Перед тем, как очнуться, смотри — с твоего корабля Крысой прыгает страх, почти не касаясь бортов, И ты видишь, как мимо плывет голубая Земля На спинах холодных гладких черных китов. © Мельница — Никогда Кровь падает на снег — Завтра будет ёлочка. © Агата Кристи — «Новый Год»
За стенами Дурмстранга стоит лютый мороз, но в самом замке тепло. Толстые стены и натопленные печи не дают студентам мерзнуть. В Дурмстранге отмечают не Рождество, которое для кого-то наступает двадцать пятого декабря, для кого-то седьмого января, кто-то вообще не считает праздником, а Новый Год, примерно, как маглы в молодой Советской России. Большинство студентов разъехалось по домам, остались совсем немногие. Райнхард больше всего на свете хотел увидеть свою сестру, но от отца пришло письмо, что в эти каникулы ему надо остаться в Дурмстранге. А сестра почему-то совсем ничего не писала… Сегодня тридцать первого декабря. В спальной горнице своего курса он теперь один, и целую ночь его будили завывания метели за окном. Все равно его обычно мучают кошмары — какая-то жуткая бойня, магловские танки и самолеты, горящие города, омерзительные лагеря смерти, он не помнит, когда вообще в последний раз высыпался. Но стены терема сдерживают зиму. Собственная красная форма Дурмстранга вдруг показалась ему факелом, разгоняющим стужу. Распорядок даже на каникулах остался достаточно жестким: на завтрак и ужин студенты обязаны появиться в трапезной. В остальное время можно делать, что захочется в рамках школьных правил — он бы предпочел полетать на метле, но, если метель продолжится, придется сидеть в библиотеке. Если бы он уехал домой, можно было сбежать на какую-нибудь вечеринку к ровесникам-маглам. А здесь придется все праздничные дни проводить в одиночестве. Конечно, больше всего он скучал по своей сестре, но и по общению на самом деле тоже. Ладно, в конце концов, останется больше времени на тренировки. А то у него ни Империус, ни Круциатус вообще не получаются, подопытная белая крыса даже не чихнула ни разу. А вот Аваду он вообще еще не пробовал, крысу жалко. Если бы он уехал, зверька пришлось бы оставить — сестра их боится до смерти. Крыса укоризненно посмотрела из клетки своими рубиново-красными глазками. — Ты тоже голодная? — он слегка щелкнул пальцем по любопытному розовому носу, высунувшемуся между прутьев. — Ладно, сейчас что-нибудь принесу. На завтраке ждал крайне неприятный сюрприз: все столы оказались сдвинуты в один, а значит, придется сидеть с прочими оставшимися. Высокомерный британец Блэк, мерзкая тварь принц Аурелиус, кто там еще? Трио братьев Черночайниковских, Осмунд, Осни и Осфрид? Всего-то студентов осталось, кажется, человек двенадцать, и, похоже, в трапезной еще не все. Лучше уйти и ничего не есть, чем садиться к ним. Но поздно, его уже заметили и не простят «бегства». Да и обязан он присутствовать на завтраке. Это чистокровным аристократам вечно спускают нарушения правил, его запросто могут выпороть за какую-нибудь мелочь типа неправильно застегнутой формы. Правда, в результате у Райнхарда были самые высокие оценки во всей школе. «Каждого из них я смог бы победить в бою, кроме принца и этого британца. Но мне всего пятнадцать, а им двоим скоро семнадцать, и они на выпускном курсе. Однако, я все равно — презренный полукровка, и каждый из них считает себя в праве вытереть об меня ноги.» Он надеялся сесть один где-нибудь в углу, но не выйдет. «Годрик Гриффиндор убил безумного Тёмного Лорда Эйриса и никогда не судил о волшебниках по чистоте их крови. Он основал Факультет, куда могут поступить только настоящие герои. Он бы не боялся кучки напыщенных идиотов. Мне всего лишь нужно как-то дотянуть до выпуска.» Тетя, Батильда Бэгшот, хотела бы, чтобы он поступил в Хогвартс, британскую школу, где мягче относятся к нечистокровным, но здесь изучают более эффективную магию, и диплом Дурмстранга на континенте котируется много выше. Учеба здесь — редчайший шанс для полукровного волшебника. За него уплачено дорогой ценой. Слишком дорогой. — Скучно, — лениво бросает принцу Блэк. У британского чистокровного глаза оттенка индиго, блестящие черные волосы, падающие на лоб с небрежным изяществом, очень красивое, породистое лицо и расслабленно-аристократичные манеры. Глаза принца похожи — тоже неестественно-фиолетовые, а волосы совсем ненормальные, серебряные. Скучно тебе, мразь… Чистокровный высокомерно усмехается и с ленивой иронией тянет: — Новый Год, сегодня просто необходимо развлечься… — Не понимаю, зачем мы вообще празднуем эти магловские праздники, — недовольно говорит Аурелиус. Его высочество явно не в настроении. И мы все понимаем, на ком он сорвется. — Может, наш грязнокровка сегодня не воняет? — ну конечно, началось. «Нельзя показывать, что меня это задевает.» — Ах нет, видишь, Артур, чудес не бывает. — Я Арктурус, — все так же лениво поправляет британец. — Неужели так трудно запомнить? — идиотское имя. С другой стороны, принц и есть идиот, ему трудно. Вообще, Арктур — название звезды, расположенной рядом с созвездием Большой Медведицы. Но представитель Династии не утруждается такими мелочами, как изучение астрономии. — Чтож, грязнокровка, садись, тебе, как видишь, освободили место, — машет рукой принц. «Я же не думал, что будет легко.» Хотя свободные места еще есть, чистокровные в притворной панике отодвигаются как можно дальше, оставив несколько свободных стульев. Они мерзко ухмыляются. — Фу, грязнокровка — это грубо, — тянет Блэк с кривой усмешкой. Наверняка приберегает наиболее жестокие издевательства на сладкое. — Будем называть его как-нибудь изящнее, наш неполноценный