Like You Need it to Survive

Я оторвался от книжки, когда услышал тяжелые нотки в голосе Джона. Я пытался дать ему личное пространство, когда он говорил по телефону, но не мог не подслушать и не задуматься, чем вызвана такая перемена. — Хорошо, Петси, хорошо. Я тоже люблю тебя, позвони мне, ага, завтра. Да. Скажи мальчикам и Полл, что я их люблю. Хорошо. Сделаю. Ага. Te amo. Окей, пока, — Джон положил трубку и плюхнулся на диван рядом со мной. — Все хорошо? — спросил я, заметив, как его брови нахмурились, а глаза крепко закрылись. Он сплел пальцы. Его руки выглядели как искусное переплетение, уходящее в небытие. — Моему отцу плохо. Это может быть конец. — Джон, мне жаль, — я закусил губу, не зная, что мне делать, прикоснуться к нему или нет. — Все в порядке, не то чтобы мы этого не ожидали. Просто я не думал, что буду чувствовать себя так странно. Мне нужно домой. Я удивился. Он провел в моей квартире последние три ночи и не собирался уходить, пока не узнал плохие новости. Но останавливать его я не собирался — я знал, как иногда нужно пространство. Однако, он не встал. Вместо этого он достал телефон и уставился в экран, что-то печатая. — Оу… хорошо, мне собрать твои вещи? — Нет, Алекс, я имею ввиду домой-домой. Мне нужно ехать в Чарльстон. Я почувствовал, как у меня широко открылся рот. — Оу. — Да, Петси говорит, что я должен приехать уже завтра, на случай… — Петси — это? — Моя сестра. — Понял. Я поеду с тобой, — тут же решил я, не зная, почему. Это казалось неплохой возможностью отплатить ему за всю бесконечную любовь и заботу. К тому же, если я буду рядом, когда ему плохо, это может возместить кармический долг за то, что меня не было рядом с Элайзой. — Алекс, это мило, но, поверь мне, ты этого не хочешь. Даже я не хочу туда ехать. Южная Каролина ужасна, там полно людей, которые больше не знают, кто я. — К черту их. Ты напуган и расстроен. Разве это не моя обязанность, быть рядом с тобой? Это же делают парни? — я спрашивал в основном для прояснения ситуации. Он смягчился, когда я упомянул титул, и улыбнулся. — Думаю, да, но тебе правда не стоит. — А я хочу, Джон. Я не хочу быть куском дерьма, который просто высасывает твою любовь. — Ты далек от этого, милый. Есть самолет завтра из Ла-Гуардии в пять. Пойдет? — он оторвался от телефона. — Да, скажу Адамсу, что мне нужно взять отгул. И тебе тоже. Как думаешь, этот говнюк достаточно умен, чтобы сложить два и два? — Не знаю… Ладно, я купил нам билеты. Эм… если хочешь, можем сложить твои вещи сейчас и вернуться ко мне… Или, думаю, можем встретиться с утра в аэропорту, мне надо сложиться и принять душ. — Нет, я с тобой. Дай мне пару минут, я соберусь. Я направился в спальню. — Алекс… — у него перехватило дыхание, и он набрал побольше воздуха, чтобы прийти в себя. — У тебя есть костюм? Я понял намек. — Да. Джон глубоко вздохнул. — Возьми его с собой. Я собрал вещи. Не зная, на сколько мы едем, я взял слишком много, к тому же, пошел в ванную и взял средства гигиены. Я захватил мусор с кухни и закрыл дверь. — Ты уверен, что не против поехать? — Джон закусил щеку. — Просто Лаф, наверное, поехал бы, если бы я попросил. — Да, я хочу быть рядом с тобой, — я бросил пакет с мусором в мусоропровод, вытер руки о штаны и взял его за руку. Он улыбнулся моей инициативе. До квартиры Джона мы доехали на метро. Он смотрел в окно, проедая дыру в щеке. Я протянул ему руку, не желая навязывать утешения. Он взял её, и по его щеке скатилась слезе. — Все будет в порядке, — я наклонился ближе и поцеловал его лоб. Несмотря на пустой вагон, я шептал, потому что этот звук предназначался для нас двоих. Джон кивнул, роняя ещё одну слезу, и крепче сжал мою руку. Я сжал его руку в ответ. Дальше ехали молча. Благодаря темноте я видел его отражение в окне, сжатые челюсти и прищуренные влажные глаза. Когда мы доехали до нашей станции, я взял его рюкзак в одну руку, а свой чемодан в другую. Прежде, чем подняться по лестнице, он забрал свой рюкзак и снова взял меня за руку. Я занес чемодан вверх по лестнице, и мы зашли в здание, по пути к лифту кивнув консьержу. Дома на диване Лафайет и Геркулес смотрели фильм. Лаф растянулся