i fancy you

      Тсукишима упирается пяткой в чужое плечо и смотрит на Хинату бешеными глазами. Тот, стоит отдать ему должное, на мгновение выглядит пристыженным… но мгновение длится недолго. В следующий момент он прижимается к нему еще ближе, соприкасаясь их разгоряченными и весьма, кхм, возбужденными частями тела, и выглядит невероятно (и очень раздражающе) довольным.       Этого Тсукишима стерпеть не может.       Он использует свое положение и с размаху пинает тело, нависающее над ним. Хината весьма обиженно ойкает. Дистанция между ними чуть увеличивается, и Тсукишима моментально опускает ноги, которые в какой-то совершенно внезапный момент обвились вокруг чужой талии. Он сжимает чужие плечи и с возмущением смотрит на горящие таким же возмущением глаза. И прежде, чем успевает выразить свое недовольство словами, слышит горячий шепот:       — Тебе же понравилось!       И его губы поджимаются сами собой. А потом открываются для не менее разгоряченного шепота:       — И что?! Кто тебе разрешал пихать руки туда, куда не просили?!       В ответ доносится громкий выдох. И это моментально подпитывает его пламенное возмущение.       Они лежат в полной темноте, по-прежнему прижатые друг к другу, и шепотом переругиваются следующие пять минут. С каждым негодующим вздохом, который он чутко ловит своими губами, в его теле просыпается и множится недовольство и раздражение, которое горячит его и без того взбудораженное тело. Он каждой клеточкой тела чувствует горячую кожу в местах соединения их тел, и его никто не касался две недели, и Хината продолжает ерзать, и он ужасно по нему соскучился, и спустя эти самые пять минут препирательств Тсукишима снова находит себя в весьма возбужденном состоянии.       Блеск.       Все его аргументы в таком положении моментально теряют весь свой вес.       — С чего вообще у тебя такой энтузиазм?!       — Я читал об этом! Много! И смотрел картинки! — отсутствие света не мешает Тсукишиме представить блестящие глаза, смотрящие на него со всей пылкостью, на которую только способен Хината. Возможно, и к лучшему. Кей и так чувствует себя смущенным до такой степени, что вряд ли смог бы не только вести спор, но и в принципе смотреть на Хинату, если бы тот сейчас мог его видеть. — И… что такое «энтузиазм»?       — Какой же ты тупой, — тихо стонет Тсукишима, и в следующее мгновение притягивает его за шею в глубокий, влажный поцелуй. Хината удивленно восклицает, но быстро приходит в себя и отвечает на поцелуй со всеми своими нерастраченными прытью и желанием. Его сердце до сих пор сжимается от этих привычных и уже ставших родными поцелуев. Нежное прикосновение губ, момент страсти, когда их языки переплетаются, легкое подбадривание, простое приветствие по утрам — он хранит каждое прикосновение в своих воспоминаниях, тянется к ним, испытывая чуть ли не физическую потребность в близости, в том, чтобы его любимые люди постоянно напоминали ему о своих чувствах.       Хината мягко проводит ладонью по его щеке, прежде чем разорвать поцелуй, и тихо говорит:       — Извини. Я не должен был без разрешения…       — Еще одно слово — и я спихну тебя на пол, — ворчит Тсукишима, который определенно точно не хочет говорить о произошедшем, и притягивает Хинату к себе чуть ближе. Его очевидное возбуждение становится еще более очевидным. Он чувствует плечом чужую ухмылку, и прежде, чем Хината успевает что-то сказать, проводит ладонью по его члену и занимает рот долгим, проникновенным поцелуем.       Это срабатывает. Хината сглатывает, давит стон, цепляется за его бедра и со всем своим воодушевлением возвращает прикосновение, заставляя их обоих забыть об этом разговоре и, в принципе, обо всем остальном.       Правда, ненадолго.       Следующие несколько дней Тсукишима попросту не может выбросить из головы Хинату и его робкие, осторожные попытки попробовать что-то новое. На самом деле, он действовал довольно аккуратно и ненавязчиво, просто… просто Тсукишима из принципа хотел вывести его из себя! Их отношения долгое время не могли существовать без этой искры, которая загорается от этих перепалок, уже давно не воспринимающихся всерьез, и он не может представить себя вне этого сценария. Ему тяжело вести себя в ситуациях, когда Хината проявляет нежность, любовь и понимание, терпеливо прокладывает путь к нему и его сердцу, и это смущение проявляется в его ухмылках и насмешках, которыми он скрывает свою растерянность. Со временем становится проще, особенно когда рядом есть Ямагучи, который своей тихой улыбкой подбадривает его на открытость и участие, но ему еще требуется время, чтобы научиться честно выражать свои эмоции.       …А также ему необходимо было прийти в себя от ощущений, которые вызвали прикосновения чужих пальцев к нижней части его тела… к той части, к которой раньше не касались никогда.       Оцепенение. Удивление. Смущение. Возмущение. И на фоне всего этого…       Возбуждение.       Острая вспышка, отдающаяся во всем теле, спертое дыхание и расширенные глаза.       Тсукишима не знает, что там читал Хината, но он определенно знал, что он делает.       Они не возвращаются к этому. Тсукишима скорее сдохнет, чем будет открыто обсуждать свои чувства и желания, и Хината прекрасно это понимает. На следующее утро они долго-долго целуются, насыщаясь прикосновениями друг друга на последующие долгие и утомительные учебные и тренировочные дни, когда они оказываются окружены слишком большим количеством людей, и между ними повисает спокойная, умиротворенная тишина — несмотря на все ночные споры и пререкания.       Оказывается, Тсукишима привык к этому. К тому, что с Хинатой можно вести себя… не выстраивая стен. Можно подкалывать, шутить, молчать, когда хочется посидеть в тишине. Можно говорить о прошлом, делиться моментами, которые всегда были слишком интимными, чтобы кому-нибудь о них доверять. Можно улыбаться, можно выставлять себя глупым, можно ошибаться и тратить время на объяснения, зная, что его поймут.       Ему всегда было тяжело доверять свои эмоции другим. Всегда было проще делать вид, что их нет, что его ничего не трогает, что злость, грусть, счастье — все эти эмоции не затрагивают его настолько, чтобы обращать на них внимание. Он не хотел, чтобы окружающие делали выводы о нем, исходя из его реакций, и он всегда находился в защитной скорлупе внешнего равнодушия, которой отгораживался от всех вокруг себя. Ведь ему и правда все равно, так? Ведь действительно проще пережить эти эмоции в одиночестве, не выставлять их напоказ, не давать окружающим возможность использовать эти моменты в дальнейшем?       И сейчас… то острое чувство стыда, которое охватывало его каждый раз, когда он не мог сдержать свои эмоции при себе, стало стихать. Все хорошо. Хината — хороший человек, о чем он знал всегда, но требовалось время, чтобы убедить в этом привыкшие к подвохам и сердце, и мозг. Каким-то образом он смог влюбить в себя сразу двух человек, которые каждую его эмоцию ловят с восторгом и предвкушением, которые бережно хранят его смех и дорожат каждым небольшим шажком, которые делает Тсукишима к ним навстречу, которые… принимают этот темп, с которым он открывается, и принимают его самого.       Хината прижимает его к шкафчику в раздевалке, урывая поцелуй в тот момент, когда они втроем остаются наедине, и только ухмыляется возгласу Ямагучи. На несколько секунд из головы Тсукишимы вылетают все мысли — это просто нелепо (и несправедливо), насколько хорошо Хината научился целоваться, — и с неохотой возвращаются к нему, когда Шое переключается на своего второго парня. Его сознание все еще плавает в дымке, пока он наблюдает за чужим поцелуем, и привычное смущение приходит с запозданием. Хотя, если быть предельно честным… прикрытые глаза Ямагучи, тело Хинаты, прижимающееся к чужому, их соединенные губы…       Все это уже перестает вызывать у него смущение.       Вместо этого в нем поднимается интерес и жуткое желание повторить тот вечер, когда они чувствовали невероятную уязвимость друг перед другом и открывали те сокровенные стороны, о которых до этого упрямо молчали. Каждый их разговор, каждый поцелуй с тех пор — как тихий штиль после бурного шторма. Приятно, но… как будто бы недостаточно. Как будто бы они все ждали того, что тот вечер полностью поменяет их отношения, но вместо этого они просто стали чуть более открытыми и откровенными друг с другом (что, несомненно, хорошо, но Тсукишиму пугают эти чертенята в глазах Хинаты, которыми тот смотрит на них двоих).       …И особенно это касается Ямагучи.       Ужасно стыдно осознавать, что их смущение, их странная реакция на его прикосновения заставила поутихнуть его желание и энтузиазм. Они наглядно объяснили ему, насколько любят и дорожат им, но этого все равно оказалось недостаточным, чтобы избавить его от комплексов и неуверенности. Все его робкие попытки осознать себя и новые грани их отношений поначалу и вовсе прекратились, погребенные его нерешительностью, и только со временем Ямагучи начинает, ну, делать хоть что-то. Поцелуи в шею. Касания к бедрам. Аккуратная, осторожная попытка завести руку под ткань его футболки и погладить по оголенной спине. Будто любое прикосновение может заставить Тсукишиму передумать, и каждый небольшой шаг требуется в подтверждении, что все в порядке. Ему нравится. Он не против. Ему хочется большего.       