Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Дверь распахивается спустя долгие три минуты. На пороге стоит высокий парень: тёмные волосы собраны в небрежный пучок, в ушах металлические серьги-конго. Тэхёну на секунду кажется, что он ошибся адресом, но всё такие же большие оленьи глаза, прямой нос и маленький шрамик на гладкой щеке выдают незнакомца с потрохами. Тэхён не может ошибаться. — Привет, Чонгук, — нервно улыбается Тэхён. Глаза младшего на секунду расширяются, то ли от удивления, то ли от ужаса. Тэхёну хочется думать, что от того, что узнал. — Тэхён, — поражённо выдаёт тот, будто самому себе не верит. Они так и стоят, осторожно осматривая друг друга, боясь сделать лишнее движение. Тэхён видит, как в напряжении чонгуковы руки покрываются венами из-под рукавов толстовки, как толика грусти пробегает поперёк глаз, тут же сменяясь тихой обидой и чем-то ещё… облегчением? — Чонгук-и, кто там? — в коридор выбегает привлекательная девушка. У неё такие же большие глаза, как у Чонгука, светлая кожа и обворожительная приятная улыбка. Звонкий голос заставляет обоих отмереть. — Это Ким Тэхён. Он… когда-то жил в доме, в котором сейчас живёт твоя семья. Он переехал в Сеул лет шесть-семь назад, — прочищает горло Чонгук. — Оу, классно! Чего ты его на пороге держишь? Пусть заходит! Девушка буквально затаскивает обоих в дом, ведя сразу на кухню, по дороге представившись как Давон. Она готовит им чай, вытаскивает из холодильника профитроли, насыпает в тарелку печенье и без умолку болтает о том, что, в принципе, за шесть лет ничего тут толком и не изменилось. Тэхён слушает вполуха. Он с каким-то неведомым ему ранее упоением оглядывает кухню. Всё как он помнит. Сколько бессонных ночей они провели в этой кухне? Строили шалаши под столом, учились готовить кимчхи, измазавшись в приправах; крали из холодильника колу, делали лёд из чая, сожгли сковородку, пытаясь приготовить чипсы из картошки и говорили о многом. О мелочах, о чем-то таком важном для них в том светлом прошлом. Тэхён помнит о чём. — Нуна, можешь оставить нас? — неожиданно слишком серьёзно произносит Чонгук, останавливая девушку на полуслове и вырывая Тэхёна из собственных воспоминаний. Давон резко замолкает. — Конечно. Я, если что, буду в гостиной, — мягко отвечает она. Взгляд Чонгука тоже смягчается, и он улыбается ей. Тэхёну кажется, что он тут как никогда лишний. — Зачем ты приехал? — спрашивает Чонгук, как только девушка покидает кухню и за ней закрывается дверь. Он смотрит на Тэхёна в упор, будто пытается залезть в его мысли, найти там что-то абсолютно ужасное и гадкое. Находит только глубокую темноту и спутанные узлы чувств. Тэхёну всё ещё страшно. Возможно, уже действительно поздно что-то менять, но, боже, он хочет попытаться. Один только раз. А для этого нужно быть честным. Поэтому он отвечает взглядом на взгляд и произносит: — Я хочу всё исправить. — Поздно. Хосок, он… теперь с Чимином, так что не думаю, что… — Я знаю, — просто отвечает Тэхён. — Ты причинил всем много боли, знаешь. Они долго это переживали. Ты просто исчез. — Знаю. — Думаешь, у тебя есть право появляться здесь спустя шесть лет и думать, что можно всё исправить одним только «Прости»? — Нет, у меня нет на это права. — Но? — вопросительно изгибает бровь Чонгук, понимая, что Тэхён не намерен продолжать. — Но всё же я здесь, — выдыхает он. Они молчат ещё несколько долгих минут, после чего Чонгук немного смягчается и как-то устало выдыхает. — Мне было тринадцать, когда я узнал, что у моего отца, который вечно был в командировках, на самом деле просто была другая семья. Я сразу её невзлюбил. У моей мамы диагностировали последнюю стадию рака и она вынуждена была лежать в больнице, а меня забрали в эту семью. Я ненавидел Хосока и это было взаимно. Он был громким, шумным, несуразным каким-то, казался до одури глупым и самонадеянным. Я направлял всё внимание родителей на себя. Казалось, если что-то заберу у него — станет легче. На самом деле, я завидовал. Он занимался тем, что ему нравится — танцами