Ответы Курильщика

Курильщик спрашивает у Помпея: Опиши круг, на котором ты заметил на себе весьма заинтересованные взгляды Курильщика во время его "игры в раздевание вожаков" и что из этого вышло. Зоя Красных спрашивает у Курильщика: Опиши круг, на котором твоя игра в "раздевание вожаков" зашла дальше планируемого. КУРИЛЬЩИК Дом носит маски. Дом играет в игры. Абсурдные правила определяют траекторию полёта мыслей. Маски здесь чтут, они прирастают к лицу, наплывая волнами, сливаются с кожей, заменяя ее. Они прирастают к нутру, создавая образы, яркие или мрачные живые, движущиеся картинки. Немое кино. Иногда кажется что только меня из всех жителей Дома занимают эти образы - напускная важность, тонны косметики, картонные фигуры, даже приветственные фразы при встрече - заученные, отточенные. "Вожак должен быть бледен и зловещ..." Кто придумал эти костюмированные развлечения? Карандаш вкрадчиво скребет по бумаге, альбомный лист предусмотрительно закрывается от окружающих рукой. На нем - разбросанные обрывки обликов: подведенные и неподведенные глаза Стервятника. Вариации на тему того, как выглядит Рыжий без очков. Слепой в растянутом свитере и он же, рядом, в белой рубашке, по-фазаньи накрахмаленной. Лэри с серьёзным выражением лица. Джин в косухе как у Логов. Забавно. А на другом листе - то же самое, только в стихах. Не законченное, недолепленно-недоплетенное, сырое, как трава на рассвете: В Доме в игры играет каждый, Хоть по правилам, хоть - без них - Месть, реванши и власти жажда, Кто-то ангел, а кто-то - псих, Я свои придумал от скуки, Чтоб хоть как - то себя отвлечь: Куртки, клепки, причёски, руки, Ирокезы и пряди до плеч - "Раздевая", разоблачая До нутра, до простых начал, Всё их образы развенчаю! - Голос внутренний мой кричал... Отделяя суть от мишуры, ежедневно смешивая черты Вожаков между собой, перенося их на терпеливую бумагу, я и не замечал, как забавное занятие превратилось в любимое развлечение. Если раньше - почти засыпал над супами и котлетами, то сейчас - с живым интересом разглядываю сидящих за соседними столами. Это похоже на рыбалку - только усложненную: пока не снимешь чешую, сложно понять, кто попался на твой крючок. А ещё сложнее - распознать, когда ты попадаешься сам... Глупой выдумкою своею Сам себя я загнал под плеть: Поднимаю глаза на Помпея, И уже не могу не смотреть. Вызывающая причёска, Псы послушные там и тут, Говорит он легко и хлестко, Не боясь, что не так поймут. Сильный, бойкий, любого крепче, Что ему до людской молвы! Он плевал, что по Дому шепчут "Не сносить ему головы!" За столом Шестой он хриплым голосом декламирует что-то про ядерные взрывы, приправляя и без того беспокоящее других повествование пряными словцами и сатанинским смехом. Псы ловят каждое слово своего лидера. - Хоть бы немного приглушил голос! - вспыхиваю внутри себя. - Как будто все хотят слушать его истории!! Нет, может, конечно, кто-нибудь и не хочет. Но все слушают. С других столиков на Помпея летят вороватые взгляды. Каждому первому в Доме уже известно, что он готовится к схватке со Слепым. Никто из этих пялящихся на него зевак, наверняка не верит в успех этого предприятия, но готов поклясться, что ни один не хотел бы встретиться в открытом бою нос к носу с этим огнедышащим панком, у которого в глазах чёрт знает что - и сквозь дерзость, рвущуюся к власти натуру, сквозь повадки бойцового Пса, необузданную энергию, неужели один только я вижу в этих глазах что-то до одури весеннее?! В центр мишени ножи метая, Цель наметив, что всем ясна, Он, наверное, сам не знает, Что в глазах у него - весна... А косуха, что чуть потерта, Так идёт к широким плечам. Не признаюсь ни Богу, ни черту, Что он снится мне по ночам!!! На исходе листы альбома, Краски, уголь, кистей завал - Никого из жителей Дома Столько раз я не рисовал... "Завтрак съешь сам. Обедом поделись с другом," - гласит известная