друг, например… Немногочисленные взрослые смотрят, но не вмешиваются. Конечно, принц может развлекаться как хочет. Пусть хоть прямо здесь проклянет его каким-нибудь темным заклинанием — за полукровку никто не вступится. Хотя формально Дурмстранг — многонациональная школа и все студенты равны. Теоретически, кто-то из иностранных учеников мог бы вмешаться, но это еще хуже, жалость этих высокомерных чистокровных безмерно унизительна. Но из оставшихся никто не решится спорить с принцем и Блэком, даже если захочет. Равных им по магической силе здесь просто нет. Ему приходится сесть с ними, но так, чтобы никто из чистокровных не рисковал случайно прикоснуться к «грязнокровке». У него только мать из не-волшебников, но им все равно. Внутри больно почти до слёз. Он мало помнит свою мать, маглу, зачарованную отцом за ее красоту и прогнанную с исправленной памятью, как только она ему надоела. Но он все равно ее любит — не так сильно, как сестру, конечно. Сестра же родилась без магических способностей… С точки зрения всех этих чистокровных, большего позора в семье и быть не может. Ради сестры он должен все это вытерпеть. Нельзя показывать, что тебе больно. Нельзя показывать, что ненавидишь их, что ты еще не совсем сломался. — Мой отец зачем-то оплатил учебу этого существа, значит, я могу называть его, как мне нравится, — бросает принц, и все угодливо смеются, будто это хоть немного остроумно. Только Арктурус Блэк морщится. — Говорят, эти твари воруют силу у настоящих волшебников, — делает он притворно-страшное лицо. — Не прикасайтесь к нему, а то он и душу вашу украдет, it’s known. Хотите, расскажу добрую новогоднюю сказку? — спрашивает он тоном старой няни, явно с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. — Одна ведьма из очень древнего и известного Чистокровного Рода влюбилась в магла и вышла за него замуж, но каждый раз, когда она отдавалась ему, он забирал часть ее волшебной силы, и когда она, с его ребенком в чреве, стала сквибом, он бросил ее, отобрав даже принадлежавший ей медальон ее рода и продав его в лавке антиквариата за бесценок, в мире маглов. Как раз в Новый Год она родила ребенка-полукровку, и в миг, когда часы били полночь, умерла с проклятьем на устах. — Так ей и надо, этой глупой шлюхе, — говорит принц Аурелиус. — А что случилось с отродьем? — Их сын поступил в Хогвартс, в эту школу принимают всякую погань независимо от происхождения, стал могущественным тёмным магом, собрал вокруг себя Чистокровных, назвался Тёмным Лордом и начал войну против грязнокровок и предателей крови. — Блэк усмехается. — Какое лицемерие! Ему удалось подчинить своим чарам Министерство магии, но правда о его происхождении выплыла наружу, и его свергли собственные последователи, объединившиеся с грязнокровками. Все записи о Тёмном Лорде были уничтожены, и само имя стало запретным. Поэтому вы ничего о нем не знаете — а не потому, что я все это только что выдумал. Блэк смеётся. Не выдержал все-таки. — Так ты все это выдумал? — удивленно спрашивает Нестор фон Ройс, еще один идиот. Вообще-то, по Статуту Секретности, волшебники не имеют права использовать аристократические приставки к фамилиям, но многие чистокровные Германии нарушают этот запрет. — Это чистая правда, my sweet child, — насмешливо улыбается Блэк, вызвав ухмылку принца. — И все-таки твоему отцу не следовало оплачивать учебу грязнокровки, Аурелиус, — говорит хмурый швейцарец Лестрейднж, однокурсник Блэка и принца. — Его присутствие оскорбляет нас всех. Трио братьев Черночайниковских согласно делает глубоко оскорбленный вид, хотя все знают, что их собственная чистота крови довольно условна — ходят слухи, еще их бабушка была полукровкой, и Древней Крови в них нет. Зато наглости и лживости не занимать. Когда Арктурус не слышит, они хвастаются, что их предок был бежавшим из Британии по обвинению в убийстве Блэком. Даже кровавые подробности придумали — мол, убил он тринадцать человек, двенадцать маглов и волшебника, одним заклятием. От волшебника вообще только палец и остался… Откуда они? Может из Польши? Или из Чехословакии? Кажется, они каждый раз говорят об этом по-разному. — Его Величество действительно отличается излишней… демократичностью, — соглашается принц. — Но не беспокойся, Корвус, когда я стану Императором, эти твари займут подобающее положение. Понятия не имею, почему мой отец так дорожит им. «Я почти благодарен ему за то, что он ничего не сказал про мою сестру. Но за что мне такая поблажка?» Правда, на самом деле принц вообще никогда никак её не упоминал. Странно, если подумать — такая благодатная тема для измывательств. — Ничего не имею против этих низших созданий, когда они покорны и знают свое место, — шипит Варамир Шестишкурый. Русскому волшебнику всего лет тринадцать, а выглядит еще младше, но он удивительно неприятный ребенок — маленький, тощий, со скошенными чертами лица, однако в нем чувствуется необычная и злобная сила, что когда-нибудь сделает его по-настоящему могущественным колдуном. На коленях у него сидит недоброго вида животное, похожее на кота. Его глаза почти человеческие, а глаза его хозяина почти звериные. Древняя Кровь живет в Шестишкуром, как и в принце, и в Блэке, хоть в каждом из них проявляется по-разному. Говорят, он как-то замешан в смерти собственного младшего брата, и теперь родители даже вида его не выносят и поэтому оставляют на каникулы в школе. — Мои зверушки мне покорны. А тебе твоя, принц? Он бросает презрительный, буравящий взгляд, который «кот» повторяет с точностью. — Не все полукровки и маглы так уж плохи, — задумчиво говорит Фарвинд, не то швед, не то норвежец, а