И он дает понять. Притягивает к себе, когда чужие руки сжимают в объятьях. Старается не скрывать звуки, которые он издает (хотя это до сих пор вызывает в нем невообразимую неловкость). Тянется к чутким ладоням, не зажимается, прикасается и целует до нехватки воздуха сам.       Ямагучи смелеет, прижимает его к подушкам, уверенно, но вместе с тем — все также мягко проводит ладонями по всей поверхности его оголенных бедер, и утягивает в неторопливый, искренний поцелуй. Они не торопятся и тем более не шумят — домочадцы в доме Ямагучи обладают не самым чутким слухом, но испытывать судьбу на прочность они не хотят. Он и не планировал оставаться дольше необходимого, но их проект по физике занял больше времени, чем они рассчитывали, и ему предложили остаться и доделать последнюю часть проекта.       И все заканчивается тем, что Тсукишима замечает слишком смущенные, слишком поспешно скрываемые взгляды Ямагучи, и со вздохом притягивает его в поцелуй.       Привычные мягкие пальцы. Привычные обветренные губы. Привычное тепло, прижимающееся к нему. Все, что они с Ямагучи годами исследовали, открывали, пробовали друг с другом, сейчас вызывают в нем желание — больше, откровеннее, ярче, он до отчаяния хочет сойти с этой безопасной тропы, испытать с Тадаши то головокружение, ту сухость во рту, которые он открыл совсем недавно, хочет вызвать у Ямагучи бессознательную дрожь и несдержанные стоны. Смущение забывается, и все, что он хочет сейчас — сделать Ямагучи приятно и показать, насколько он и его прикосновения могут быть любимы и желанны.       Ямагучи оставляет на его губах короткий, мажущий поцелуй, и прикасается к резинке его нижнего белья.       — Я могу?..       Тсукишиме хочется рыдать.       Все хорошо. Ему нравится. Он без ума от всего, что Ямагучи только может ему дать.       Но он с мучительным стыдом понимает, что ему хочется, чтобы Ямагучи его не спрашивал. Чтобы сжал податливую кожу в своих руках и задал свой темп, заставляя его подстраиваться. Чтобы оставлял свои метки, чтобы заставил задыхаться, чтобы не волновался о том, что что-то может оказаться чересчур.       Тсукишима кивает. Это не первый раз, когда они пробуют, но каждый раз Ямагучи хочет оставаться уверенным.       Тсукишима не знает, как донести до него, что любые, даже самые незначительные прикосновения вызывают в его теле взрыв фейерверков и нуждающуюся дрожь. Он все еще слишком смущен, чтобы выражать это словами, а Ямагучи не доверяет ничему, кроме разговоров и достаточно ярких сигналов его тела.       Аккуратное, легкое прикосновение.       Чужие губы, мягко накрывающие его.       Теплое, крепкое тело, которое нависает над ним, но будто стесняется накрыть целиком.       Воспоминание о тех ощущениях, которые вызвало в нем любопытные пальцы Хинаты, и горячее чувство внутри живота, вспыхивающее от одних только мыслей об этом.       Может…       Тсукишима глубоко вздыхает, зажмуривается, обхватывает широкие плечи одной рукой и прижимает к себе Ямагучи, углубляя поцелуй. Он обводит своим языком его, надавливая, и заводит его под чужую верхнюю губу. Ямагучи издает трогательный удивленный вздох, теряет равновесие и придавливает его к кровати, и это ощущается тем местом, в котором ему было суждено оказаться и которое он так давно искал. Идеальное место.       Если только…       Он не разрывает поцелуй. В принципе, он действительно очень радуется тому, что они не включили светильник. Лунный свет слабо освещает их тела, делая атмосферу более интимной и смущающей, но он просто посильнее прижимает Ямагучи к себе и не дает ему отстраниться ни на дюйм, когда берет его за ладонь. Тадаши с готовностью переплетает их пальцы, что вызывает у него одновременно и тихую улыбку, и приступ отчаяния. Кей освобождает ладонь, обхватывает чужое запястье и направляет его вниз. И только его рука замедляется, как он мысленно собирается с духом и опускает ее еще ниже.       Ямагучи замирает. И, к ужасу Тсукишимы, разрывает их поцелуй и смотрит ему прямо в лицо. Момент тишины. Дыхание, которое они делят на двоих. И тихое:       — Точно?..       Тсукишима тихо кивает.       Ямагучи отстраняется ровно настолько, сколько ему необходимо, чтобы дотянуться до увлажняющего крема, валяющегося где-то рядом с кроватью.       Что ж… Любопытством, видимо, в их отношениях обладает не только Хината?..       