пословица. Табаки, сидящий слева, ловко управляется с супом, умудряясь делиться с друзьями весьма своеобразным способом: вокруг разлетаются сальные брызги и салют из хлебных крошек. Дрожащие, покрытые холодным потом собственные руки опасливо убирают заветный альбом с линии огня - масляные пятна в нем вовсе ни к чему - пусть лежит на соседнем стуле с другой стороны. Вслушиваюсь в бренчание ложки Шакала по тарелке, в тихое гудение сытого Толстого, которого кормит Горбач, растворяюсь в звуках Четвёртой, лишь бы не ощущать в ушах этот терпкий, пробирающий до костей, голос. Манеру разговора. Лишь бы не ловить у себя в мозгу дурацкую мысль - как же ему идёт рассказывать про ядерные взрывы... - Влюбился, дурак?! - негодует рассудок, не понимающий, куда делось самообладание и желание засыпать других вопросами. Все вопросы теперь во мне самом. Куда подевалось терпение, внимание, куда, вообще, утекают мысли? - Куда??!!!! - терзаю свое сознание, думая вечером, куда же дел альбом. Если он, со всеми этими рисунками и стихами оставлен в столовой, это катастрофа. Ка-та-стро-фа. Движимый остатками надежды все таки не быть посмешищем Дома, ежесекундно теряя оптимизм, перерываю покрывало общей кровати - вдруг он завалился туда, в складочки, щелочки, в одеяльные гнезда и норы. Отчаянно зажмуриваюсь. Тяжелые под вечер веки сигнализируют о желании спать. Мозг отвергает такое предложение - слишком взвинчены нервы. Распахнув глаза, я врезаюсь ресницами в чужие ладони. Интересно, в чьих привычках так шутить? Секунду медлю, принимая правила игры в угадайку. От внезапно вторгшихся в моё личное пространство рук пахнет сигаретами, какими то травами и кожей, а ещё металлом и, почему то, "Взлетной" карамелью. Шепот на ухо: - Угадай, кто. Внутри зарождается ядерный взрыв. Отвечаю беззвучным, нерасслышиваемым шелестом губ: - Помпей... Звук довольной и удивленной ухмылки в ответ - как будто он не ожидал быть опознанным так быстро. Но разве можно не узнать голос, который звучит в ушах круглые сутки? Меньше всего я сейчас понимаю причину его визита сюда. Больше всего - хочу, чтобы он никогда не уходил. Помпей молча, изучающе смотрит. На общей кровати рядом со мной лежит мой альбом и карандаш. Я делаю попытку провалиться со стыда. Отступать некуда. Понимают ли состайники всю суть ситуации? Не знаю. Сфинкс въедливо смотрит на чужака, щуря изумрудные глаза - сканирует на предмет опасности для Слепого. Табаки, набивая трубку какой-то неведомой травосмесью, косится исподлобья. Притихший Македонский машинально заваривает чай, так он делает, увидев любого вошедшего, но из-под рыжей челки на мгновение сверкнули красные искры. Вспоминаю про завоевательские планы Помпея, объясняя для себя происхождение подобных взглядов. - Вы серьёзно? - задаю вопрос в собственной голове, - вы правда думаете, что вот сейчас, вернув мне потерянный альбом и карандаши Большой Пес вцепится в горло мирно спящему на матрасе у стены Слепому? Горько усмехаюсь собственным мыслям - вызывать на бой по-честному куда опаснее. Бросать вызов - так при всех, громко и в лицо, драться до последней капли крови... Сгоняю с себя мурашки - страшно. Наверняка не только мне. Но не опустится Помпей до нападения на спящих, до прицела в спину, за это и считают его многие слетевшим с катушек. Руки, прикасавшиеся к моему лицу, лежат теперь на ручках коляски. - Прокатимся? - заглядывает он мне в глаза, взяв с кровати альбом и карандаш. Молча киваю, предчувствуя участь быть павшим в бою за любовь. Коридор бесконечно долог, крепкие ладони направляют коляску, чуть касаясь кончиками пальцев моих плеч. Видимо случайно. А дрожь в этих ладонях, пробегающая импульсами - случайна ли? В библиотеке пахнет книгами и пылью. Помпей садится напротив меня в старое кресло, сжимая руками подлокотники. На щеках его - чуть заметный румянец, в глазах - улыбающиеся блики. Смотрю в них, пропадая окончательно. Тону в