гомофобия.

Гейм родился в семье священника, отец ему пророчил будущее почти в папы Римские, постоянно расхваливая сына каждому присутствующему монаху в церкви. Рузвельт забыл, что гордость является грехом. Когда Гейму было семь лет, началась целая волна бунта сексуальных меньшинств, его отец недовольно цокал, глядел на мать да поговаривал сыну: «узнаю, что ты один из… этих! Клянусь Богом, вон ружье на стене, им и пристрелю!» И всегда кивал на стену, где на гвоздях гордо висело охотничье ружье. Гейм с малых лет считал, что отступление от «нормальной ориентации», есть отступление от бога и вечная мука в пучине адской. А туда он не хотел, в раю сладким голосом пели ангелы, ели вкусные ягоды души блаженных, а арфы играли музыку настолько сладкую, что уши никогда не завяли бы их слушать. По крайней мере, так говорил отец. А симпатия к парням, она ему казалась дьявольской шуткой. Демоны так и жаждали его смести с верного пути. Так он познакомился с ненавистью к себе. А за что? за то, что не мог противиться козням огненных падших. Весь мир юноши состоял из банальных истин религиозного фундамента — греховно и запретно. И, каждый раз, глядя в зеркало, он пугался себя. Кого он видит? Ничтожество, что не было способно сопротивляться гнусным желаниям куска собственной плоти, он ненавидел себя больше, чем мог кто угодно. И, каждый раз, как только он собирался вновь в церковную школу, он давал себе пощечину, какую только заслуживал. А заслуживал он, по своему мнению, розги и смерть. Однажды, набрав больше воздуха в легкие, МакРей решился признаться матери. Та снисходительно улыбнулась, всучила в руки библию и сказала: «кайся, пока не почувствуешь, что тебе лучше. Если ты будешь верить в божье спасение, то ты его получишь.» В голове четырнадцатилетнего подростка что-то щелкнуло. Хочешь исцеления? Поверь в него. Этакий эффект самообмана, ведь должно помочь. Бог верит в тебя, только если ты веришь в Бога. В двадцать один он разработал целую религиозную программу, которая должна была лечить болезнь. В тот же год он запустил ее сначала в узком, церковном масштабе. После — в более широком масштабе, создавая «больницы лечения» для «прокаженных». Он верил в исцеление через веру, но не обращал внимания, что это исцеление вот уже почти восемь лет ему не помогало. Но он верил. — Терпение и труд все перетрут, — усердно повторяли монахини в пунктах приема родителям, — поверьте, как только он выберется отсюда, получив надлежащую помощь по своей болезни, то сразу же станет полноценным гражданином цивилизованного, адекватного и религиозного общества. — Ты не гей, ты просто болен, на самом деле, — пожимал плечами Гейм, обращаясь к очередному подростку, который считал себя «не таким», а ориентацию — природой. — А я могу помочь. — Ты не гей! Ты просто слушаешь дьяволов, пустой человек! Брешь на теле общества! Безвольное существо, ты не человек, ты уже дьявольская подстилка! — с годами его голос становился увереннее и жестче, он не боялся ранить чуткие души детей. Они были ошибками. На деле, с каждой грубостью мужчина больше и больше осознавал, что срывался не на детей, а на самого себя. Тот день до последнего момента сохранился в памяти спасителя: юноша, собравший стопку книг. Очередной буйный подросток — подумал он, заходя в аудиторию, да вот только конец был слишком неожиданным. Мальчик вызывающе посмотрел на него, зажег спичку и прохрипел: — Вы уничтожаете то, что дорого нам. Я уничтожу то, что дорого Вам. Я уничтожу Ваш прогнивший мирок идолов. Я уничтожу все, на чем основывалось это место и поганое лжелечения! Я готов принять себя. Кто говорил, что рукописи не горят? Кто говорил, что священная книга защищена от огня? Запах горючего в комнате только усугублял ситуацию. МакРей чувствовал, как с каждой страницей прочная стена, которую он строил двадцать лет, его защита, падает. Он остается в мире, где ничто не сможет вылечить его демона. Убрать гомосексуальность из его тела. Он оказался в мире, где не было ничего, что могло называться спасением. Волна гнева отозвалась по всему телу борца-гомофоба, он грозно прошипел: — Послание Сатаны, отродье демона, тебя уже ничего не спасет. — Мне и не нужно спасение, — мальчишка поднял голову, он слишком устал, — меня насильно впихнули в это место. Никто не спросил меня, чего хочу я. Это место… Знаете, почему Вы его создали?! Я знаю. Вы не смогли признать себя, так яро боретесь против геев, потому что сами им являетесь. Я прав? Прав, так? — с неким азартом во взгляде тот придвигает голову чуть ближе, глаза его опасливо раскрыты, значки раскрыты. Прилив адреналина в юношеском теле дает о себе знать, — в отличии от Вас я не боюсь гореть за то, что я люблю. Всего один шаг, и ребенок в огне. Все было спланировано так изначально. Гейм растерян, он даже не понимает, что от него желают, что хотят монашки, почему все кричат. Запах горящей плоти ударил в нос, в голову, в его сознание. Это был такой бунт внутри стен, которые за двадцать лет формально убили столько людей. Теперь здесь зарегистрирована официальная смерть. Девяносто процентов ожогов, парень скончался на следующие сутки, так и не придя в сознание. У стен учреждения неделю дежурили представители ЛГБТ сообщества, демонстрировали плакаты с яркой краской и не менее яркими выражениями. Неделю Гейм не выходил из комнаты, стены были исцарапаны; руки, ноги его были изувечены. Сам он не помнил, сколько спал. Да и спал ли он вообще? Мир, кажется, потерялся в сознании. На конференции собралось много журналистов, люди стояли внутри храма. Текст был на карточках, а Гейм вчитывался в буквы, но смысл слов до него доходил смутно. Зато громко и отчетливо вот уже две недели звучал голос юноши. Глубокий вдох. Сотни глаз. Страх. Чего он боится? Бояться уже нечего. «Я сожалею, что причинил много вреда, — заявил он, набираясь сил и воздуха для дальнейших, трудных слов, — Я был неправ. Пожалуйста, простите меня. Гомосексуальность — не болезнь, никогда не являлась ей. Это даже не выбор, не демон, не путь. Это дано нам, как глаза или руки, дано нам Богом. Мои деяния были ужасны, эта терапия была лишь самообманом, невозможно вылечить гомосексуальность, только принять. Может, это и отклонение, однако не выбор. Исцеление не спасало юные души, а только уничтожала. Я убийца, а не спаситель.» Реакция была самой разной — от криков восторга до глубокого шока. Публика шокирована, родители, отправляющие туда детей, выражают недовольство. СМИ стучат в двери, дышат в затылок. Письма с поддержкой или угрозой заполнили электронную почту, реальную почту. К ним никто не касался. Неважно, на это никакого внимания. Это была ложь, он обманывал себя, хватит, теперь он не станет придумывать, что спасает себя, а не уничтожает. Он лечил столько людей, но главным его больным оказался он сам. Он верил, что это помогает ему, значит, помогло бы и остальным. Он жестоко ошибался. И заплатил самую ужасную цену, которую мог заплатить. Он пожертвовал невинной душой, дабы обрести ясность ума. У него теперь другая жизнь. Гейм МакРей гей, и он не гордится этим. Но зато признает.