может, вообще датчанин. Его магия чем-то сходна с магией Шестишкурого, но гораздо менее сильная и яркая. Он тоже странный, но не столько злобный, сколько не от мира сего. — Вот и проверим, — отвечает принц скорее Варамиру, чем Фарвинду. — Эй, грязнокровка! Покажи, насколько ты послушная зверушка! Сердце бешено колотится, ухмыляющиеся чистокровные кажутся каким-то собранием нежити. Думать о чем угодно, о сестре, о Годрике Гриффиндоре… Представить, что происходит не с тобой… — Я сделаю все, что угодно моему принцу, — голос не дрожит. — На красном не видно винных пятен, вот почему стоило идти учиться в Дурмстранг! — Тарасюк из Миргорода смеется и подсаживается к ним, разумеется, старательно не касаясь грязнокровки. Кажется, они с лучшим другом, болгарином Бериком Крумом, который выглядит откровенно полумертвым, гуляли всю ночь. И где только вино добыли? Их приход отвлекает принца, временно отсрочив издевательство. — Слава Владыке Света! — Что за Владыка Света? — слова вырвались раньше, чем он успел подумать. — Разве я разрешал тебе открывать рот, грязнокровка? — тут же спрашивает Аурелиус. — Ты не можешь первым заговаривать с чистокровными, грязная тварь! Тарасюк, не обращай на мою зверушку внимания. Когда-нибудь Шестишкурый ответит за то, что подкинул принцу это мерзкое прозвище! Даже хуже грязнокровки! Несколько обескураженный выпадом его высочества Тарасюк чешет в чубе. Его красная форма застегнута криво, винные пятна, чтобы он ни говорил, вполне заметны. — Зачем так строго? — удивляется он. — Пусть спрашивает, он же ко мне не прикасается. — Прошу прощения, — наклонить голову, не смотреть в глаза. Возможно, тогда его оставят в покое. Что-то узнавать все равно уже не хочется. Хочется провалиться, исчезнуть. — А теперь мы все-таки узнаем, насколько ты покорная зверушка, — вспоминает принц. — Даже зверушек нужно кормить, но не за одним же столом с волшебниками! Аурелис взмахивает палочкой, пододвигая к нему тарелку овсянки (она холодная, на воде, то без соли вовсе, то наоборот пересолена — в Дурмстранге студентов не особо балуют). — А теперь возьми ее и ешь с пола, как положено животному, — командует он. Варамир Шестишкурый ухмыляется и скармливает «коту» с рук извлеченную из кармана дохлую крысу. К горлу подступает тошнота, не то от принца и его идеи, не то от мерзкого хруста разгрызаемой крысиной тушки. — Райнхард — способный маг, — внезапно вступается Крум. — Даже если он грязнокровка, так поступать недостойно. — Так ты, Берик — защитник грязнокровок? — хмурится Лестрейндж. Варамир гладит своего «кота» и мерзко хихикает, предвкушающе сверкая глазами. — Помолчи, Корвус! — заводится Тарасюк. Но Блэк выхватывает палочку с шальным блеском индиговых глаз, и все затыкаются. У Арктуруса репутация безжалостного отморозка, но при этом непревзойденного боевого мага. — Что, возражения иссякли? — Блэк смеется безумным смехом и встряхивает волосами. — Как же скучно. Давай, неполноценный, развлекай меня! Или ты еще и глухой? Не слышал, что сказал твой принц? Британец взмахивает палочкой, насылая заклинание удушья. Вид грязнокровки, инстинктивно царапающего себе горло, веселит чистокровных, их смеющиеся лица сливаются в одно пляшущее уродливое пятно. Новый взмах палочки Блэка сдергивает его со скамьи на пол, бросив на четвереньки. Пол больно врезается в колени. Глаза слезятся. Заклинание отпускает. Британец бросает перед ним на пол тарелку, и без того мерзкая овсянка разливается по полу. — Слизывай, — издевательски-ласково приказывает Блэк. — Я — не твоя зверушка, — (а моего императора и его сына). — Какой-то британец не может мне указывать. — Кому хамить вздумал, тварь? — возмущается принц. Этот идиот не может, не должен стать Императором… — Арктур — мой друг и истинно чистокровный! Секо! Режущие заклинание проходит по его лицу, в опасной близости от глаза. Капли крови падают на белый мрамор пола. — Фу, грязная кровь, — произносит Блэк с отвращением. Зверь Варамира издает утробный вой и спрыгивает на пол, привлеченный ее запахом. — Сказано тебе, слизывай! Райнхард поднимает голову, чтобы запомнить всех свидетелей его унижения и когда-нибудь отомстить им. А потом закрывает глаза и начинает слизывать с холодного пола мерзкую белесую жижу. От ощущения твердых маленьких частичек грязи на языке тошнит. Он слышит смех и, кажется, чьи-то шаги. Сознание частично отключается, кажется, что все это происходит с каким-то другим человеком, не с ним. Но голос Блэка шепчет какое-то заклинание, от которого буквально впечатывает в пол, и новая порция боли возвращает ощущение реальности. «Сейчас-то за что, сволочь?» Тут же раздается какое-то нечеловеческое верещание, мяукание, крик и слова заклинаний: — Круцио! — и еще один длинный вопль. Сильное темномагическое заклятье… что происходит?! — Протего! — Экспеллиармус! — Протего максима! Круцио! — и снова вопли боли. Варамирова зверушка вцепилась всеми конечностями в голову принца, тот с совсем не монаршим громким матом ее отдирает. Сам Варамир, истошно вереща, царапает себе лицо, из носа у него кровь. Блэк корчится на полу от боли и вопит. — Tout va bien? — черноволосый мальчишка хватает за руку, помогая подняться. Голос его кажется охрипшим. Райнхард не знает французского, из иностранных он учил только английский и русский. Прикосновение чистокровного ощущается чем-то ужасно непривычным и неправильным, хотя в самый первый момент и вызывает прилив наивной благодарности. Он с запозданием узнает Старицкого с курса старше, и с ужасом вырывается, отшатываясь назад. — Он сам! Я его не трогал! — Ян Старицкий не просто чистокровный волшебник, он чуть ли