Он не зацикливается на этой мысли. Как, впрочем, и на любой другой. Его глаза закрываются сами собой, дыхание учащается от давления чужих пальцев, а телу отчаянно начинает не хватать тепла. Это оказывается… странным. До ужаса интимным, и он прячет лицо в чужом плече, чувствуя себя непривычно открытым, но каких-то неприятных ощущений он не испытывает. Это просто… просто пальцы Ямагучи, раскрывающие его. Просто пальцы его любимого человека, находящиеся сейчас в нем. Осторожные движения, к которым он начинает привыкать, и в какой-то момент осознание их близости накрывает его с головой.       А потом пальцы меняют угол, и воздух в легких резко заканчивается.       Ямагучи смотрит на него испуганными от неожиданности взглядом, на что Тсукишима только мычит и пинает его по коленке. Ну разве его реакцию можно было воспринять как-то не так?! К чему эти ужимки сейчас? Он хмурится, слегка шлепая парня по спине, и только после этого тот отмирает. Он оставляет на его плече несколько успокаивающих, теплых поцелуев, и одновременно с этим снова сгибает пальцы, успешно найдя точку, от прикосновений к которой во всем теле вспышками разливается яркое наслаждение.       Этого оказывается чересчур.       Тсукишима не ожидал… такого.       Он чувствует себя нервным возбужденным комком, который метается в чужих руках, и Ямагучи отказывается его отпускать. Это оказывается редким случаем, когда он действительно не останавливается. Не переспрашивает. Не уточняет, стоит ли ему сделать что-нибудь иначе. Он держит его в крепких объятьях, медленно, но методично доносит ему удовольствие и жадно ловит каждый его судорожных вздох, каждую дрожь, каждое напряжение мышц, которые он не может контролировать.       Это смущает.       Это сводит с ума.       И с каждой секундой внутреннее напряжение, а вместе с ним и блаженная нега разливаются по его телу, выметая весь внутренний самоконтроль подчистую. Какой самоконтроль, когда эти пальцы надавливают точно там, где надо, и когда эти губы оставляют на его коже пламенные поцелуи, только подстегивающие эту горячую волну внутри? Это похоже на какое-то сумасшествие, но он так привык доверять Ямагучи, успел научиться полагаться на него и отдавать в его руки весь контроль, поэтому сейчас…       Он отпускает себя.       Что оказывается поспешным и непродуманным действием.       Он несдержанно стонет, не в силах ограничиться только выдохами и сжатыми пальцами, и в следующий момент ладонь Ямагучи резко вскидывается и крепко ложится на нижнюю часть его лица. Все тело Тсукишимы замирает. Ямагучи, взволнованный и его, и своей реакцией, тоже. Они потерянно и слегка испуганно смотрят друг на друга, не размыкая объятий, и на мгновение застывают.       Тсукишима не помнит, чтобы Ямагучи раньше вызывал у него несдержанные стоны.       Ямагучи, судя по его рванным выдохам и дрожащим плечам, тоже.       Его нога, уставшая находиться в одном положении, сдвигается, и они оба отмирают. И, к его мучительному стыду, замечают, что его возбуждение не только не уменьшилось, но, кажется, стало только сильнее. Ямагучи, затыкающий его рот… оказывается слишком будоражащим явлением. Он чувствует эту приятную тяжесть, солоноватый вкус чужой кожи на языке и не может справиться с волной дрожи, которая проходит по всему его телу.       Ямагучи прикрывает глаза, выдыхает, долго и громко, сглатывает и толкает пальцы именно в том положении, которое терпеливо и упорно изучал все это время. Тсукишима цепляется за чужое запястье, за это предплечье, как за единственную вещь, которая помогает ему не терять связь с реальностью. Все смущающие звуки, вылетающие из его рта, заглушаются чужой ладонью, но даже так эту несдержанность, эту его неконтролируемую реакцию не удается подчинить. У него не получается. У него попросту не получается прийти в себя от череды этих толчков, точных и аккуратных, и в мысли закрадывается мысль, что этого мало, что он хочет большего, что этих пальцев ему отчаянно не хватает, что он хочет чувствовать себя еще ближе, еще более заполненным своим любимым человеком…       Ямагучи убирает ладонь и дарит ему нежный, ободряющий поцелуй, который будто говорит: «Все в порядке. Я рядом. Ты можешь отпустить себя. Я тебя понимаю». И это настолько привычно, настолько любимо и естественно для него, для них, для их отношений, что он не может сдержать своего мягкого смешка. Их языки тихо, будто оробев, прикасаются друг к другу, и в этот момент сладостное напряжение достигает своей точки и взрывается в его животе.       Ямагучи гладит его по волосам, щекам, плечам, проходя через его наслаждение вместе с ним, и первое, что видит Тсукишима, придя в себя — его теплую, любящую улыбку.       