глубине. Спасение утопающих - чьих рук дело? Где мой спасательный круг?! Широко улыбаясь протягивает мне альбом и карандаш. На его лицо падает лунный свет из маленького окошка, которое почти под потолком. - Нарисуешь меня ещё? Я готов позировать. На подоконник маленького окна садится мотылек. Разум, наконец, позволяет щекам залиться краской. Я рисую Помпея. Я буду рисовать его каждый день. ПОМПЕЙ Пестрая гомозня столовой взлетает шаловливым попугайчиком, вопит и яростно тарабанит крысиными вилками, смеется и передразнивает Псов, уважительно-скорбно посвистывает у стола сородичей и, испуганно шарахнувшись черно-белого мира, скачет по столу четвертой разношерстным мячиком. Выцепляю: Падаль хихикает над ужимками Микроба, Викинг мотает головой, порывается проколоть близ сидящих. Воплеволна вспыхивает и разбивается о черные камни, рвет алую леску Гупи. Перелай Сони и Рикшы, Фара злобно отсвечивает фиолетовым пятном, и когда только успевают. Хомяк суетливо вертится, набивает щеки. А вот это уже интересно. За столом первой спесиво игнорируемая прогалина, Джин презрительно кривит губы, гримаса множится, как в зазеркаленной комнате. Рукой подзываю Разберусь, кидаю взгляд на обезличенное сборище. Понятливый лог торопливо шепчет: бунт, коллективная жалоба, перевели в 4, крестник Сфинкса. *присвистываю. Ну точно – в 4 пополнение. Новичок испуганно жмется к креслу, как утопающий, вцепляется в вилку. В груди разрастается умиление: чисто робкий котенька в вольчем логове. Наблюдаю за парнем. А может, и не робкий: взгляды, украдкой разбрасываемые по столовой, могли поспорить с ядерной боеголовкой. Оборачиваюсь к своим, делюсь красочными воспоминаниями киномана: мол, ядерный взрыв может оставить от человека выженную тень. Вот так жил-жил, на гроб копил, а он и не понадобился. Хохочу над нелепицей, обеспокоенно переглядывающиеся Псы расслабляются, зажигаются улыбками… Дни летели сверкающими лезвиями, бликовали Домовской тревогой и ожиданием. Чудачье, ей богу: ну что сделает мне доходяга бомжацкой наружности. Ни воли ни ума, лупасится в пустоту, а Дом по швам трещит: то Крысы беснуются, то Фазаны изгнание из Лимба проворачивают, то в третьей плач и скрежет зубов: ленточки не завезли, а это очень важно, да. Мои, впрочем, не лучше: пролетает давеча над главою алая струя, шмякается на подушку Психа. Того аж затрясло, чуть пена не брызжет. Крючок мнется около едва не рыдающего Красавицы и тарелки недозаправленных бутеров. Велю отмыть и просушить подушку до отбоя, или пусть отдает свою. Да знаю я, что смеркается. Ничего, соображать будет быстрее: знал же, в чьи руки сунул кетчуп. Крючок уставился на меня, как Кобейн на Эксла Роуза. Вот это наглость-чувствую какую-то затаенную гордость, если выживет тут, ему будет все нипочем, но клыки обнажаю. Крючок вздыхает и с видом великомученика направляется в ванную, в компании истекающей подушки и виновато семенящего Красавицы. Псих глубоко дышит и старается не переубивать всех к чертовой матери. Молодец. Да, мои, может, и не лучше, но у них есть я. А значит, все выправится. *Потягиваюсь, иду на ужин Столовая полупустынна, взгляды Курильщика все настойчивее и настойчивее. Веселюсь, кручу в пальцах чайную ложечку: он и правда думает, что незаметен? Похоже да – осматриваю столовую – никто ничего не замечает. Голод дает о себе знать. Отвлекаюсь от наблюдателя и улыбаюсь рисовой запеканке. Церемониймейстер Лавр чинно представил нас другу другу, запеканка улыбнулась. Кэрролл напомнил об авторском праве и пригрозил учебником матана. Курильщик жадно смотрит, ловит улыбку, вслушивается в голос. Мой внутренний павлинчик красуется, распушает хвост. Украдкой наблюдаю за пареньком, в груди разгорается азарт и тут же сворачивается клубком странная робость. Пока я пытался разобраться в происходящем, столовая потихоньку угасала, крики, смех и перебранки выплескивались из зала и затихали в