не чистокровнее Блэка. — Он сам! Теперь, естественно, к ним подходят взрослые, до того наблюдавшие с олимпийским спокойствием. — Я тебя в который раз предупреждаю, Старицкий, еще одна выходка, и ты вылетишь из школы! — кричит Волчанов, грузный болгарин, преподающий полеты, разбрыгивая слюну. Он Яна терпеть не может — тот держится на метле хуже всех в Дурмстранге, это все знают. — Тебе не жить! — Блэк возвращает на лицо свою обычную улыбочку, но после Круциатуса она выглядит несколько помято. — Слышишь, Старицкий, ты покойник! Ян раздвигает губы в мягкой беззаботной улыбке — они с Блэком в этом друга друга стоят. — Нам всем придётся умирать. — Тихо! — приказывает Вильгельм фон Дарри, преподаватель Темных Искусств, взмахом палочки наконец-то отделяя верещащего «кота» от принца. Тот расцарапан, серебряные волосы клочьями торчат во все стороны. — Ваше Высочество, вам срочно нужно к колдомедику! Позвольте вас проводить! — Это… — принц открывает и закрывает рот, как вытащенная из воды рыба. — Да что это… Да как вы смеете… Я от крови дракона! — И что? — пожимает плечами Старицкий. — Коту, как видишь, плевать. — Сволочь! — шипит Варамир. — Нельзя брать чужую шкуру! И друиды, и шаманы… Ах ты сволочь! — Ты позоришь нашу кровь, кузен! — рычит Корвус Лестрейндж. — Любитель грязнокровок! — Тихо! — снова повторяет фон Дарри. — Старицкий, вы будете сурово наказаны, не сомневайтесь! Ваше Высочество, позвольте вас проводить! — Наказан?! — с шипящими нотками спрашивает Ян. — Позвольте спросить, за что? Я вмешался, потому что Блэк, подданный Британии, напал на вашего соотечественника! Он будет наказан? — Старицкий оборачивается, видит порез от заклятья принца и раскидывает руки в ораторском жесте. Но легче, наверное, до мертвецов достучаться, чем до Дарри, когда речь о Династии. — Может быть, вы также накажете того, кто порезал лицо этому студенту? Может быть… — Остановите вашу демагогию! — рявкает Дарри. — Вы — не подданный Императора, но мы, подданные, живем в соответствии с Доктриной Исключительности! Вы серьезно считаете, что небольшой порез на лице грязнокровки стоит того, чтобы натравить на особу королевской крови дикое животное?! — Позвольте уточнить, вы про кота? — Старицкий нахально улыбается. — Ваше Высочество! — сурово повторяет Дарри. Принцу приходится подчиниться своему подданному. Напоследок он бросает на Райнхарда виноватый — проклятье, виноватый! — взгляд и тихо просит профессора Темных Искусств: — Пожалуйста, не говорите моему отцу… — Я не могу дезинформировать моего Императора! — жестко отвечает Дарри. — Так, вы! Кто порезал вам лицо, почему вы оказались на полу? Блэк применял к вам заклятья? — Не знаю, — он хорошо понимает, что правда будет стоить слишком дорого. И не только для него. — Я ничего не помню. — Видите, Старицкий, — с некоторой печалью произносит Дарри. — Я подниму вопрос о вашем отчислении. Ваши лень, прогулы и хамство преподавателям давно уже всем надоели. «Не надо, пожалуйста!» — Так нельзя! — вступается Тарасюк. Берик кивает, оба они смотрят осуждающе. — Грязнокровка врет, это Аурелиус порезал ему лицо, когда он отказался подчиняться Блэку… — Грязнокровка ничего не помнит, — жестко отвечает фон Дарри. — Все мы слышали. Пойдемте, Ваше Высочество. Кстати, Старицкий, вы наконец выдали что-то похожее на Круциатус, почему я не могу добиться от вас того же на занятиях? Волчанов, этих двоих заприте в горницах, остальные свободны. Дарри, принц и примкнувший к ним Блэк покидают трапезную, остальные начинают бурное обсуждение произошедшего, игнорируя, что главные герои все еще могут услышать. — Моя шкура! — Очевидно же, что порез на лице грязнокровки — не повод нападать на принца. — А если тебя будут, например, грабить, ты захочешь, чтобы рядом оказался кто-то вроде Старицкого! — Да Один упаси от такой «защиты»! Он просто хотел попробовать Круциатус на человеке, такой же, как Блэк… — Грязнокровка все наврал, грязный присобленец… — А что он должен был сказать? Он подданный его отца! Тебе-то со стороны легко, а ему с ними жить! — Нельзя забирать чужую шкуру! — Да про какую шкуру вы болтаете? Это новое прозвище грязнокровки? — Да нет же, шкура… — Вообще-то все люди равны… — В нашем обществе грязнокровки не равны драконокровным, не будь идиотом! Доктрина Исключительности… — Сам идиот! Это — неправильное общество! Доктрина — дикость! — Тарасюк, чем ты его напоил, что он несет такую чушь? — Мы просто мешали вино с наливкой… — Он все наврал, и теперь из-за него Яна исключат… — А не надо было вступаться за грязнокровку… — Надо было головой думать, грязнокровка вот все правильно понял… Волчанов запихивает его в горницу и утаскивает Старицкого на другой этаж, где расположены горницы его курса. О нет, где теперь взять еды для крысы… она-то точно не виновата в произошедшем! Крыса тихонько попискивает. Голодная, конечно… Райнхард проходит по горнице в надежде, что кто-нибудь из соседей забыл под кроватью печенье или яблоко. За окном все еще воет метель. На секунду ему хочется раскрыть окно и спрыгнуть вниз, но так нельзя. Он же нужен своей сестре. Или хотя бы крысе. Кто-то другой действительно будет отрабатывать на ней Круциатус. Вот Арктурус Блэк идеально подходит для этой цели! Никакой еды он не находит, вообще ничего не находит, кроме потрепанного томика магловских сказок, спрятанного под половицей. Это кто же у нас такой маглолюбивый… Райнхард наугад открывает книгу. Руди было всего год, когда отец его умер, и матери захотелось переселиться с ребенком к своим родным в Бернский Оберланд. Недалеко от Гриндельвальда жил ее отец, занимавшийся резьбой по дереву и