Двигаться дальше

       Расстановка сил не радует Цзян Чэн совершенно. Это кажется дурным отражением еще не случившихся событий, хотя он и обещал…        Она одёргивает себя, сжимая Цзы Дянь почти до боли, радуясь малодушно, что теперь матушкин кнут не обернулся коварной змеей по телу, сковывая движения, — мадам Юй явно хочет, уж она-то видит, но лодки и такого удобного течения поблизости не наблюдается.        Глупые мысли занимают сознание, пока она застывает кривой фигуркой у тела ослабленной матери, пытаясь вспомнить когда-то такие привычные стойки, роятся беспокойно, пытаясь учесть смещение центра тяжести, снижение общей физической подготовки и сам факт того, что предыдущая владелица Цзы Дяня еще жива, а значит…        Первая темная фигура бросается наскоком, выскакивая из вечерних сумерек, словно красный всполох. Резким взмахом она очерчивает границу, самым кончиком кнута высекая россыпь капель крови с лица поспешившего заклинателя.        Всё вновь на мгновение замирает, позволяя прищуренным взглядом оглядеть окрестности.        Пятеро псов Вэней — удручающе мало для полной зачистки или убийства матриарха клана Юн Мэн Цзян. Где-то должен быть их кулак, ставка в этой заведомо сжуленной игре.        Они ведь должны были отказаться от провокаций большой четверки! Не так, не сейчас…        Цзян Чэн давно не чувствовала такой беспомощности. Словно вновь почва — пепелище, а под ногами прах заместо привычной влажной земли.        …Так неприятно вновь пустить в сердце эту слабость, привыкнув к развращающей роли второй молодой госпожи Цзян…        Пора вспомнить Сань Ду Шеншоу. Никто не посмеет более прикоснуться к её семье.        Радует, что перед тем, как лишиться духовных сил, её мать успевает свернуть шею ретивого товарища с гуцинем, откуда-то разузнавшего столь опасную мелодию… Мадам Юй слишком рано выбывает из игры, чтобы на это не было расчета.        Но в расчете не было Цзян Чэн — слишком неожиданно та навязалась матери. Вывод напрашивается сам собой.        Ожесточенно сжав пальцами кнут, она делает выпад, выцепив разрядом бедро опасно приблизившегося Вэня. Этим пытаются воспользоваться остальные, посчитав, что духовное оружие в неумелых руках не успеет осадить всех.        Кривая усмешка сама просится на все еще непривычно полные губы.        …приблизиться, одним мощным прыжком впечатывая обе ноги в грудную клетку попавшегося Вэня, проламывая пару костей с отвратительным хрустом; по инерции развернуться, освобождая кнут, замахнуться, высекая сноп искр и пуская вертикальную волну духовной энергии, заставляя псов броситься врассыпную…        Она играет с ними как кошка с мышами, пытаясь отвлечь от беспомощной матери, следящей за безумным поединком дочери в тревожном ожидании. С каждым фиолетовым отблеском в глазах Мадам Юй Цзян Чэн устаёт.        Тело в самом расцвете, но раздрай столь велик, а дух — ослаблен мелодией проклятого переломанного в щепки гуциня, что победительницей выйти шансов…        Все переламливается резко — как будто кто-то звонко ударяет по бокалу, рассыпая звук в воздухе.        Цзян Чэн успевает почувствовать чудовищное давление позади, захваченная горячкой боя, и чудом отшатывается, пытаясь компенсировать покровом духовной энергии собственные недостатки для старых приемов.        Заходится истошным криком Мадам Юй, узнавая последнего, шестого Вэня.        Чжулю. Сжигающий ядра.        Перед глазами словно взрывается сверхновая. Её всегда интересовало это ощущение ошеломления, ступора, когда тело и разум заходятся в немом крике, а конечности немеют, отказываясь подчиняться; оно преследует всю её такую наивную новую жизнь.        Принять решение — доля секунды. Под пальцы ложится любовно выточенный на дощечке амулет, который он небрежно сунул ей, будто был уверен, что она тут же выбросит, не посчитав чем-то полезным.        Символы греют её каждый раз, когда она оглаживает их непроизвольно, не в силах оторваться…        Время гореть.        …и теперь наливаются потусторонним кровавым сиянием, стоит ей рассечь руку, чтобы напитать силой барьер. Дощечка небрежно выброшена на землю, придавлена сапогом. Ненадолго их с матерью окутывает сиянием с привкусом чужой духовной энергии. (С трудом Цзян Чэн заставляет себя не расслабляться под успокаивающим действием призрачной ауры).       — Он не придет.        Мадам Юй смотрит тёмно расширенными зрачками, совсем не мигая; пытается нащупать крохи в золотом ядре — но хватает лишь пустоту.       — Ты ведь знаешь, да?        Что-то в её голосе заставляет напрячься. Мать никогда не позволяла себе прямо сказать о безвыходности положения.        Разве их недостаточно?        На губах оседает иллюзорный привкус горящей Пристани Лотоса.       — Никто из них не придет. Не тогда, когда каждая из нас ждет этого больше всего. Ни твой, ни мой. Жаль, что в меня пошла, — бездумно шепчет матушка, словно Цзян Чэн рядом совсем нет. — Даже этот босоногий мальчишка тебя ни во что не ставит. Яньли повезло, в муженька оказалась — окрутит и не заметишь.       — Ма…        Она не успевает оборвать поток отчаянных слов — по барьеру рябью идёт особо сильный удар. В глазах напротив будто проясняется; мама поднимает голову.       — Сколько эта отвратительная техника Вэй Ина продержится?       — Пару минут, — равнодушно бросает она, упиваясь мгновениями флера его присутствия напоследок. — Не было бы там Сжигающего Ядра, могли бы побарахтаться.       — Даже не защищаешь?        Цзян Чэн ничего не отвечает. Мадам Юй и не нуждается в ответе.        Каждая из них ждала чего-то, хотя знала, что всегда будет поздно.        Цзян Вань Инь убеждается еще в первой (?) жизни: надеяться можно лишь на себя. Предавать будет не больно.        Фантомно в груди бьётся чужое Золотое ядро, в этом осколке реальности находящееся у законного хозяина. И Цзян Чэн костьми собиралась лечь, но сделать все, чтобы оно там и оставалось.        Ни к чему ему жертвовать вновь ради неё.        …Она так отчаянно все-таки любила. Бросала, предавала, желала замучить, заковать, металась так много на любой всполох темной энергии, отчаянно веря, что в своей живучести братец возродится бессчетное количество раз, вновь примется за старое — за отвратительные техники, которые не позволяли ей защищать его, будучи Главой их Ордена…        Чтобы узнать, что у него всего один путь. Милостью его Золотого Ядра в её груди.        Это, кажется, больно. Она не помнит ошеломляющего ужаса, разрывающего почему-то горло. Маски на лице Второго Нефрита, который защищал его (вместо неё). Даже труп пса, из-за которого всё с самого начала пошло не так, осуждает её!        Больно, больно, больно…        Наверное, она шепчет это вслух. Не все ли равно?        Так больно было ощущать его каждый миг своего существования. И так прекрасно, одуряюще опьяняюще.        Этого не хватает.        Пришли ли они тогда к финалу? Цзинь Лин и Вэй Ин (почти?) счастливы, они все были живы, почему же все вновь…        …приходится переживать.        Барьера будто и не было. Стоит сморгнуть противную резь в глазах, как свечение исчезает, забирая с собой присутствие брата.        Последняя песчинка их времени падает.        Но самое страшное по-прежнему рубины чужих глаз, когда их обладателя разрывали на куски подконтрольные ему лютые мертвецы, избавляя её от роли палача. Он мог сколько угодно говорить о финале Темного пути, когда контроль исчезает в бушующей волне ярости марионеток. Правда всегда останется едина: глупец вновь сделал выбор за них.        Как это всегда делала и она.       — Эй, Вэнь Чжулю! — кричит она, медленно выпрямляясь. — Сразись со мной лично, без своей свиты, недоносок, позабывший о чести!        Он слитным движением скользит чуть вперед, на секунду приподнимая руку, чтобы его прихвостни не бросились на них стаей озлобленных псов. Те послушно замирают поодаль.        Цзян Чэн с трудом сдерживает порыв сплюнуть ставшую вязкой слюну.       — Много ли чести мне биться с девчонкой Цзян?        Выгнутая точеная бровь действует на нервы похлеще направленных на неё пяти мечей.       — Эта девчонка — законная дочь Юй Цзы Юань и Цзян Фэн Мяна! Наследница Пристани Лотоса, а не шавка Вэней, позабывшая о собственной фамилии!        Имя отца для него — как красная тряпка для быка. Пусть видом он не показывает и тени эмоцией, но руки сияют всполохами духовной энергии, готовя его коронный приём.        Когда-то названный брат Мадам Юй во второй раз с удовольствием втопчет в грязь всё, что она любила.        …Наверное, поэтому матушка так странно относилась к Вэй Ину…        Плевать. На этот раз отдавать его Золотое Ядро будет просто некому.        Цзян Чэн действует первой, активируя Цзы Дянь. Чжулю небрежно перехватывает кнут одной рукой, словно совершенно не чувствуя боли от максимума силы, на который она сейчас способна.        Ноги, кажется, подкашиваются.        