И мучительное чувство стыда за свою несдержанность, за свои реакции, за все свои просьбы и молчаливые мольбы проходит, не оставив и следа.       Похоже, ему удалось исправить проблему с самооценкой Ямагучи.       Не то, чтобы до этого он зажимался и считал, что он не достоин того, что они пытаются ему дать. Были какие-то намеки, еле уловимые моменты, когда Тсукишима вдруг понимал, что Ямагучи не вмешивается в их разговоры, почти не говорит о своих неудобствах, прикасается с куда меньшей смелостью, чем раньше и часто оставляет их наедине. Это успешно исправляется повышенным вниманием, разговорами об, угх, чувствах, которые устраивает Хината, мягкими прикосновениями и нежностью во взглядах. Просто…       Просто теперь он выглядит увереннее. Не так, будто он крадет то, что ему не принадлежит. Его прикосновения становятся свободнее, он смотрит на них с Хинатой спокойным, любящим взглядом, постоянно подшучивает над ними и улыбается. Боже, как он улыбается. Будто позволил себе просто любить, не задумываясь, насколько эти чувства взаимны и стоит ли ему переживать, делает ли он что-нибудь не так.       Когда они, все втроем, согласились попробовать… было тяжело. Тсукишима ничего не мог поделать с ощущением, что он теряет Ямагучи — человека, который всегда был рядом с ним, и чувства к которому составляли основу его жизни, его нормального душевного состояния. Мир вокруг мог разрушаться, но их чувства всегда были стабильны и драгоценны.       Пока вдруг не перестали.       Хината в этом не виноват, и Тсукишима не может и не хочет его в этом обвинять. Это просто… произошло. Неуверенность Ямагучи в себе стала подпитываться их с Хинатой взаимной симпатией, и никакие слова не могли убедить в том, что она распространяется и на него тоже. Было больно, было тяжело, но Тсукишима успокаивал себя тем, что им просто нужно больше времени. Отношения втроем, когда вы все понятия не имеете, как это устроено и как нужно исправлять то, что случайно сломали — та еще нервотрепка, но он… он не смог бы от них отказаться. Ему нужны они оба. Поэтому он просто надеялся, что время и их чувства смогут успокоить и вселить в Ямагучи уверенность, что они не собираются его бросать и никуда уходить.       Но сейчас, видимо, все налаживается. Ощущение, что его прикосновения приятны настолько, что Тсукишима теряет от них голову, осознание, что он готов умолять, лишь бы Ямагучи согласился дать ему то, в чем он так нуждается, помогают избавиться от неуверенности. «Я? Ты действительно хочешь всего этого… от меня?» — Тсукишима видит это молчаливое изумление в глазах и улыбке Ямагучи и с трудом давит в себе чувство стыда, когда отвечает положительно. Своим неприкрытым взглядом желания. Своей естественной тягой к его ласкам и объятьям. Ему становится проще просить и показывать свои желания, а Ямагучи — понимать и отвечать на эти просьбы.       Естественно, Хината это замечает.       Ямагучи окутывает теплом и его. Он видит то же обожание, ту же реакцию чужого тела, когда целует его, и становится увереннее в отношениях с ним. Хината с радостью отвечает и встречает каждую его инициативу, и по нему видно, насколько он этим наслаждается. Это странно? Что Тсукишиме нравится наблюдать за тем, как двое его парней перешептываются, улыбаются друг другу и дарят быстрые, игривые поцелуи, когда думают, что их никто (кроме него) не видит? Что их любовь только подпитывает его собственную, и его сердце сжимается от нежности каждого прикосновения, которые они дарят друг другу?       — Не знаю, что ты сделал, — шепчет ему Хината, подойдя во время перерыва, — но ты молодец. Делай так почаще.       Тсукишима чувствует, как у него вспыхивают уши, и не отвечает. И Хината, заметив это, обводит его подозрительным взглядом.       — Кстати, а что ты сделал?       — Не твое дело, — шипит Тсукишима, хотя это буквально их дело, и возвращается к тренировке. Хината склоняет голову и не допытывается, но, очевидно, оставляет это на потом.       На самый, черт возьми, неподходящий момент.       — Что я пропустил в четверг? — Хината отрывается от губ Ямагучи и убирает ладонь с оголенного живота Тсукишимы, вызывая у них обоих разочарованный стон. Тадаши не отвечает, отвлеченный успокаивающими поглаживаниями бедер Тсукишимы, а он сам моментально прячет лицо, несмотря на то, что Хината находится сзади и не может увидеть выражение его лица. Повисает многозначительная тишина, и Шое издает смешок, от которого румянец Тсукишимы становится только сильнее.       