Колыбельная для ауга

Он, черт побери, даже не помнил, когда и как они познакомились. В какой-то день он просто нашел её в толпе, а потом — не смог от себя отпустить.       И даже сейчас — не может. Тишина накаляла. Собственный дом не казался уже такой надежной и непробиваемой крепостью. Притчард не умел впадать в отчаяние, все печальные эмоции он нелепо сублимировал в ярость. Жгучую, яркую, ядовитую в своем великолепии ярость. И сколько он помнит, она всегда была рядом в эти моменты. Укутывала стойким запахом озона и тимьяна, затапливала этот огонь своим морем. Ему всегда казалось, что в груди у нее — ни больше, ни меньше — море. Глубокая, темная, штормовая пучина. Он готов поклясться, что её глаза — её природные глаза были темно-синими.       Во всех каналах тишина. Панхея затонула. Дженсен, скорее всего, мертв.       С ним никогда не будешь уверенным до последнего. Фрэнк не хочет думать о том, что она тоже, скорее всего, мертва. Не хочет, но думает. Он оставил её в оголтелой толпе одну. Без оружия. Без помощи. Не спас.       Каждый вдох — через силу. Голова всё еще болит, хоть и прошло уже дня три. В голове набатом вё еще стоит эта дурацкая фраза.       «Мне так жаль», — так неискренне. Так глупо. Потом — темнота. Больничный матрас в коридоре лечебницы, скорые предписания врача и эта дурацкая фраза «Вы — везунчик. Многим досталось гораздо сильнее». Он бы и не против поменяться с ними местами. Сделать хоть что-то, а не проваляться в отключке, как мешок с картошкой. Он предпочел бы картинно умереть, отбиваясь спиной к спине. Он бы предпочел всё что угодно, зайди она сейчас в эту чёртову квартиру.       На кухне остался только кофе. И всё по старому, всё те же жалюзи на окнах, всё та же сахарница на столе и всё та же чашка.       Каждый раз, хватая левой рукой чашку с кипятком, она тут же её отдергивала, шипя «не та рука», и перехватывала её уже правой, едва ли не в полете. Протез пусть и был удивительно анатомичным, теплопроводимость имел намного меньшую. Традиционное утреннее распивание кофе превращалось в светскую беседу о последних новостях. Сейчас она бы уже допила свой кофе и принялась бы заплетать Фрэнку косу, потому что сам он этого сделать не в состоянии.       «Если бы ты её не убил», — злобно шепчет подсознание. Будь с ней рядом кто-то вроде Адама, они бы выбрались из этой передряги живыми. Иронично. Сколько раз он упрекнул его в том, что тот не спас Меган?       «Ты — слабак», — говорит что-то внутри. Головная боль окончательно выходит за рамки терпимого, и Фрэнк ловит стены по квартире. Всего лишь сотрясение. Хотя, люди умирают и от меньшего. И как там говорилось в той замшелой книге?

Любовь — это лотерея, в которой выигравшему достается смерть.

      «Ты и тут меня обскакала, Лу». Думать о ней кажется правильным. Создаёт иллюзию того, что она вот-вот вернётся. Выйдет из душа в майке с капитаном Шепардом, постучится в дверь с огромной пиццей, придёт из спальни, только проснувшись, с растрепанными белыми волосами и пожёванным видом. Он вслушивается в каждый шорох, в каждый скрип и щелчок, он так, чёрт побери, надеется. Он взломал абсолютно все файлы с её личным делом, и всё что поменялось за три дня, только эти чертовы три слова.

Пропала без вести.

«Может, её труп просто не смогли опознать», — думает Фрэнк. «Многих ведь не опознали». Рациональная часть мозга напоминает, что её бы опознали по серийным номерам аугментаций. «Будто кому-то на это не плевать», — вторит ему эта черная дыра меж ребер. Эта неопределённость не даёт жить нормально. Не позволяет оплакать. Не позволяет взять себя за шкирку и начать делать хоть что-то.       «Хорошие солдаты не доживают до тридцати», — вечно иронизировала Лу. Судьба — редкостная мразь, потому что в каждый момент может оказаться, что она не дожила до этих заветных тридцати три месяца.       Фарида снова пытается добраться до него по инфолинку, и раз на восьмой он всё-таки принимает вызов.        — Она вернётся, — говорит та, — такие, как она, всегда возвращаются. Это вселяет надежду. И эта крупица кажется путеводным светом.        — Просто нужно время.       — И с чего бы мне в это верить, — неожиданно вслух произносит он, отшатываясь от звука собственного голоса.        — Я тебе хоть раз врала? — с напором спрашивает Фарида, но неожиданно сбавляет тон. — Ты хотя бы поспи. И на улицу не суйся, там всех аугов чуть ли не на прицеле держат. Он не может выдавить из себя что-то хоть отдаленно похожее на «спасибо» и просто обрывает связь, медленно сползая по стенке. Идти до кровати — всё равно что навернуть пару парсеков пешком. Вспоминать больно, но так необходимо. Когда он подолгу не мог заснуть или допоздна засиживался за работой, она считала себя должной аккуратно уложить его в кровать рядом с собой и начать что-то напевать. Она даже не пыталась подражать Моррисону, хоть Фрэнк бы и не понял. Ведь он никогда особо не любил эту группу. Несмотря на это, из её уст эти, некогда глупые и сопливые строчки, казались на удивление органичными. И пока он медленно отключается, лёжа на полу, он так сильно пытается перестать думать о ней в прошедшем времени. Проснувшись в одну из ночей он точно заподозрит у себя шизофрению или лунатизм, потому что его волосы будут собраны в косу, а пароль на ноутбуке неведомым образом поменяется на «ХрустальныйКорабль».