на коленях у Герка, уткнувшись в телефон. — Привет, ребят, — Герк помахал нам. — Александр, bonsoir! — поздоровался Лафайет, подозрительно поглядывая на мой багаж. — Ты решил переехать к нам? — Нет, — плоско сказал я, не желая рассказывать новости Джона. Парни перевели взгляд на него, и Геркулес поставил фильм на паузу, заметив его красные глаза. Джон сел на кофейный столик и глубоко вздохнул. — Мой отец. Лафайет склонил голову набок. — Он… ну, мы уверены, что он… умирает… Типа, реально. — Джон, — Лафайет потянулся и обнял его. Джон обмяк в его руках и стал плакать ему в плечо. Я грыз ноготь и пялился в пол, чувствуя себя пристыженным, так как не мог успокоить его лучше. Геркулес заметил, что мне неловко, и понимающе улыбнулся мне. Я улыбнулся в ответ уголками губ. Лафайет ворковал с Джоном, собирая его волосы. Вскоре Джон взял себя в руки и встал, вытирая глаза. — Нужно собираться. Я пошел за ним в его комнату и помог ему сложить вещи в чемодан. — Ты встретишься с моей семьей, — он попытался улыбнуться. — Ага. Они… они знают? Джон улыбнулся, теперь по-настоящему. — Да, я открытый. Ты понравишься Петси. Мальчикам не нравится ничего, если это не игры или порно. Полли милая. Я уставился в пол, завидуя семье Джона. — Хей, ты в порядке? — спросил он. — Да, просто волнуюсь за тебя, — это было не совсем враньем. — Не стоит. Люблю тебя, — он поцеловал мой лоб и ушел в ванную, чтобы собрать средства гигиены и принять душ. Я написал черновик письма Адамсу, в котором просил отгул, и я клянусь, если этот жирный, ленивый, наглый идиот мне что-то скажет, я лично выясню, сколько часов в этом году он потратил не на работу, а на гольф. Джон вернулся замотанный в полотенце. От воды его волосы распрямились. Он забросил все, что взял из ванной, в чемодан и закрыл его, затем надел боксеры и штаны, повесил полотенце на дверную ручку и плюхнулся рядом со мной. — Ты уверен, что поедешь со мной? — Божечки, да. Я хочу поддерживать тебя. Я знаю, что для меня это чуждо, поверь мне, прекрасно знаю, но это правильно. Он слегка улыбнулся и положил голову мне на колено. Я облокотился на спинку кровати, погладил его мокрые волосы и провел кончиками пальцев по щеке. Он тяжело вздохнул. — Так странно, — сказал он сдавленным голосом, поскольку его щека была вдавлена в мое колено. — Что именно? — Что я так себя чувствую. Чувак двадцать лет вел себя со мной, как последняя сволочь, но вот он на грани смерти, и я так страдаю. И что станет с Полли и мальчиками? Их придется растить мне? Или Марте? — Не знаю, детка, — он привстал и зарылся в мои руки. Это уменьшило вину от того, что он обратился за утешениями к Лафайету. Я тоже так могу. Я могу быть хорошим. В дверь тихонько постучали. — Войдите, — всхлипнул Джон. Зашел Лафайет с подносом, на котором стояли две чашки, из которых шел пар, и несколько печенек. — Что-нибудь ещё, друг? — Лафайет поставил поднос на кровать и поджал губы, глядя печальное лицо Джона. — Нет, спасибо, Лаф, все отлично. — Александр, как я понял, ты пьешь кофе в любое время дня и не особо жалуешь другие горячие напитки, правильно? — Да, — я взял кружку потемнее. — Спасибо. — А для тебя, mon ami, мой chocolat chaud. — Спасибо, — Джон взял чашку с горячим шоколадом. Лафайет тихо вышел их комнаты, закрыв за собой дверь. — Тебе правда стоит это попробовать, — Джон протянул мне кружку, и я сделал глоток. — Черт, а вкусная фигня, — я облизал губы и отпил ещё раз. — Прелести жизни с французом. Он ещё и макаруны сделал. Я взял один. — А как же. Как ты можешь так выглядеть при такой жизни? — Некоторые люди ходят в спортзал, Александр. Я смотрел свое тело. — Я слишком занят для такого дерьма. Печеньки оказались очень вкусными. Джон пил горячий шоколад, всматриваясь в чашку так, будто там хранились все ответы на вопросы мироздания. — Три наступит раньше, чем ты думаешь, — сказал я. — Знаю. Я не устал. — Добро пожаловать в мою жизнь. Посмотришь, как дела у нас, в подземелье, — я изобразил вампирский акцент. Не совсем, как в Трансильвании, но достаточно манерно. — Как ты это делаешь? Я показательно хлебнул кофе. — А что будет, если ты не выпьешь кофе? Заснешь? Я