и великами. Родители не требовали от него высоких оценок, у него были такие друзья, как ты и Чимин. У меня ничего не было. Я злился из-за этого и завидовал. Я думал о том, что есть такого у него, чего нет у меня. Я так и не понял. А потом умерла мама и… Хосок неожиданно стал единственным, кто был со мной. Мне казалось, что он меня понимает. Папа говорил, что мужчины не плачут, а Хосок пробирался ночью ко мне в комнату и плакал вместе со мной всю ночь и говорил, что плакать — это нормально. Ему ведь тогда было уже шестнадцать. Я спрашивал, почему он это делает, он сказал, что вместе легче что-то пережить, что старшие не поймут, у них заботы о похоронах и документах, у них нет времени на грусть. Они грустят внутри, а мне тогда хотелось кричать о своей потере на весь мир, и чтобы меня пожалели. Хосок сказал, что все теряют, что этого не избежать. Он сказал, что будет рядом. Я потерял маму, но обрёл брата. Я знал, что не один. И хоть меня с тобой или Чимином сложно было назвать друзьями, вы всё равно таскали меня с собой, чтобы я не оставался в одиночестве. Это было приятно. — Мне так жаль, — произносит Тэхён как-то слишком тихо и немного… поражённо? Почему сейчас это звучит так ошеломляюще? Тэхён ведь и раньше это знал. — Я говорю это не для твоего «жаль», — мотает головой Чонгук и продолжает. — Я знал, что ты чувствовал едва ли не лучше, чем кто-либо. Я ведь тоже терял. Рядом с тобой было так много людей, готовых тебе помочь, но ты так подло поступил. Со всеми. Я думал, что не вправе осуждать твой поступок, но ты причинил боль людям, которых я люблю и у меня не такое большое сердце, чтобы простить это. Так что, если ты не уверен в том, что чувствуешь и не готов пойти до конца в своём стремлении — лучше уезжай. И я никому не скажу, что ты тут был. Если ты хочешь извиниться только лишь для своего собственного успокоения — лучше не нужно. Тэхён чувствует, что Чонгук проверяет его. Он не позволит причинить кому-либо боль. Тэхён так за это благодарен. На самом деле, он всё ещё не знает, как исправить то, что натворил, но, боже, Тэхён всю жизнь был уверен в том, что чувствовал. — Я поступил ужасно. С Хосоком, с Чимином… с тобой. Извинений никогда не будет достаточно, но всё же, прости меня. Я был растерян, мне казалось, что никто не понимает меня, что всё это лишь жалость. Я… стал ненавидеть себя и людей вокруг. Мне казалось, что это никогда не закончится. И ты прав, я просто сбежал. Но я ни единого дня не позволял себе забыть о том, что сделал. Я запрещал себе думать о хорошем и мечтать. Я запер себя в своей же вине и жалел больше, чем кто-либо. Я бездействовал, но… я больше не хочу так. Если у меня есть хоть маленький шанс на прощение — я сделаю всё для этого. И… я хочу остаться. В любой роли, которой они мне позволят. Тэхён впервые за всё время так откровенно рассказывает о своих мыслях. Кажется, даже с Намджуном Тэхён строил сплошные стены. Он впервые чувствует себя собой. И больше не хочет возвращаться к прежнему Тэхёну. — Я понял тебя, — отзывается Чонгук и встаёт из-за стола. — Я отвезу тебя к ним. Но не думай, что я забуду всё это так просто. — Для меня и этого достаточно на первое время. Спасибо, — Тэхён переполнен благодарностью.***
Тэхён по привычке хочет сесть на заднее сидение и позвать Намджуна, но вовремя себя одёргивает. Наверное, Намджун вне себя от паники. Тэхён не сменил сим-карту, тот наверняка не может дозвониться. Нужно будет позвонить и извиниться, но после. Всё остальное после. Тэхён всё же садится на переднее сидение, пристёгивается, мнёт в своих руках пальто, прочищает горло, усиленно думает, что скажет им при встрече, но в голове только обрывки фраз. Он смотрит через окно, как из дома выходит Чонгук, а за ним — Давон. Они недолго говорят о чём-то, а после девушка аккуратно касается его руки и подтягивается на носочках, целомудренно целуя Чонгука в губы. Он нежно обхватывает её тонкую талию одной рукой, притягивая ближе, а после отстраняется и направляется к машине. Тэхён выдыхает. Чонгук уже