с избытком зарабатывавший себе на прожиток. Пустилась она с ребенком в путь в июне, вместе с двумя охотниками за сернами. Путники уже прошли наибольшую часть дороги, перебрались через гребень горы на снежную равнину, и молодая женщина уже видела перед собою родную долину с разбросанными по ней знакомыми домиками; оставалось только одолеть еще одну трудность — перейти большой глетчер. Недавно выпавший снег прикрыл расщелину, хоть и не проникавшую до самого дна пропасти, где шумела вода, но все же довольно глубокую. Молодая женщина, несшая на руках ребенка, поскользнулась, провалилась в снег и исчезла. Спутники не слышали даже крика, услышали только плач малютки. Прошло больше часа, пока им удалось принести из ближайшей хижины веревки и шесты, с помощью которых с большими усилиями и извлекли из расщелины — два трупа, как им показалось сначала. Были пущены в ход все средства, и ребенка удалось вернуть к жизни, но мать умерла. Старый дедушка принял в дом вместо дочери только внука, ребенка, который прежде больше смеялся, чем плакал, а теперь, казалось, совсем разучился смеяться. Перемена эта произошла в нем, верно, оттого, что он побывал в расщелине глетчера, в холодном ледяном царстве, где — по поверью швейцарских крестьян — осуждены томиться души грешников до дня Страшного суда. Словно быстрый водопад, застывший в воздухе неровными зеленоватыми стеклянными глыбами, блещет глетчер; одна ледяная скала громоздится на другую. А в глубине пропастей ревут бурные потоки, образовавшиеся из растаявшего снега и льда. Глубокие ледяные пещеры и огромные ущелья образуют там диковинный хрустальный дворец — обиталище Девы Льдов, королевы глетчеров. Губительная, уничтожающая дева — наполовину дитя воздуха, наполовину могущественная повелительница вод. Она перелетает с одного острого ледяного уступа горных вершин на другой с быстротой серны, тогда как смелейшие горные проводники должны вырубать себе здесь во льду ступеньки. Она переплывает ревущие потоки на тонкой сосновой веточке, перепрыгивает со скалы на скалу, причем ее длинные, белые, как снег, волосы и зеленовато-голубое, блестящее, как воды альпийских озер, платье развеваются по ветру. Бред какой-то. Автор — Г. Х. Андерсен, «Ледяная дева». Маглы все равно ничего не знают… Что теперь делать? Блэк и раньше любил над ним издеваться, теперь наверняка захочет еще и отомстить за перенесенную боль. И Старицкий тоже должен очень злиться за ложь. Раньше они мало пересекались, но Ян не казался опасным боевым магом — говорят, он вечно прогуливает занятия и знает вдвое меньше заклинаний, чем его однокурсники. Но в гневе он не слабее Блэка… И они оба старше. И не следует забывать о принце — этот довольно глуп, но в крови дракона неиллюзорная магическая сила. «А еще если Яна исключат, все его друзья меня возненавидят.» Хотя, вряд ли его реально выгонят, как там Волчанов сказал, «в который раз предупреждаю, еще одна выходка, и ты вылетишь из школы?» В который раз, конечно. Какая разница? «Нам всем придётся умирать.» Словно под властью каких-то чар, Райнхард наконец решается — подходит к окну, открывает, забирается на подоконник… В дверь кто-то тихо скребется. Кому он мог понадобиться? — Что случилось? — Открой, ты меня, наверное, помнишь, меня зовут Ян… — у этого парня совсем крыша протекла? Их же заперли! «Он меня убить собирается? Какое совпадение.» — Алохомора! — замок подчиняется его открывающим чарам не сразу, но все же подчиняется. Внутренний голос насмешничает, подражая Блэку: «Да это у тебя крыша подтекает, грязнокровка! Не открывай! Hold the door!» Чистокровный проскальзывает в горницу. Вид у него чуть смущенный. В руках какая-то коробка. — Слушай, я хотел сказать… — Ты ничего не знаешь, Старицкий! — голос почти сорвался на крик. Чистокровный непонимающе хмурится. — Я должен был им соврать, из-за моей сестры! Она не просто моя сестра! Она — часть меня! Тонкие темные брови чистокровного взлетают куда-то к волосам. Зачем он вообще заговорил о сестре? Все равно не поймет же! Никто не понимает… — Ты хочешь сказать, у тебя раздвоение личности? — Ничего ты не знаешь… — видимо, его лицо выдало слишком много. — Я ненавижу принца и его кодлу, но ничего не могу сделать! Потому что моя сестра у его отца, а я не могу её потерять. — Ладно, это была просто глупая шутка, я понял, ты любишь свою сестру, — Ян немного обескуражено чешет покрытое коростой пятно на щеке. У него что-то с кожей — на веках тоже белая сыпь. Издали было не заметно. — Не просто люблю, она — часть меня! — лучше молчать, но с ним слишком давно никто не разговаривал вот так. И теперь слова вырывались сами. — А я не чувствую страх. Поэтому делаю разные вещи не подумав, как сегодня. Они были правы, ты — подданный… — Как можно не чувствовать страх? — Раньше боялся темноты и мертвецов, — Ян слегка улыбается. — И разных других вещей… Но теперь вообще не получается испугаться. — Повезло тебе… — «если бы я не испытывал страх, по крайней мере, мог бы спать нормально. Но я бы точно нарвался так, что меня бы убили. К чистокровному отношение лучше.» — Слушай, я подумал, на обед тебе тоже идти нельзя, — он протягивает коробку. — Вот, держи. Потом попробую что-нибудь стащить с кухни. В коробке лежат какие-то сладости в сахарной пудре, крысе, наверное, нельзя такое? — Спасибо, я… — «он реально это сделал?!» — Я, ну, тебе должен? Чистокровный качает головой, но потом что-то вспоминает. — Если подумать, ты можешь… — глаза у него вдруг становятся огромными, как у кота. — Можешь познакомить меня с Батильдой Бэгшот? Она же гений! И красивая женщина… ну, для своего возраста… Я видел