Скорлупа

Марк не умеет читать по лицам. Что думает стоящий напротив человек, для него – тёмный лес. Эти лица словно скрыты за непроницаемой скорлупой. Марк умеет понимать слова, но не жесты и интонации. Это с детства, это называется разными словами, и множество умных специалистов советуют делать с этим что-то одно или что-то другое. Марку всё равно. Ему нравятся книги. Ему нравятся большие книги, в которых всё написано словами. Он может читать очень много, настолько много, что вам и не снилось, он способен читать часами напролёт, забывая о еде. Потому что в книгах нет обмана, слова несут ровно то, что значат, не притворяясь чем-то иным. Когда слов становится настолько много, что количество переходит в качество, Марк неожиданно находит их не только снаружи, но и внутри себя. Первое стихотворение выходит кособоким и нелепым, но это слова, которые они пишет, выстраивая в собственную историю. Первый рассказ никуда не годится. Второй рассказ похож на что-то, прочитанное им прежде, но кончается так неожиданно, что Марк сам удивлён. Третий рассказ он писал неделю, продумывая каждую фразу, проживая его больше, чем реальные часы, протекающие в это же время в обычном мире. Первую книгу он пишет в девятнадцать. В девятнадцать, вашу мать, он пишет книгу, которую издают тиражом в полсотни тысяч экземпляров. Ее читают критики, ее читают блогеры, о нем пишут журналы. По лицам блогеров Марк с трудом понимает, нравится им или нет. По журнальным статьям еще меньше – их авторы умудряются делать слова такими невкусными, что те почти перестают хоть что-то значить. Неважно. Цифры – которым, в общем-то, можно верить – говорят, что люди хотят его читать. Он открытие. Он новое и свежее, смелое и дерзкое. На самом деле ему почти всё равно, новое или нет, похожее или особенное. Других слов в нём всё равно нет и не будет, думает он тогда, и пишет теми, какие есть. Под тёмной обложкой – пульсирующее, болящее, вынутое из мальчика, которого в школе называли странным, не от мира сего. Вырванное из пустых коридоров дома, в котором отец не появится уже никогда, а мать постоянно живёт в тумане собственных криков. Под тёмной обложкой — весь свет, что он собирал по кусочкам в самые пасмурные дни , и все слёзы, какие можно было скопить про запас, когда нельзя ронять их на глазах у неприятеля. Даже если неприятель всё равно превосходит тебя числом и отпинает прямо сейчас. Сдохни от боли, но не плачь, потому что плачущему жизни не дадут уже никогда. Он загораживался сначала чужими книгами, а потом своими блокнотами. Но когда первая книга нашла читателей, Марк начинает смотреть вокруг. Вашу мать, этот мир, он... Он весь как тот школьный двор. Он весь как пустые коридоры, полные материнского крика. Какая разница, пять подростков дубасят шестого или парни с дубинками избивают студентов на мирной демонстрации? Лежащим в пыли больно одинаково. Вторую книгу он издаёт через полтора года. Следом ещё и ещё. У него появляются фаны, которые понимают. Нет, действительно – понимают. Видят и слова, и между слов. Как это получилось, он не помнит сам, но Марк научился писать и словами, и тем, что между слов. Но читать по лицам пока не научился, почти все слова людей звучат для него одинаково неясным белым шумом, поэтому он предпочитает общаться с поклонниками письмами. Однако чем дальше, тем чаще он всматривается в лица. Кажется иногда, что белая скорлупа на них трескается, и настоящий смысл проступает. Порой Марку кажется, что его боятся. Его. Боятся. Не парни с дубинками. Нет. Те, кто командует теми, кто командует парнями с дубинками. Он не поймёт этого сразу, но камешек из-под каблука вылетел в этот самый миг. Тот камушек, что случайно влетает в лоб проезжающей по трассе иномарки и провоцирует аварию, которая приведёт к мировой войне через 50 лет. Бред, конечно, бред, но откуда нам знать, как и что переплетено? Марк поймёт лишь через много лет, что именно страх, проглянувший в чужих глазах в этот миг, стал тем камушком и запустил всё в другую сторону. Страх – это вкусно. Никогда и никто не боялся его, никогда и никакой силы не стояло за мальчишкой-очкариком. Он впервые решается попробовать управлять этим страхом. Ставить свои условия. Играть с тем, чего не понимает до конца – человечьими желаниями и чувствами. Выходит еще одна книга, и плотину прорывает. Он нужен всем и вся, его хотят читать даже те, кто не читал ничего и никогда – он модный, вот в чём суть. Марк с трудом понимает, что это значит. Но это круто. Он не знает, что прорвавшая плотину вода несёт его уже не туда, куда плыл бумажный кораблик из блокнотного листка. Волна несёт его по миру, по чужим городам, по чужим восхищенным и напуганным, обожающим и ненавидящим рукам – как же это божественно, когда тебя ненавидят сквозь скорлупу, но хвалят в глаза, ведь ты прогрессивный и популярный, ты для избранных и для каждого, ты не потребитель слов, а их создатель. Он очень нескоро поймёт, что на самом деле всё так же плохо читает по лицам. Только тогда, когда несколько лет спустя вдруг окажется, что круг замкнулся, он вернулся в город, а лица снова смотрят на него сверху вниз. Это так глупо: понимаешь правила игры только тогда, когда ты уже вне игры. Когда твои книги теперь лишь набор слов, в которых больше нет силы и смелости ломать чужие дубинки. Эй, где твоя картонно-бумажная скорлупка? Когда ты там, где вечный сюр, куда ты будешь идти? Когда твои руки оказались такими же слабыми, как у очкарика-пятиклассника, какие такие флаги ты сможешь ими поднять? Волна схлынула, оставив Марка не на дне, а на песчаной отмели среди выеденных раковин моллюсков и пустых пивных банок, песок набивается в нос, превращаясь в белый порошок, который вдыхают мальчики и девочки в золочёных одеждах. Вызывай такси, эта вечеринка гнильё. Машина вот-вот подъедет, но стоящая на площади девчонка вдруг просит закурить. Начинается дождь, а она улыбается. У неё теплые руки и худые плечи. И нет скорлупы. То, что он так и не научился читать по лицам, Марк поймёт только через двое суток. За полсекунды до выстрела.