daemonium meum

Сумерки. Последние светлые лучи, освещали небо, окрашивая его в ярко-розовый оттенок, переходящий в синевато-фиолетовый. На дворе была осень. Совсем ранняя осень, когда не все листья успели пожелтеть, а газон еще радовал глаз своим зеленоватым блеском. Тусклый свет пробирался в окна домов, однако в этом окне, свечи горели даже при дневном освещении. Это было совершенно маленькое окно, старое, отчего, когда был особо сильный ветер, вся комната продувалась, а иногда и вовсе окно распахивалось и ударяло об стену с огромной силой. Достоевский сидел на своем любимом бархатном стуле и медленно разбирал бумаги, складывая их в свой чемоданчик. В его маленьком кабинете стояли лишь стол, стул и пара шкафов, с отсеками для книг. Вся мебель была старая, разве что кроме стула. Зеленый бархат был самым ярким цветом в старой и тусклой комнате. На полках, помимо книг стояли иконы, которые Федор часто приносил туда. Они были старые, как и все, что находилось в комнате, поэтому их благородный вид терялся в таком зашарпанном пространстве. Достоевский любил свое рабочее место; оно было не основным, потому что он бывал здесь не часто, однако, сегодня была служба и, не нарушая свои традиции, Федор вновь возвращался в эту каморку и, слушая церковное пение, он вдохновлялся и писал свои невероятные рассказы. Часто у него пропадала или терялась половина записей, но он всегда мог вернуться снова. Процесс шел медленно, но Федор не любил торопиться, да и ему было некуда спешить. Православный монастырь, в который любил приходить Федор, находился на окраине города, рядом с густым, дремучим лесом. Ходили легенды, что когда-то там жили добрые феи, которые помогали заплутавшим путникам. Однако, Федор не верил в фантастику, нет, он был реалистом. Конечно, он допускал возможность такого, но реальная жизнь была не слишком хороша и все свое время, по мере возможности, он отдавал на свое творчество, не имея лишнего, на размышления столь отдаленных тем. Достоевский думал только о важных, по его мнению, вещах, например, таких как: людские искушения, становление личности, отчаяние и жестокость. Но самое главное – человеческие эмоции, с которыми у Федора было не очень хорошо. Точнее, совсем никак, ведь он не испытывал большинство из них. Звук рвущейся бумаги. Шелест листьев и смиренная звездная ночь расстилалась за окном. Достоевский любил это время суток. Он находил его самым чистым и безгрешным. Конечно, с этим вполне можно поспорить, но то, с какой нежностью легкий ветерок приподнимал локоны волос, путая и перемещая их на лицо, позволяли ощутить это трепетные отношения живого с неживым. Федор только-только дописал письмо своему бесценному сокровищу, человеку, которого любил и боготворил больше всех на свете. Им не удавалось видеться часто, но почти каждую неделю парень получал нежно-бирюзовые розы и с трепетом в сердце ждал возвращения домой. Бесчисленное множество клочков бумаги, разбросанных по комнате, свидетельствовали о попытках Федора изъяснить свои путающиеся мысли в виде самого обычного письма. Хотя, сам Достоевский скорее бы вырвал сердце из груди и отправил посылкой, потому что это было гораздо легче. Он не понимал своих чувств, тщетно пытаясь объяснить их кому-то, но как он мог? Тиканье часов указывало на то, что пора бы уже выходить и Федор, собрав последние принадлежности, задул свечи и вышел из комнаты. Выйдя на улицу, он почувствовал свежий запах остывающей земли, как будто после сильного дождя. Отдаленный шум, казался чем-то фантомным, неестественным. Федор знал, что улица была пустой, но отчего же лишать себя даже возможности чужого присутствия. Он любил бывать один, но само чувство кипящей вдали жизни, придавало сил и заставляло не теряться в пучине мыслей, каждый раз встряхивая засыпающий разум. Достоевский вдохновлялся грехами людей. Само наличие интереса к подобному роду занятиям его поражало. То, с каким искушением люди вокруг поддаются разным излишествам, давало Федору множество почвы для размышлений, потому, что сам он старался придерживаться аскетичного образа жизни. Не считая бархатного стула, конечно. У каждого из его объектов исследований, была своя история. Своя маска. Своя трагедия. Достоевский был лишь разгадчиком чужих историй. Он знал, что злоба – лишь маска, ведь каждый человек был печален внутри. Некоторым он хотел бы помочь, но ими управляло отчаяние, а марать руки об чужие грехи, Федору не хотелось. Их всех меняют случаи, но Достоевский не имел желания вовлекать себя в их жизнь. Менять судьбы, находясь в роли наблюдателя и лишь иногда позволяя себе подойти немного ближе, чтобы попытаться понять их эмоций в тот или иной момент. Он дошел до почты, которая находилась на окраине опушки и просунул тонкий конверт в отверстие, тяжело выдыхая от резкого потока кислорода. Адресат никогда не получит письмо. Не сможет разочароваться или наоборот обрадоваться, вдохновиться или отчаяться. Достоевский всегда посылает письма в пустоту, хотя они и доходят до ящика с письмами - того, что находится около единственного отделения почты в этой части города. Куда же они пропадают, в таком случае? Может почтальон не работает или же его просто нет? Оба ответа неверны. Дело в том, что это лишь выдуманный мир, в который Федор приходит за вдохновением. Его никогда не существовало, поэтому письмо просто растворяется в воздухе и потоке мыслей Достоевского. Ящик абсолютно пуст, как и дома вокруг, как и церковь, в которой находился Федор до этого. Подул прохладный ветер и дверь отделения почты отворилась со скрипом. - Федор, можете выходить, ваше временное заключение в буйном отделении закончилось. - На 2 дня раньше положенного срока, Господь услышал мои молитвы. Санитар подтолкнул парня и вздохнул. - Госпожа Кристи хотела вас видеть, Осаму Дазай проснулся.