совсем взрослый. Сколько ему? Двадцать? Двадцать один? Между ними разница года два, не больше. — Родители вообще в Кваджу переехали к бабульке. Уже с год там живут, приезжают на праздники, — рассказывает Чонгук, пока они едут к дому Хосока и Чимина. У Тэхёна с каждым метром сердце в два раза быстрее биться начинает, а с таким количеством ударов в минуту долго не живут. У него ладошки потеют, чёрные волосы ко лбу липнут. — Это твоя девушка? — почему-то спрашивает Тэхён. Это, вообще-то, не его дело, но впервые за шесть лет в нём проснулось любопытство и он просто не успевает остановить себя. — Типа того, — отстранённо отвечает Чонгук, смотря на дорогу. — Типа? — У нас всё временно... наверное. — Она красивая девочка. — Она старше тебя на пять лет. — Да ладно? — поднимает брови Тэхён. — Выглядит на двадцать. — Почему тебя интересует моя «девочка»? — выпаливает Чонгук и, кажется, начиная нервничать. — Да так, просто напоминает мне кое-кого. Тот же разрез лисьих глаз, ямочка на щеке, улыбка сердечком, блестящие волосы. Даже манера речи напоминает его. — Кого? — Никого. — Странный ты. — Разве я не всегда таким был? Чонгук молчит, потому что нет. Не таким. Теперь в Тэхёне боль с темнотой скребётся.***
— Может, всё-таки вылезешь из машины? — спрашивает Чонгук. Они уже минут пять как приехали. — Да, — еле выдавливает Тэхён и, наконец, открывает дверцу, выходя из машины. И, только захлопнув дверь, сразу же сталкивается взглядом с ним. Где-то в параллельной вселенной Тэхён подбегает к Хосоку, обнимает его крепко-крепко, из рук не выпускает, утыкается холодным носом прямо туда, где в артериях и венах неистово пульсирует горячая кровь. И он зубами кусок мягкой кожи отрывает, хосоковой кровью заливается, которую до сих пор со своих рук смыть не может и боится этого. В параллельной вселенной Тэхён Хосока целует до онемения, до головокружения, до спазма во всех внутренних органах. В реальности тэхёновы ноги корни в асфальт пустили. Он двинуться с места не может, дышать тоже, смотреть даже больно, но взгляд оторвать всё равно не получается. Хосок прямо перед ним. Стоит. На своих двух. В шоколадных волосах прячутся звёзды, в глазах один только космос, в подрагивающих руках чашка зелёного чая, в другой руке — корм для собаки, что прямо сейчас ластится о его ногу и тоже хочет урвать кусочек внимания хозяина, но без толку. Потому что точно так же, как глаза Тэхёна прикованы к хосоковым, те прикованы к нему самому. Так же смотрят на него, изучают, вспоминают, сравнивая с образом из давно потерянного детства. — Смотри, кого я привёз! — Чонгук выглядывает из машины, опирается на дверцу и самодовольно улыбается, будто сам его из Сеула и приволок. Хосок аккуратно ставит чашку на дворовый столик, туда же кладёт корм и на свинцовых ногах делает шаг. Шаг, который Тэхёну кажется таким огромным, что он почти умирает внутри, почти хочет отступить, спрятаться, уехать обратно. Это страшно. Но старший делает ещё один шаг, и ещё, и так до тех пор, пока не оказывается на расстоянии вытянутой руки. — Ну, здравствуй, — хрипит Хосок, потому что в горле огненные шары мечутся, вместо слов только молчать хочется. — Здравствуй, — отзывается Тэхён так тихо, что сам себя не слышит. — Ну, я поехал? — не вовремя вклинивается Чонгук, что просто кожей чувствует царящую вокруг них неловкость. — Ага, — кивает Хосок, не обращая внимания на брата. Машина отъезжает и вокруг уже не слышно никаких звуков, кроме тявканья собачки, которая пытается запрыгнуть на стол, потому что корма она так и не дождалась, а кушать хочется. — С возвращением, — говорит Хосок и Тэхён переживает ещё одну маленькую смерть от его голоса, хриплого и низкого, но такого родного. Сколько таких смертей Тэхён уже пережил? Шесть лет для него каждый новый день — это маленькая смерть. Крошечная могилка на кладбище воспоминаний. Но впервые Тэхён эту смерть принимает от любимого голоса, от трогающего его душу взгляда. Такую смерть Тэхён себе хочет, такую ищет, с такой живёт. — Спасибо, — в лёгких нет воздуха, но