Цзян Чэн пуста. Как в те долгие мгновения, когда он надвигался на неё раньше, готовясь выжечь ядро, — но тогда она хоть ненадолго может их уберечь. В последний раз.        …Сожми губы, подними голову и глаза. Наблюдай за своей смертью достойно, Цзян Вань Инь, молодая госпожа. Не сын, но дочь…        Конец, которого она всегда заслуживала…        Обманчиво нежные переливы гуциня словно накрывают теплым покрывалом. Духовная энергия Ван Цзы обнимает заботливо, касаясь кожи. Чжулю отбрасывает волной на пару метров, сминая всю её сосредоточенность на его окутанных потусторонним огнем ладонях.        Дуэтом вмешивается флейта, выпуская из кромки леса лютых мертвецов и натравливая их на мечущихся Вэней; кажется, Вэй Ин решает отринуть убежденность, что такие приемы использовать при Мадам Юй — хорошая идея.        Нужна всего секунда, чтобы осознать на коже тепло его ладоней, касающихся поясницы и оплетающих в сильном объятии, позволяя опереться. Острый подбородок умещается на плече, заставляя парня позади порядком наклониться.        Цзян Чэн опускает бездумно взгляд, чувствуя поток духовной энергии, за который жадно хватается собственное ядро. Этот вкус ей не позабыть никогда.        Вэй Ин не позволил отшатнуться.       — Не дергайся, шиди.       — Руки оторву, — мрачно огрызается она, оставляя попытки отстраниться. — Прекращай. Заёмная энергия мне ни к чему.       — Вот теперь достаточно, не рычи, — тянет он, шутливо дуя в шею. — Всё равно на них хватит одного Лань Чжаня с подтанцовкой. Чжулю не пойдет на прямой бой и уведет своих шавок, ты же знаешь.        Она знает: изящная фигура в белом давно ассоциирует собой надежность и непоколебимость. В прошлой жизни остаются глупые детские размышления о его чопорности и высокомерии — исчезают с ревностью и глупым собственническим инстинктом.        Лань Ван Цзы достоин Вэй Ина.        А она — нет.        Тут все просто. Только разница в том, что ей давно стоило начать уважать его за это.        Вэй У Сянь наконец отпускает её, убеждаясь, что она в состоянии держаться вертикально без помощи, и наклоняется над Мадам Юй.       — Явился! И что так долго, мерзавец?        Неожиданно сильный голос матери заставляет улыбнуться: хоть что-то совсем не меняется.        Хань Гуань Цзюн справляется быстро, не решается долго преследовать псов Вэнь, оставляя заботу о них на одного Вэй Ина.        Мужчина — даже сейчас его «подростком» язык не поворачивается назвать, — возникает перед нею совсем неожиданно. Второй Нефрит всегда отличался очевидной холодностью ко всем, кроме внутреннего круга; даже его аура меняется в присутствии близких, что уж говорить о жестах и выражении глаз?..        …Главное правило Лань Вань Цзы — не касаться чужих людей кожа к коже без строгой на то необходимости…        Он берет её ладони в свои, чуть оглаживая шероховатыми пальцами все еще кровящий порез.       — Амулет? Он знает?        Цзян Чэн поспешно качает головой, порядком выбитая из колеи прикосновениями. Он хмурится чуть сильнее, посылая по коже ток собственной духовной энергии. Её словно окунает в знаменитый холодный источник Гу Су Лань, и она спешно хватает воздух ртом, теряясь в чуждых ощущениях. Скулит что-то невнятное, силясь выяснить… и от приступа малодушия покрывается краской от стыда.        В глазах напротив, она клянется, проступают искры веселья.       — Лань Чжань! — возмущенно тянут позади. — Значит его духовную силу ты принимаешь без вопросов, шимэй?        От притворного недовольства брата тянет заскулить еще жалобнее. Потому что она не готова принимать энергию ни одного из них. Никогда. Ни при каких обстоятельствах!       — Боюсь, Хань Гуань Цзюн элементарно не оставляет мне выбора.        Кажется, Лань Ван Цзы решает сжалиться над ней и её откровенно сдающим голосом — и руки убирает, отходя к Вэй Ину. Она не прислушивается к тому, что они говорят: достаточно присутствия обоих в зоне видимости и понимания — все живы.        Это прекрасное ощущение.        Когда Хань Гуань Цзюн помогает ей взобраться на Би Чэнь, терпеливо снося её неуклюжесть, он говорит всего одну фразу:       — Лань Чжань.       — Что? — недоуменно переспрашивает она, пригревшись в поддерживающих объятиях.       — Зови меня Лань Чжань. Если хочешь.        Наверное, Цзян Чэн давно пора перестать цепляться за воспоминания об уже — никогда — не случившемся. Осколки чужой жизни ранят больно, но…        Им давно пора двигаться дальше.