колдографии… — Ян смущенно тянет руку к волосам, из его рукава вдруг выпадает небольшой кинжал из белого дерева. — Наверное смогу… Что это? — Понятия не имею, — лицо становятся фальшиво-равнодушным. — Какая-то антикварная хрень, родители подарили на Рождество. Отец пишет, оно называется Игла и принадлежало легендарному герою. Или злодею, я не понял. Каким-то чудом им удается не попасться и даже разбежаться по спальням до того, как взрослые вспоминают об их существовании. Снова оставшись в одиночестве, он берет книгу по древней истории, присланную Батильдой, которая настаивает, чтобы он как можно лучше осваивал Древнюю магию, и старательно перерисовывает знак Трёх Реликвий на кусок пергамента, а закончив, сворачивает и прячет в карман, вместе с кинжалом из белого дерева, который так и остался валяться на кровати одного из уехавших соседей. Когда Дарри его выпускает, уже совсем темно — зимний день в Дурмстанге короткий. На разбирательство «грязнокровку» не тащат — кому он, собственно, нужен. Обед он, к счастью, и так уже пропустил. Еще через пару часов в дверь снова скребется Старицкий. — Полтора часа нравоучений и показательное убийство кошки Варамира, — говорит он, опять проскольнув в горницу и усевшись на одну из пустующих кроватей. — Кошку жалко. Немного. — Она была довольно противная. — «Кажется, ее привлекал запах моей крови.» — Конечно, — Ян пожимает плечами. — В шкуре всегда есть часть личности хозяина. Ха, он думал, что если бросить меня здесь, я ничего не натворю… — Варамир? — Магия Души. Сам он ею не владеет, но Шестишкурый, Старицкий и Фарвинд — да. — Отец. Хотел бы я увидеть его лицо, когда они с мамой получат сову с извещением! — чистокровный злорадно ухмыляется. — А тебя почему здесь бросили? — В смысле, бросили? — Всех, кто остался, родные за что-то ненавидят, нет смысла притворяться, что это не так. Но ты, — во взгляде Старицкого что-то похожее на зависть. — Ты же все делаешь идеально — учишься на отлично, ничего не нарушаешь, ходишь на дополнительные занятия, играешь в квиддичной команде, терпишь этих идиотов, которые решили, что ты у них в рабстве… — Считай, пока я реально в рабстве. — Да я уже понял, мне Дарри весь мозг вынес этой вашей Доктриной Исключительности. — Ненавижу ее, — кулаки невольно сжимаются. — К не-волшебникам относятся, как к животным, к Династии и другим чистокровным — как к богам! Подобная мерзость просто не должна существовать. — Согласен, — Ян кривит губы и ненадолго замолкает. — Летом родители узнали, что я гулял с магловской девушкой. Меня вырубили Ступефаем и заперли в подвале до конца лета. А ее под Империо заставили переехать, не знаю, куда. Они боятся маглов до дрожи и боятся оскверненья крови. Когда-то мой Род был могущественным. В магловском мире мы имели бы право на трон Московского царства, но по Статуту не могли занять его. Сейчас мы вырождаемся, среди нас давно нет сильных волшебников, семейное состояние растрачено несколько поколений назад. Ненормально не испытывать страха. Это, наверное, из-за Чистоты Крови, а если точнее, от кровосмешения… В дверь кто-то стучит. Это оказываются Крум, Тарасюк и маячащий за их спинами Фарвинд. — Привет, ты не видел… А, Ян, мы тебя искали. Мы хотели немного погулять, ты с нами? Старицкий медлит с ответом. Отлично, они пришли, чтобы украсть его. Проклятые чистокровные! От гнева в глазах темнеет. — Я стащил вино из кабинета директора, — говорит вдруг Фарвинд. Вот тебе и тихоня. — И бутылку рома. — Пойдем, — Ян оборачивается к нему. Голову так и кружит дурное предчувствие. Эти люди его просто бесят. — Сегодня все-таки праздник. — Если ты не заметил, звали только тебя, — все, кроме Старицкого, явно удивляются, что он заговорил. «И что мой голос может звучать жестко.» — Да ладно, мы ведь не какие-то фанатики чистоты крови! — говорит вдруг молчавший все это время Берик. — Но позволили Блэку запугать вас. — Он складывает руки на груди и поднимает голову, встряхивая волосами в манере Арктуруса. У Блэка они чуть длиннее, чем положено в Дурмстранге, черные, с синим отливом, как вороново крыло, и прямые, полная противоположность коротко обстриженным вьющимся золотым. — Сейчас вы думаете, что это я — запуганная, сломанная крыса, но я-то живу под Доктриной Исключительности. Вы — нет. Но Блэк, этот британец, командует всеми вами! Если он убьет меня, вы будете пинать мой труп, словно какие-то… мародеры! — Рэй прав, — говорит Старицкий. «Вообще-то, моё имя не так сокращается…» — Блэк с принцем — два наглых полудурка, которых пора поставить на место. На самом деле, ему-то легко — сам он страха не испытывает, и он чистокровен. — Никаких мародеров, — снова вмешивается Берик. — Надо просто придумать, как их проучить. Старицкий кивает, кажется, он хочет что-то предложить… — Вам не стоит этого делать, мой Лорд, — Райнхард вообще не понимает, зачем он сейчас сказал эту чушь и что имел ввиду. «С чего вдруг я это ляпнул?! Какой ещё Лорд?» Все смотрят с недоумением. — Ты тоже вспомнил? — Фарвинд смеётся, как будто это была забавная шутка. — День рождения неназываемого Тёмного Лорда, конечно. Вы трое пропустили совершенно идиотскую сказочку от Блэка…***