Тэхён всё ещё что-то выдыхает. — Зайдёшь? — почти робко, почти с надеждой. — Конечно. Они молча идут к дому по вымощенной речными камнями дорожке. Тэхён смотрит на спину Хосока, что идёт впереди, и так хочется его обнять, вдохнуть наверняка знакомый запах, ткнуться носом между лопаток, смять ткань свитера на животе и простоять так до следующей зимы. Но смелости Тэхёна хватает только на то, чтобы не разрыдаться как пятилетнему ребёнку, как когда-то давно, когда Хосок ему мороженое растаявшее в руки вкладывал при первой встрече и на разбитые коленки дул. Они проходят в дом, где так вкусно пахнет едой, тепло и светло, приятно. Тэхён был бы не против называть это место своим домом, потому что сейчас у него этого самого дома нет. — Хён, ты Микки покормил? — выглядывает из кухни Чимин и так и застывает с лопаткой в руке и кухонным полотенцем на плече. Тэхён чувствует, как над ними сгущается молчание, как закручивается спиралями в стены, под кожу, в горло. Ему срочно нужно что-то сказать. Что-то вроде: «Почему ты такой красивый?» или «Прости, что я такой глупый, потому что после всей боли, что я вам причинил, я всё ещё хочу быть рядом с вами каждый день». Но всё, что в итоге получается, это вымученное: — Привет. Чимин на секунду меняется в лице. Он весь пропитан обидой: закусывает до боли губы, силится не закричать, сжимает руки в кулаки, напрягается весь, грозится бомбой взорваться, ему можно. За все те пятьсот непрочитанных сообщений, за три недели ангины, за сбитые колени, за дырку в груди, за рельсы, за тот ужасный вечер, за сжигающие поцелуи и касания той ночью, за картину, за воронов, за всё, что Тэхён причинил ему. Не бессмертному, совсем не сильному человеку, всего лишь Пак Чимину. Он роняет лопатку, пачкая плитку на полу, срывает полотенце с плеча и роняет туда же, сводит брови к переносице и издаёт что-то между всхлипом и рыком. Срывается быстрее, чем Хосок успевает среагировать и забегает в комнату, закрывая за собой дверь на защёлку и отказываясь кого-либо впускать. Имеет право. — Прости, Чимин просто не ожидал тебя здесь увидеть. Он впечатлительный, ты знаешь. Он тебя не… — «ненавидит» так и остаётся не озвученным. Он видит по выражению тэхёнового лица полное смирение. Тэхён должен быть смелым. Сейчас или никогда. Иначе вообще не имело смысла приезжать. Он вымаливать прощение на коленях будет, если нужно. Потому что он отчаянно хочет, чтобы его простили. Он себя никогда не простит, этого более чем достаточно. Он медленно приближается к запертой двери, прислоняется к ней лбом и вновь пытается вдохнуть. — Чимин, прости, что так долго. — Уходи! — раздаётся из-за двери таким голосом болезненным, что Тэхёну и правда хочется уйти, лишь бы Чимину легче стало. Но он не купил билет обратно, потому что не хочет возвращаться. — Я не уйду. Совсем. Буду под этой дверью жить, буду тут стоять, спать. Буду сидеть тут и рассказывать тебе всякие глупости. Отвечу на каждое твоё сообщение. Я читал. Что ты спрашивал? Был ли кто-то, кто разделял мою боль? Нет, я ел её столовыми ложками на завтрак, обед и ужин один. С кем я праздновал Рождество? Один, но у меня была собака. Ёнтан, он был таким милым, я праздновал с ним все праздники. Хочешь немного чёрного юмора? Его сбила машина четыре года назад. Тоже осенью. Что же ещё? Сколько у меня было любовников? — Зачем ты здесь?! — кричит Чимин. — Потому что… я скучал. За дверью только тишина. Тэхён тяжело вздыхает и медленно сползает по двери на тёплый ворсистый ковёр. Хосок не услышал толком, что Тэхён говорил, потому что вибрации его голоса затопили внутри него все берега, зашли под кожу, пустились по венам вместе с кровью, пробрались в самую глубину всего его нутра. Он подходит и садится рядом с притихшим Тэхёном. Даже простое прикосновение плеч через слои ткани вызывают толпы мурашек. — Ты можешь до утра тут просидеть. Чимин бывает упёртым. — Мне ли не знать? — улыбается Тэхён. Впервые так неосознанно, самими уголками, впервые за шесть лет не вымученно. — Но все мы люди. Он захочет