Домовских закутках. Я остался один и блаженно откинулся на спинку стула: люблю такие нежданные спокойные минуты. Снизу донесся тихий стук: карандаш у ботинка. Верно, Курильщик обронил. Поднимаю, отмечая на лакированной поверхности следы зубов. Альбом у стола 4. Совесть смело повела войска в бой на вражеское любопытство, но будем реалистами: у неё не было ни малейшего шанса. Пробегаю рисунки глазами: вот умытый Стервятник, а вот и Слепой, переодетый в чистое-выглаженное. Внутри ворочается и шипит недовольная зверюга: что за внимание этим умертвиям, а где я? Переворачиваю лист, чудище довольно вздыхает: россыпь Помпеев. Вглядываюсь в черты бумажного двойника: хорош, очень хорош. Рвется в бой, кажется, поднеси к альбому спичку и вспыхнет сера. Листаю дальше: вот я улыбаюсь, а вот морщусь при виде киселя. Вот бросаю на состайников недовольно-предупредительные взгляды, а вот умиротворенно ковыряюсь в тарелке. И, главное, выражение передано отменно, схвачена самая сущность. Любуюсь, чудище обнадежено урчит. Недоуменно вслушиваюсь. Внутреннее "Я" закатило глаза и назвало балбесом. Сердце потянуло и сладко заныло. Однако, здравствуйте. Отвлекаюсь на стихи, четверостишья разбросаны по страницам. Я читал его по слогам, По пол-строчки, по предложению, По широким гулким шагам, По эмоциям, по движениям, Я смотрел на него, таясь, Не давая для сплетен повода, Ни к чему эти слухи и грязь, Ни к чему, чтобы ели поедом, И, теряясь в сером дыму, В стенах Дома, что дышит стужей, Кто бы знал, как сказать ему, Что он нужен... Что он мне нужен... Странная, обжигающая смесь воодушевления и робости прокатилась волной, затренькали трогательные колокольчики, бросило в жар. Предпочитаешь, прежде действия, наблюдать, незаметно для остальных? В этом мы похожи, к счастью, иначе я мог бы спугнуть тебя. Поедов я не боюсь, и тебя научу, а вот стужу пора изгонять. Пока я рассуждал, робость с едва признаваемом в самом себе страхе рассеивалась, сменялась решимостью идти до конца и будь что будет. Ты тоже нужен мне, Курильщик. Довольно улыбаюсь, шурую к дверям 4. Все завалено и заверчено, каскад шума и запахов: кофе перемежается с петрушкой, полиролью. и ладаном, диктор надрывается из-под кровати. Гитара пересмешничает с саксом, воздушный змей бесшумно хмыкает с потолка. Картина маслом «Не ждали» . Зеленоволосый Лэри охает и плашмя брякается на кровать. Окутанный нитями, бусами, фруктами и тканями, Шакал весь подобрался и навострил уши, пройдя иглой очередную бусину. Сфинкс вертелся у мысленного зеркала, и, придирчиво примеряя реакции и линии поведения, смотрел покуда задумчиво, как каскадер на актера, решившегося самолично выполнять трюки. Горбач свесился с кровати и тихонечко засвистел, подзывая Наннету, всовывая в её клюв кусочек мяса, мне становится не по себе. Македонский ,вздыхая, как нянечка на вечной продленке, достает кружку и пакетик заварки. Курильщик, спиной ко мне, шарит между матрасом и спинкой кровати, лихорадочно тормошит подушки. Сердце заходится в бешенной пляске, но к парню подхожу с повседневной бравадой. 4 то ли замерла в ожидании, то ли чихать хотела на происходящее. Закрываю глаза ладонями. -Угадай, кто. Замечаю, что едва не мурлычу. Шакал затягивается трубкой, Сфинкс тихо хмыкает. Курильщик крупно вздрагивает, едва слышно шепчет моё имя. Удивлен и доволен. Паренек смотрит не читаемо: и испуг, и надежда, и теплое любование. Атмосфера 4 меняется в неопределенно-угрожающую сторону. Внутренне отмахиваюсь: не до вас Прокатимся? – смотрю в глаза, делаю первые шаги к сближению. Кивает. Прихватываю альбом и карандаш, не раздумывая, помогаю забраться в коляску. Курильщик теплый и уютный, не в силах совладать с собой, по пути в библиотеку, скольжу по плечам кончиками пальцев. Луна льет серебристые потоки, ласково улыбаюсь растерянному парню и сажусь напротив, под окошком. - Я готов позировать. В Доме пахнет по-новому.