Твердыня Ночи — самая старая часть Дурмстранга, защищенная настоящей крепостной стеной, выходящей на север. Он плохо помнит, зачем они здесь оказались — не привычен к алкоголю, тем более не ел сегодня почти ничего. Правда, Тарасюк говорит, их все равно больше не будут сажать за один стол — Блэк посчитал оставшихся студентов, припомнил британское суеверие, будто если за один стол сядет тринадцать человек, первый, кто встанет, скоро умрет, и закатил скандал, что школьная администрация хочет их убить. Все посмеялись и решили, что глупо кичащемуся чистотой крови волшебнику говорить о магловских суевериях, но дурное предчувствие становится все сильнее. На самом деле, за столом все равно сидело только одиннадцать, так что его тревога не может иметь отношение к суеверию. Остальные болтают о каких-то глупостях. Пока они не обращают внимания, он по возможности незаметно идет по стене, глядя на заснеженный лес. Здесь очень красиво — метель закончилась, звезды кажутся огромными и близкими, будто бы рукой можно дотронуться, лунный свет серебрит сугробы, крепостные стены, заснеженные ветви деревьев и его лицо. Хорошее место, чтобы спрятать труп… Он оборачивается, ища глазами Старицкого. Где-то среди деревьев раздается протяжный и жуткий волчий вой. Санитары леса. — Можно что-нибудь написать на стене, — предлагает неслышно подошедший Ян. Райнхард вскидывает палочку. Получается немного криво… — Я думал скорее о русском слове из трёх букв, чем о знаке Трёх Реликвий, — усмехается Старицкий немного обескураженно. — Откуда ты его знаешь? — О нём Батильда писала, — объясняет он, накладывая чары нестираемости. — Вообще, когда-то это был герб курганных королей… Мороз все более жгучий. Скоро они расходятся по своим горницам. Остаток новогодней ночи Райнхард проспал без кошмаров. Даже наоборот, снилось что-то приятное. Проснувшись гораздо позже обычного, полукровка понимает, что уснул не раздеваясь. «Никогда не позволял себе нарушений распорядка!» Окно в горнице оказалось приоткрыто, от чего она совсем выстыла. Странно, он был уверен, что закрыл… Может, от ветра? Встав и закрыв окно, он вдруг понимает, что крыса совсем не шебуршится. Обычно она его встречает высунутым между прутьев розовым носом… Может, замерзла? Забеспокоившись, он открывает клетку — зверек оказывается холодным и безжизненным. Ледяная рука сжимает сердце. — Эннервейт! Оживи! — ничего не происходит. — Пожалуйста! Эннервейт! Тельце в его ладонях выглядит странно — крысу покрыли какие-то спутанные темные шрамы. Он никогда не видел ничего подобного и не представляет, что может оставить такие следы. Он плохо помнит, как оказался около горницы Яна. Почему-то он боится, что с ним тоже могло что-то случится. Дверь приоткрыта, и сквозняк… Сердце пропускает удар. В чужой горнице окно тоже оказалось открытым. Ян в спальне один. Он не то спит, не то… Юноша выглядит бледным и безжизненным, как снег за окном, дыхания не слышно. — Эннервейт! Старицкий разлепляет глаза и с непонимающим видом приподнимается на локте. Он тоже спал не раздеваясь. — Рэй? Ты странно выглядишь… — Крыса умерла! — он садится к нему на постель и показывает трупик. — Я думал, ты тоже умер! И у тебя дверь была открыта. Старицкий берет мертвого зверька и проводит пальцем по странным темным шрамам-разводам. — Не понимаю, что это, — он чешет в затылке. «Забавный выпендрёж. Думает, так он меньше похож на аристократа.» — Её можно оживить? — Как ты предлагаешь ее оживлять? Она окоченела вся! — Ян вздыхает и бросает на него странный взгляд. — Слушай, они вообще мало живут… — У тебя в роду были некроманты! — Я ничего не знаю о некромантии! — теперь он хмурится. — У меня ещё в роду были вообще, ну, сумасшедшие… — Ничего не знаешь? — он как будто деревенеет. — Как? Я вот даже думать не могу о том, чтобы потерять любимое существо. Если бы у меня были способности, как у тебя… — Может, у меня их и нет. — Ты даже этого не знаешь? А у меня их точно нет, я же только полукровка. Но я не знаю, как можно их иметь и не применить все усилия, чтобы спасти от смерти тех, кто тебе дорог. Я бы хотел, чтобы вообще никто не умирал. Ни волшебники, ни маглы. Кроме полных мразей и тех, кто сам хочет. Я не представляю, что бы я сделал, если бы что-то случилось с моей сестрой. Я все книги прочитал о способах воскрешения, какие нашел, но для всего нужно иметь Древнюю Кровь… — Я не знаю, какой будет результат, — Ян закусывает губу. — Я, наверное, не думал о том, о чем ты говоришь, потому что не умею бояться… А ты боишься смерти близких. Это же лабораторная крыса? — Ну да, только мне на самом деле было жалко на ней заклинания отрабатывать, мне казалось, что она меня полюбила, что она рада, когда я прихожу и ей не все равно, существую я или нет, — он замечает выражение лица Яна и быстро добавляет. — Но теперь-то терять ей нечего! — А ты знаешь ритуал создания инфери? — Нет, я не нашел, но, как я понял, есть разные варианты… Трупик поднимается на лапках. — Получилось! — сердце, кажется, хочет вырваться из грудной клетки. — Не получилось. Глациус! — Старицкий хмурится и кидает в крысу заклинание заморозки. Странное совпадение, но его палочка из такой же древесины, как легендарная волшебная палочка Императора — красный тис, дерево героев и некромантов, очень редкий материал. На рукояти вырезана оскаленная волчья морда. — Это просто кукла, марионетка моей воли… Да не расстраивайся ты так, потом еще что-нибудь попробуем. — Я не расстраиваюсь! — «неужели я так плохо собой владею? У меня же почти всегда получалось скрывать чувства!» — Терпеть не могу эту палочку, хоть она, вроде как, старая и ценная, — говорит Старицкий, видимо, проследив взгляд. — Всегда думал, что родителей просто жаба душит купить мне новую; — порывшись под кроватью, Ян извлекает подписку журналов со статьями Батильды Бэгшот, рваный носок, несколько конфетных фантиков, недописанную домашнюю работу, сушеную голову какой-то тварюшки, томик стихов некоего А. Блока и, наконец, кальян из человеческого черепа и курительную смесь в свертке из папиросной бумаги. Небрежным взмахом руки задвинув все остальное обратно, Старицкий раскуривает кальян и протягивает ему. — Тебе сейчас не помешает расслабиться. — Чей это череп? — ему становится слегка жутковато от вида пожелтевших костей, дыры на месте двух передних зубов, разгоревшихся оранжевым глазниц, но в то же время очень интересно. Обычно аристократы не подпускают его к своим древним артефактам. — Не знаю, я кальян стащил из отцовской коллекции антиквариата, а траву у Лестрейнджа, говорит, из Афганистана. Первая затяжка пряным дымым разрывает горло, царапая словно когтями, заставляет закашляться. — В первый раз? Думаю, тебе хватит, — замечает Ян и делает затяжку. — Довольно забористая штука… Собственное тело кажется нереально легким и хочется смеяться. Старицкий тоже смеется и внезапно хватает его за руку. — У меня идея…***