С появлением в его жизни Хинаты покой ему действительно только снится.       Они не смогли заняться учебой. Поначалу они тратят слишком много времени на шутливые споры и преувеличенные возмущения из-за всяких мелочей, и их смешки, драматичные вздохи и несерьезность создают слишком близкую, расслабленную атмосферу. Ямагучи потворствует каждому капризу Хинаты, а сам парень откровенно пользуется их слабостью к комплиментам и нежным прикосновениям. Они принимаются отлынивать и уговаривать его сделать перерыв, он же — нетвердо стоять на своем звании (довольно паршивого) репетитора, прекрасно зная, что к учебникам они уже не вернутся. Слово за словом, и постепенно их лица наклоняются все ближе, ладони задерживаются на открытой коже все дольше, и в какой-то момент губы Ямагучи накрывают его, а руки Хинаты находят свое пристанище на его талии.       И Тсукишима находит себя, сжатым между двумя настойчивыми нарушителями спокойствия, которые с блеском в глазах пытаются отвлечь его и от учебы, и от всего остального.       Да простит табель успеваемости Хинаты, но у них это с успехом получается.       Хината прикусывает его плечо, «наказывая» за молчание, и Тсукишима вздрагивает. К сожалению, не от неприятности ощущений. Эти двое медленно, методично пробуют и изучают каждый миллиметр его тела, и эти двойные прикосновения, эти руки, которые, кажется, находятся абсолютно везде, устраивают ему непрестанную сладостную пытку. Просто смешно, насколько они ловят каждую его реакцию, насколько жаждут заставить его потерять контроль и не следить за собой.       И до ужаса неловко.       Неловкость. Именно из-за нее у Тсукишимы и происходят все проблемы. Ему, на самом деле, очень повезло, что их трое, и на нем не лежит вся ответственность за эмоциональный фон их отношений, иначе это было бы действительно печальным зрелищем. В этот раз, как и за многие предыдущие, эту ответственность берет на себя Ямагучи. Он с неловкостью и с молчаливым извинением, но вместе с тем — с лукавостью смотрит на него, после чего поднимает взгляд к Хинате и резко прижимает Тсукишиму еще ближе к нему. Он с трудом давит стон — и от напора, и от того, что его член оказывается сжатым между их с Ямагучи телами. Ему требуется сделать несколько быстрых вздохов, а когда он чувствует, как переплетенные пальцы его партнеров мажут по тому месту, то задерживает дыхание.       Хината замирает.       А потом, кажется, приходит в неистовство.       — То есть ты!.. — восклицает он после того, как неожиданно толкает Тсукишиму вперед, и Ямагучи с трудом удерживает равновесие. — Полчаса! Спорил со мной! Когда я предложил! А когда Тадаши… — каждая фраза сопровождается новым толчком, и в конце концов Ямагучи не выдерживает и ретируется с его пути, освобождаясь от объятий Тсукишимы и оставляя его наедине с буйством чужих эмоций.       — Я, конечно, понимаю, что это Тадаши, — Ямагучи, судя по звуку, давится воздухом и смешком, — но! Использовать мои идеи! Без меня! Ты!       Наконец, очередной толчок достигает цели, и Тсукишима оказывается прижат животом к кровати. Чужие ладони ложатся на его спину, не позволяя сдвинуться с места, но он приподнимается на локтях и кидает в сторону смеющегося Ямагучи взгляд, одновременно сочетающий в себе осуждение, мольбу о помощи и возбуждение. Поначалу Ямагучи смотрит на них двоих ошарашенно, но по мере этой речи в его глазах появляется озорной и, судя по всему, возбужденный из-за всплеска эмоций Хинаты блеск. Его губы изгибаются в ухмылке, и все выражение его лица говорит о том, что он совершенно тут ни при чем.       — Он говорил тебе? Говорил, какими словами назвал меня, когда я решил попробовать?!       Ямагучи сочувственно поджимает губы, ласково проводит ладонью по плечу Хинаты и кидает на него притворный осуждающий взгляд. Тсукишима пытается сбросить с себя тяжесть чужого тела и встать, но Хината только упорнее прижимает его к мягкой поверхности и не позволяет принять другое положение.       А потом хватает его за запястья и говорит:       — Тадаши, помоги мне, а то он вырвется.       И Тсукишиму будто пронзает током.       Вырвется? Хината хочет сделать что-то, из-за чего ему захочет вырываться?!       Все тело прошибает дрожью, когда спустя несколько секунд Ямагучи сдвигается с места — и совсем не для того, чтобы дать Хинате подзатыльник. Вместо этого горячие пальцы на запястьях сменяются аккуратными, но не менее крепкими, и сжимают его руки вместе, не давай их разъединить.       — Знаешь, ты как бы это заслужил, — с усмешкой отвечает Ямагучи на его неверующий взгляд, и по этим глазам Тсукишима видит…       Что его это невероятно заводит.       Тяжесть со спины пропадает. А вместе с этим из его тела будто исчезают все силы. В нем умирает любое возмущение, любое желание протестовать, шутливо или искренне, и вместо этого приходит непривычная легкость и жар, отдающий в самых кончиках пальцев.       Вместо этого ему хочется отдаться течению. Отдаться чужим рукам. Доверить ситуацию и себя чужой воле, позволить этим рукам делать все, что им заблагорассудится, и принять все, что будет сейчас происходить.       Доверить себя Хинате.       Сделать то, что он поначалу опасался, а после — попросту себе не позволял.       Его тело расслабляется и становится податливым в чужих руках. Хината твердой, слегка грубоватой лаской проводит по всему его телу, задерживается на бедрах, дарит им несколько мокрых, размашистых поцелуев и приподнимает его бедра. Чужое горячее дыхание опаляет поясницу, пальцы на запястьях успокаивающе поглаживают нежную кожу ладони, Хината не задает ни одного вопроса, и Тсукишима прикрывает глаза.       Его пугает, насколько это ощущение контроля в чужих руках… его возбуждает.       Ласковое прикосновение к животу. Поцелуй на впадинке под поясницей. И влажное прикосновение языка к самой чувствительной точке его тела.       Его самым натуральным образом подбрасывает.       Тсукишима был готов ко многому, зная, насколько любопытным и деятельным может быть Хината… но не к этому.       В нем появляется инстинктивное желание отстраниться. Это… это чересчур. Это слишком смущающе, чрезвычайно откровенно и попросту невероятно чувствительно. Его нога дергается, и он, вероятно, с успехом смог бы ударить Хинату, если бы тот с силой не прижал его бедра к постели. И он, скорее всего, с таким же успехом смог бы перевернуться и скинуть с себя чужое тело, если бы его запястья также не были прикованы друг к другу.       Движение языка повторяется, и с его губ срывается судорожный вскрик. Но эта попытка перевернуться терпит еще большую неудачу, чем предыдущая. Напор лишь увеличивается, ладони надавливают, сжимают крепче, не давая ему и шанса, и Тсукишима чувствует… он чувствует…       Невероятную влажность.       Из легких пропадает весь воздух. Его конечности перестают ему принадлежать — и в буквальном, и фигуральном смысле. Он, на пробу, пытается вырвать ладони из чужой хватки, но нарывается лишь на горячий, пристальный взгляд Тадаши. Он слаб. Он так ослаб под этим взглядом, под этими руками, под этим языком, и он не просто не может — он не хочет становиться сильнее.       Давление языка увеличивается, а вместе с ним — и дрожь его тела. Он внезапно понимает, что эта дрожь окутала его с самого начала. Он пытается закрыться, пытается хотя бы прикрыть рот ладонью — неужели эти звуки исходят от него? Неужели он вообще на такое способен? Но Тадаши резко дергает его за запястье, лишая опоры, и неожиданно мягко, почти нежно берет его свободной рукой за подбородок и поворачивает лицом к себе.       В плохом зрении есть свои плюсы. Он сомневается, что смог бы в принципе после этого примириться сам с собой, если бы в этот момент увидел чужое выражение лица. Особенно в тот момент, когда Хината каким-то невообразимым образом прокручивает языком, и с его губ срывается самый настоящий всхлип.       Он не находит в себе сил даже для того, чтобы не рыдать. Ничто в нем не было готово к тому, что его тело будет гореть от тех вспышек удовлетворения, которые вызывает в нем каждое движение юркого и горячего языка. Это не похоже на постепенно нарастающую волну наслаждения, не похоже на резкий взрыв, отдающийся во всех конечностях. Сейчас это напоминает лавину сладкого, мучительного, огненного удовольствия, которая накрывает его и накрывает, и он не может сбежать от нее. Все, что он может — это лежать в полном ощущении беспомощности, желая и того, чтобы это все прекратилось, и того, чтобы оно не заканчивалось никогда.       И ничто не приносит облегчения. Он возбужден настолько, что не может сформулировать в своей голове ни одной мысли, и это возбуждение не находит своего выхода. Шое погружает свой язык глубже, что заставляет его чувствовать себя мокрым и заполненным, но этого все равно оказывается недостаточно.       Он не знает, что именно он хочет. Что он может сейчас хотеть? О чем он мог бы в принципе попросить? Что они могут сделать, что ему оказалось достаточно? Он сжимает пальцы Тадаши в немой просьбе — пожалуйста. Сделай с этим что-нибудь. Сделай что-нибудь с его дрожащим, обессиленным телом, сделай что-нибудь с тем, что Хината может, но почему-то не хочет дать ему то, в чем он так нуждается. Реши за него, в чем именно он нуждается.       