Кровных клятв

Удушливый запах въедается в кожу, забивается в нос и рот, что ни вздохнуть, чтобы не перехватило горло стальным обручем. Клинок застревает в замерших тисками мышцах. Тела покорёженные, изувеченные выражением навечно застывшей муки. Мейегор переступает через них, по головам идёт, как делал всегда. Кровь плотной маской стынет на его лице, что струпьями только отдирать, да только сущность чудовища, что внутри челюстями клацает, не скрыть. Всё равно бурым проступает и к подножию Железного Трона стекает густым кровавым морем — такое не переплыть. — Войско приближается, — чужой охрипший голос врезается в лопатки, прокатывается к затылку раскалённым железом. Мейегор оборачивается, коротко взмахивая клинком, чьё лезвие черно, но не темнее души своего обладателя. Если есть душа у того, кого Жестоким прозвали при жизни. Не пустота ли у него там, за рёбрами, что стремится насытиться смертью? Балерион — один из немногих, кто не отводит взгляда и не опускает голову. Упрямо подбородок вздёргивает да глаза щурит среди руин человеческих жизней, собранных данью, дабы насытить голод короля, который пугает даже его — порождение огня, Валирии и её мёртвых богов. — Сам знаешь, у них нет и шанса, — говорит Мейегор, пока его клинок скользит по безрассудно открытой шее Балериона. Совсем недавно в неё, драконью, в прочную чешую облачённую, вонзилась стрела. Не та, что у огнедышащего монстра под лапами щепкой оплавляется. Специально для них, драконорождённых, созданная и оставившая рваный шрам, тёмную метку. Мейегор не смог бы вспомнить своей ярости и мимолётного страха, когда его дракон тяжело приземлился, безуспешно вертя головой, а кровь всё лилась и лилась — неудержимым потоком из пробитой брони. Он насквозь промок в ней, пока вытаскивал проклятую стрелу, цепляясь пальцами за скользкое железо; пока кричал на Балериона, чтобы тот не вздумал перевоплощаться. Тот щёлкнул челюстями совсем рядом с его головой, а затем обрушил удар чёрного пламени на глупцов, решивших, что смогут к королю со спины подобраться. — Уничтожим последнюю надежду на благословенное перемирие, — Балерион рисует на своём лице неизменный оскал, что из человека в зверя росчерком кисти перетекает. — Не боишься, что в этот раз стрела окажется в моём сердце? В его голосе — привычный вызов, задиристость, что не иссякает с годами; концентрируется и насыщается подобно вину, только ни выпить — захлебнуться. — Помнишь о своём долге? Они идут, чеканя шаг в шаг. Два разрушителя, чьи руки — в пепле сожжённого ими мира. — Естественно. — Кровных клятв нерушимей нет, верно? — Мейегор на усмешку срывается и закрывает глаза, пока ветер раздаёт ледяные пощёчины, словно бы Король Ночи выдохнул ему в лицо. Абрис драконьего крыла надёжно укрывает его теплом и тенью. Мейегор поворачивает голову, вглядываясь в расплавленный янтарь чужих глаз. — Я твоей насытился сполна.