— Что здесь происходит? — не восклицает, а прямо-таки визжит вломившийся в горницу фон Дарри. Тоже не учили стучаться… Райнхард вцепляется в крысу и прячется с ней под одеялом. — Вы что… провели… провели… ночь вместе?! — его глаза вылезают из орбит, а лицо багровеет, он задыхается. — Какая мерзость!!! Так вот зачем вы за него вступились?! Это подло и отвратительно… Из-под одеяла выползает, сияя ярко-синими глазами, крыса и, механически переставляя лапки, движется в сторону профессора Темных Искусств. Ян тихо матерится и пытается ее поймать. Когда он встает, одеяло падает на пол. Дарри выдыхает и хватается за сердце. — Слава Одину, вы оба в одежде, я уже испугался… — «Чего он испугался-то?» Крыса с тупой агрессией прыгает и повисает на его ладони, вцепившись в нее зубами. — Аааа это еще что за мерзость?! — Это крыса, профессор… — почему сразу мерзость, просто она стала немного странная. Он все еще чувствует себя странно и хочет смеяться. «Посмотрел бы я на тебя после смерти.» — Петрификус Тоталус! — крыса замирает, но зубов не разжимает. Дарри не может отцепить ее от ладони и так и подносит руку с висящим на ней зверьком к глазам. — Какой великолепный образец зооинфернала! Это вы его создали, Старицкий? — Без Райнхарда я бы ни за что не справился… — Ян запускает пальцы в волосы. — И я пока не понимаю, как отладить ее поведение, кажется, она считает, что должна нас охранять… — Но для вашего возраста это все равно потрясающе! — Дарри рассматривает крысу, даже не обращая внимания на их сдавленное хихиканье — все еще немного не отпустило. Внезапно он хмурится. — От чего она умерла? — Я ее утром мертвой нашел, — в горле снова встает ком. — Я ее держал в клетке, чтобы заклинания отрабатывать. Окно в моей горнице было открыто, возможно, она замерзла. — И что вы сделали? — Я вспомнил, что в роду Старицкого были некроманты, и… — немного привирает Райнхард. Он сначала не подумал об этом, просто было дурное предчувствие. И даже не помнит, почему взял с собой тельце. Наверное, просто забыл положить. — И разбудил меня с требованием оживить крысу. — Ян криво улыбается. — Мы попробовали несколько способов создать инфернала… — Где вы были этой ночью? — прерывает его фон Дарри. — Спал, здесь. — Вы были один? — Как видите, все мои однокурсники на каникулах, я сейчас один в горнице. Не понимаю, в чем вы меня подозреваете?! Вы что, серьезно считаете… — Арктурус Блэк мертв, Старицкий, — холодно говорит фон Дарри. — На его трупе такие же следы, как на этой крысе. Никто из преподавательского состава не знает заклятья, способного оставить подобное.***
— Авада Кедавра! — взвизгнула какая-то девушка. Кажется, ничего не произошло. «Откуда здесь девчонки? Стоп, я не в Дурмстранге?!» — Авада Кедавра! На этот раз раздался тихий свист, словно в комнате пролетело что-то огромное, и полыхнуло зеленым. Но вместо падения тела послышался тихий, очень неприятный, какой-то булькающий, смех. — Значит, такова твоя благодарность, что я снял с тебя каменное проклятье, глупая девочка? — голос звучал незнакомо, и выговор был странный. Словно говорить ему что-то мешает. — Между прочим, наложенное тем черноволосым юношей, которого ты так любишь… «Грейнджер применила смертельное проклятье? В пятнадцать-то лет?! Это очень высокий уровень магической силы и концентрации, а чистокровные еще что-то говорят про грязную кровь!» Но заклинание не подействовало… кто здесь? Гриндельвальд кинул невербальные заглушающие чары и потянулся за палочкой. Собственная магия казалась слишком слабой, слушалась с трудом. Такое иногда бывает, когда волшебник чувствует себя сильно униженным или впал в клиническую депрессию… ничего хорошего, но должно пройти. Он начал понимать, что, судя по всему, вырубился от боли, когда осколок стекла вонзился в глазное яблоко, но сейчас, кажется, глаз был в порядке, хотя дискомфорт ощущался. Сколько времени прошло? Руки болели, но он постарался абстрагироваться от этого, наконец схватив палочку. Бывало и хуже. Или нет? Да как же — раньше Старицкий никогда не поступал как другие чистокровные, а теперь просто сорвал на нем злость… Гриндельвальд сказал правду — что не мог убить его. Он не забыл о Долге жизни. Нет, он, конечно, не упустил бы случая обеспечить ему смерть в сражении, но Тринадцатый Старший Аврор СССР был убит совсем не в бою. — Кто ты? — выдохнула девушка шокировано, возвращая из прошлого к настоящему. Гриндельвальда тоже сильно занимал этот вопрос. Накинув на себя дезиллюминационные чары и тихо поднявшись, он разглядел силуэт какого-то мужчины в странном костюме, малорослого и тощего. Райнхард огляделся в поисках чего-нибудь тяжелого, чтобы просто огреть по голове, раз уж Авада его не берет… — Или что?! Коротышка снова с булькающим звуком усмехнулся. — Можешь называть меня Питер, милое моё дитя.