Мягкое прикосновение к его волосам. Тадаши отпускает его и наклоняется, чтобы подарить его лицу россыпь успокаивающих поцелуй. В лоб, на виске, на щеках, он собирает губами все непролитые в отчаянии от наслаждения слезы и оставляет на его губах ласковый поцелуй. И отстраняется.       Хината останавливается. С его бедер исчезает уже привычное ощущение тяжести, но легче ему от этого не становится. Чужой шепот, пара секунд, за которые его тело успевает покрыться мурашками, и его аккуратно переворачивают на спину. Он прикрывает глаза. У него не остается никаких моральных сил даже на то, чтобы почувствовать стыд. С его губ за этот вечер сорвалось столько молящих и позорящих его звуков, что он в принципе может забыть об этом чувстве, как таковом.       Горячие, заботливые руки приподнимают его за бедра, и все его лицо вспыхивает румянцем — хотя, казалось, он думал, что пик его смущения уже прошел, — когда одна его нога ложится на плечо Хинаты, а вторая оказывается на плече Ямагучи. Он обессиленно отворачивает лицо. Он не… не может. Он сомневается, что когда-нибудь после этого сможет посмотреть им в глаза.       Пальцы, все это время крепко сжимающие его запястья, с невероятной аккуратностью входят в него, в то время как губы, терзающие его весь вечер, оставляют влажные, отвлекающие поцелуи под коленкой. Его уже привычно пронзает дрожь. Его собственные ладони, не скованные ничем, хватаются за простыни, и он делает долгий вдох.       Который превращается в судорожный вздох, когда к тонким, чутким пальцам добавляются горячие и проворные пальцы Хинаты.       Это не… Это не…       Просто верх неприличия, который отзывается в его животе такой сильной слабостью, что он не может издать ни звука.       Быстрый, торопливый темп Хинаты сталкивается с медленным, тщательным ритмом Ямагучи, и он не может подстроиться ни под один. Он лежит в таком физическом и моральном изнеможении, что просто принимает все, что ему дают. Все его нервы натянуты до предела, каждый участок тела чутко реагирует на любое прикосновение, любой пойманный горячий выдох, и он просто… Он просто…       Теряет любое подобие разума.       Удовольствие не вспыхивает в его животе. Оно медленно, постепенно накрывает его, вызывая тихие, отчаянные звуки, и нарастает с каждым (не)аккуратным чужим движением. Его придавливает к кровати, настолько ярко и резко он ощущает каждую секунду своего наслаждения, и все, на что его хватает — издать обессиленный, громкий выдох.       Он запрещает им что-либо комментировать. Он в принципе не дает этим двоим обратиться к нему хоть словом, кидая на них хмурый взгляд каждый раз, когда они хотя бы пытаются. Хината ухмыляется, но молчит, а Ямагучи оставляет на его лбу мягкий поцелуй — Тсукишима оказывается не в силах противиться этому нежному прикосновению. В нем пробуждается нервная энергия вкупе с чувством полного физического истощения, поэтому он просто достает позабытый учебник по истории и утыкается в него — естественно, с Тадаши и Шое, прижатым к нему с обеих сторон. Ямагучи лениво перебирает его волосы, в то время как Хината играется с его пальцами, оставляя на них быстрые поцелуи, и спустя несколько прочитанных страниц Тсукишима издает долгий вздох.       — В твоей заваленной проверочной виноват буду не я.       Хината вскидывается. Ямагучи, не ожидавший внезапного начала разговора, вздрагивает, но на его лице быстро появляется улыбка. А на лице Хинаты — довольное возмущение.       — То есть взял ответственность, а теперь идешь на попятную?!       — Ты хоть знаешь, что значит «идти на попятную»?       — Вот не надо мне тут. Мне это Ямагучи объяснял.       Пару мгновений тишины, за которые глаза Тсукишимы закатываются так сильно, что ему становится больно, и раздается звонкий, счастливый смех Ямагучи. Хината обиженно сопит и тянется к нему, чтобы устроить пытку щекоткой, на что Тсукишима, на чье тело внезапно навалились, начинает ворчать и пихаться, отстаивая свое уютное положение на кровати. Хината отвлекается от Ямагучи и лезет с щекоткой уже к нему, и Тадаши, преисполненный чувства благодарности, спешит помочь Тсукишимы отбиться от этой внезапной атаки.       И посреди этого копошения, переругиваний, намеренно преувеличенных возмущений и теплого, искреннего смеха, Тсукишима чувствует внутри себя умиротворяющее спокойствие и сильную привязанность к этим двоим, которые умудрились незаметно, но прочно войти в его жизнь и ему невероятно близки.