есть, или в туалет, ему нужно на работу ходить в конце концов. У меня времени много, я могу тут всю жизнь сидеть. К тому же, я заслужил. — Тебе не нужно всю жизнь. Он просто на эмоциях… он так грезил об этой встрече, что просто растерялся. — Я вообще-то всё слышу, — бурчат за дверью, что вызывает у Хосока улыбку. Тэхён смотрит на его улыбку и у него самого что-то из груди рвётся, так сильно и грубо, изнутри прямо. Он улыбается, улыбается и задыхается одновременно. Осознание, что он рядом с ними прокалывает иголками глаза. С хосокова лица пропадает улыбка и он ошарашено смотрит на беззвучно рыдающего Тэхёна. — Эй, не плачь, не надо, — растеряно говорит Хосок и хочет было потянуться к тэхёновой щеке, стереть ненавистную влагу, разгладить складку между бровями, но останавливается на полпути. Потому что не уверен, что ему Тэхёна вообще касаться можно. Потому что, кажется, если коснётся, уже не сможет остановиться, руку обожжёт, до мышц, до костей. А у него Чимин, в голове и в сердце, и под кожей тоже. Тэхён из-за слёз этого прикосновения уже и не видит. Перед глазами размытое стекло. Он упирается руками в пол, дрожит как лист на холодном осеннем ветру и взрывается в один момент всем, что внутри сидело, что раздирало, что болело, кровоточило, каждый день по куску отрывало, в мясорубке перекручивало. — Прости, прости, что поступил так ужасно. Прости, что зарылся глубоко в своей боли и больше ничего не смог видеть, что поддался этому ужасному тёмному чувству, что есть во мне, закрылся от вас, оставил. Прости, что разбил тебя, что разбил Чимина, что сам разбивался… каждый день. Я такой слабый и жалкий. Я приехал, чтобы ещё хоть раз увидеть вас, а теперь просто не смогу уйти. Даже если выгоните. Буду вместе с вашей собакой под дверью ночевать, но не уйду. Пока не дадите мне ещё один шанс. Боже, я не уверен, что мне хватит одного шанса. Может, мне понадобится десять тысяч шансов, чтобы сделать всё правильно, и это эгоистично с моей стороны, просить об этом, но… я прошу, — Тэхён уже не контролирует, что и как говорит. Захлёбывается слезами и наверняка выглядит очень жалко, он ничего из-за слёз не видит, руки трясутся, кажется, он вообще вот-вот потеряет сознание. Всхлипы перебивают половину слов и Тэхён не уверен, что Хосок из всего этого хоть что-то понял. Но Хосок впитал в себя всё до последнего звука. Чимин тоже. Он аккуратно открывает дверь. Хосок видит, какие красные у него глаза. Но Чимин не плакал, нет. Сдерживался, как мог. Чимин срывается и обнимает первым, гладит по волосам, позволяет Тэхёну сминать свою одежду, утыкаться носом в шею и хрипеть, выплёскивая свою боль вперемешку с какой-то сумасшедшей надеждой. Хосок только сидит изваянием и двинуться не может. Потому что сам только что эту боль сквозь себя пропустил. Потому что Хосок ненавидел его, потому что ненавидел себя, ненавидел весь этот грёбанный мир, но простил. В тот же день, проснувшись в палате, когда руки и спину будто ломало пополам, голова на части раскалывалась, а ноги вообще не чувствовались. Уже тогда простил. Это был почти осознанный шаг, Хосок сам так захотел. Он ведь тоже испортил жизнь Тэхёну, обрёк его на такую боль. Может, если бы Хосок этого не сделал, не было бы шести лет боли для Тэхёна? Но, может, его бы самого сейчас не было, поэтому всё в итоге так, как сложилось. — Мы простили, давно уже, — шепчет Чимин и обнимает сильнее. Смотрит на Хосока, тянет к нему руку через тэхёново плечо и переплетает пальцы, возвращая того из мыслей обратно. Чимин несмело улыбается ему. Хосок так же смазанно отвечает, сжимая руку своего парня крепче. Теперь всё будет по-другому, они не подростки, они другие. И именно поэтому, шаг за шагом, навстречу, а потом в одном направлении. Тэхён здесь, остальное уже не столь важно. Хосок осторожно тянется рукой к дрожащей спине и похлопывает почти неощутимо, но для Тэхёна — насквозь продирающе. И говорит тихо и нежно: — С возвращением домой.и я рад, что на свете есть расстояния более немыслимые, чем между мной и тобой.