдать оттого, какой ужасной матерью она была. Как бы ни было трудно, она больше не будет пить. Ради Оливии, ради Брайна, ради Ботана и всех тех, кто поддерживал её всё это время. Ради будущего, в котором она откроет приют для бездомных животных и возьмёт из детдома девочку с большими карими глазами и черными кудрявыми волосами. Ради себя. И несмотря ни на что они продолжат жить. А Оливия навсегда останется героиней и человеком, что не просто спас своих друзей от маньяка, а девушкой, что спасла несколько заблудших душ и подарила им смысл. Тот смысл, что останется вечным и будет жив в их сердцах навсегда. Брайн в будущем станет известным режиссером и да, он обязательно снимет фильм про свою самую лучшую подругу. Кассовые сборы и резонанс в обществе поразят всех критиков, и Брайн станет знаменитым и получит несколько престижных наград. Фильм покажут на Каннском фестивале, как прорыв в российском кинематографе. Никто не узнает, что история основана на реальных событиях. Ботан всегда будет рядом с Брайном. Он станет великим ученым и вместе с сотрудниками своей лаборатории предотвратит распространение опасного вируса. Его сердце будет навсегда отдано подруге, которая спасла ему жизнь. А Оливии всегда будет семнадцать и со своего персонального облачка на небесах она увидит, что её самые любимые люди никогда о ней не забывали и шли только вперёд. И это правильно.