покачал головой. — Я умру. Не смогу ни работать, ни сосредоточиться, начнет болеть голова, а заснуть все равно не получится. Но тебе нужно поспать. Давай, Джек, — я подтянул одеяло, отставив поднос на пол, и допил кофе. Джон поставил чашку на столик рядом с шаткой башней из тарелок и залез под одеяло. Я встал и выключил свет. Прижимая его к себе, я пытался повторить то, что делал он каждый раз, когда я расстраивался и все-таки позволял ему успокоить себя. Он ткнулся головой мне под подбородок, и я почувствовал, как у него перехватило дыхание. — Ш-ш-ш! — от меня это звучало как приказ и совсем непохоже на то, как он шикал на меня, пытаясь остановить слезы. Он сжал мою футболку в кулак, и я почувствовал, как от беззвучного плача у него дрожат плечи, раскачивая кровать. — Мне… Мне жаль, что тебе грустно, — не зная, что сказать, я погладил его волосы. — Я злюсь, — он был так тих, что его голос было едва слышно. Я сжал его. — Почему? — Потому что мой отец — кусок дерьма! Всю свою жизнь он смотрел на меня, как на дерьмо. Бил нас, кричал на нас, но когда я нужен ему, я всегда рядом. Я… Я-я должен все исправить, я все-всегда должен все исправлять! Я — миротворец семьи Лоуренсов. А он умрет и освободиться от своей в-вины и своих по-поступков, из него сделают святого, — он всхлипывал мне в грудь. Я напомнил себе, что он говорил о том, как бы исправить свою семью, а не меня, его слова предназначались не мне. Я не мог отрицать, что они все равно делали больно, но игнорировал это. — Тогда не езжай. — Я еду не для него, и, агх, все подумают, что как раз наоборот, но я еду для родных. Я вроде хочу попрощаться с ним, но блин, к черту его. — Согласен, — я поцеловал его волосы, думая обо всем, что он делал, чтобы успокоить меня… чтобы исправить меня. Утешать кого-то было так чуждо мне, но я очень хотел помочь ему, и поэтому пытался. Я чувствовал, как моя футболка намокает, но мне было все равно теперь, когда он позволял мне успокоить себя, подобраться к уровню игры в «исправление», даже если получалось у меня не очень. Он заснул, не перестав плакать, и я задумался, будет ли мне лучше присмотреть за ним или все-таки попытаться поспать пару часов. Он беспокойно спал рядом со мной, а я наблюдал, не зная, чем ему помочь, но я мог хотя бы попытаться, по крайней мере, я бы не спал, если бы он проснулся. Однако он не просыпался, хотя его сон не был глубоким. Один раз он схватил меня за волосы и потянул, вскрикнув. Я мягко разжал его пальцы и погладил по спине; было больно, но я знал, что он не специально. Он часто задышал, и я, кажется, слишком сильно и быстро провел рукой по его плечу. Тем не менее, это сработало. Я старался, как мог. Быть хорошим. Доказать, что я могу быть достойным человеком. Я задремал, когда прозвучал его будильник, мгновенно выводя меня из транса. Я потянулся через Джона, чтобы выключить мерзкое пиликанье. Тот прижался ко мне крепче. — Джон, вставай. Пора ехать. Давай. Он вздохнул и потянулся, запрокинув голову, чтобы поцеловать мой подбородок сквозь бородку. — Так, давай без этого, — огрызнулся я, не желая поддаться ему и пропустить самолет. Он открыл глаза и сел. От фена у него спутались волосы. Я ухмыльнулся. Он такой милый по утрам. — Ты поспал хоть немного? — спросил он, зевая. Я издал неубедительный звук, и он покачал головой. — Ладно, пойдем. Вставай, — я встал и переоделся в одежду, которую ещё вчера достал из сумки: просторные джинсы и худи. Он оделся в свою обычную спортивную куртку и футболку с Селеной и едва волочил ноги, когда мы покидали комнату, стараясь не шуметь. К моему удивлению, Лафайет не спал. Он стоял в шелковой пижаме и тонких позолоченных очках, завязав волосы, и протягивал нам два бумажных стаканчика с крышечками. — Я хотел вас проводить, — он обнял Джона и поцеловал его в щеку. — Ты лучший. Я позвоню. — Хорошо, — он снова его обнял. Лафайет протянул мне руку, и я пожал её. — Bon voyage, спасибо, что едешь с ним. — Я не мог не поехать. Лаф тепло улыбнулся мне. Его темные глаза блестели под очками. — Окей, поехали, — Джон надел рюкзак и вытащил телескопическую ручку из чемодана. Лаф закрыл за нами дверь.