у пластинки острый край

И мне неважно, Который день, который час. Время остановилось – Есть только небо и цвет твоих глаз. Я свободен и счастлив, И эта песня о том, Что мы узнали – жизнь так прекрасна, Сейчас поверьте, а поймете потом.

Пепел от сигареты они стряхивали прямо на пол. Он попадал на дорогущие брюки Фреда, на старательно сделанные «под стиляг» шузы Мэлса, прилипал к каблукам чувих. Чувихи рядом с ними ходили часто — Мэлс не тешил себя надеждой, зная, что они так томно присаживаются на краешек кресла, дефилируют, покачивая бедрами, только из-за Фреда. Но Фред как будто давно привык к их вниманию, он даже взглядом не удостаивал чьи-то соблазнительно обтянутые задницы, чьи-то вырезы, руки, пахнущие «Красной Москвой» и сладкой пудрой. Ладонь Фреда уверенно лежала на плече Мэлса, а сам он разглагольствовал об Америке, время от времени давая затянуться Мэлсу сигаретой. Мэлс покорно затягивался, оставляя на длинных пальцах Фреда невесомый поцелуй. Это был один из вечеров, когда родители Фреда уехали на дачу, а потому чуваки и чувихи тусовались тут, а не на Броде. Сам же Фред, натанцевавшись с Бетси и прочими девицами, на час утащил одну из них в какую-то из спален, а после вышел, на ходу застегивая рубашку и брюки, почти с восхищением оглядывая вырванные с мясом пуговицы. Бухнувшись с размаху рядом с Мэлсом на кресло, он закурил и выпустил изо рта длинной струей сигаретный дым.  — И кто на этот раз? — спросил Мэлс, подняв свои светлые брови.  — Авиация, — ухмыльнулся Фред и снова глубоко затянулся.  — Да ну? — удивленно оглянулся Мэлс и поймал взглядом томную брюнетку, которая не сводила глубокого взгляда с Фреда и курила через мундштук. — Она же недотрога.  — Была, — хмыкнул Фред и протянул Мэлсу сигарету. — Хотя в неопытных тоже своя прелесть есть, my friend.  — Чего? — нахмурился Мэлс и тут же закашлялся.  — Забудь, — махнул рукой Фред и приобнял его за плечи. — Как с Пользой?  — Ну ее, — буркнул Мэлс, явно недовольный, что разговор зашел на эту тему. — Пустая она.  — Она? — недоверчиво покосился на него Фред. — Я ее вроде бы давно знаю, уж сколько лет. Пустой ее точно не назовешь. Поссорились опять?  — Значит, казаться пустой хочет. А зачем мне это? Она себя мне не показывает, а я пытался, честно пытался. Ты же знаешь, я от своей цели не отступлюсь. Вид у Мэлса одновременно был злой и обиженный, и Фред, плотно сжав узкие губы, не отводил от него взгляда.  — Пойдем, — вдруг сказал, поднимаясь с кресла, на котором они с трудом помещались вдвоем, бедро к бедру. Мэлс посмотрел на него снизу вверх с непониманием в голубых глазах.  — Идем, в тишине посидим, — настойчиво произнес Фред и, когда Мэлс встал, приобнял его по привычке за узкие плечи и повел к кабинету отца. Затворив за собой дверь, Фред как будто отрезал окружающие звуки. В кабинете было тихо и сумрачно, на фоне негромко играл джаз. Мэлс уселся на диван и сразу утонул в нем. Его тонкая фигура почти была не видна в полумраке. Фред зажег настольную лампу, распахнул окно и сел рядом.  — Ну что ты? — спросил как-то очень спокойно и мягко. Будто бы, зайдя в кабинет, сразу отбросил образ предводителя стиляг, вечно шумного, души компании. И остался просто Фред — спокойный, добрый и уверенный. Уверенный до мягкой, ненавязчивой властности.  — Да обидно мне! — голос Мэлса сорвался. Фред увидел, что тонкие пальцы комкают дешевую ткань брюк. Нервничает, — подумал Фред и ему захотелось положить ладонь на руки Мэлса, чтобы тот хоть немного успокоился. — Я же люблю ее!  — Любишь? — голос Фреда насмешливый, но добрый. Так проще. Так нужно, чтобы голос не дрожал.  — Наверное, — добавил Мэлс тише и уже не так уверенно. Мэлс и правда не знал. Все чаще ему на ум приходили слова Пользы: «Я тебе не переходящий приз». И тогда на душе становилось мерзко и гадостно. Неужели он и впрямь относился так к Пользе? А когда добился, стало ясно, что она вовсе не та, кем он ее представил. Неужели он влюбился в образ, который сам себе придумал, и теперь эта маска рассыпалась, и Мэлс остался один? Нет, — одернул он себя. Он не один. Есть же Фред. Фред хмыкнул и откинулся на спинку дивана. В кабинете пахло тяжелым одеколоном отца и сигаретным дымом, а еще Мэлсом. Неуловимо, тонко и приятно. Фред бы, наверное, различил этот запах из тысячи.  — Ладно, Мэлс, одна чувиха не дала — другая даст, — наконец сказал он и почувствовал, как Мэлс напрягся под его ладонью. — Всегда можно найти ту, кто будет бараться.  — Мне она не для этого нужна, — пробурчал Мэлс и уткнулся лицом в плечо Фреду. Его всегда смущали разговоры в подобном тоне, сколько бы времени не прошло. — К тому же, мы с ней…  — Уже? — Фред до того удивился, что закашлялся дымом. Глаза его заблестели весело и хитро. — А ты ничего не сказал?  — Это не то, что можно рассказывать всем подряд, — упрямо сказал Мэлс, не отрываясь от свитера Фреда.  — А я все подряд? — голос Фреда был ровным и спокойным, но Мэлс будто бы инстинктивно почувствовал, что сказал не то. Не по реакции Фреда, нет, скорее, для него самого это прозвучало лживо.  — Нет, — прошептал Мэлс и вжался лбом крепче. Это была правда. Фред был не просто предводителем или душой компании, хотя этого в нем, конечно, было не занимать. Даже то, как он пел на сборищах, можно было назвать искусством. Он был полностью в своей стихии — смеялся, умело попадая низким, волнующим кровь голосом в ноты. Он двигался так непринужденно, что казалось, что он рожден с джазовыми ритмами в душе. Он знал, что каждый взгляд в зале прикован к нему и наслаждался этим, небрежно стягивая с широких плеч пиджак, обнажая узкую для мужчины талию и то, что пониже и чем хвастать Фред любил даже больше, чем списком девушек, побывавших у него в постели. Но Фред был не только лишь обаятельным парнем. Он был другом. Больше, чем другом. Тем, с кем можно было не бояться называть вещи своими именами. Тот, кто не осуждал и не насмешничал, только если мягко и по-доброму. Тот, кто взял Мэлса под свое крыло и помогал идти дальше. Кто подталкивал и убеждал, внушал уверенность, и Мэлс знал, что куда бы он не пошел, за ним всегда будут надёжные руки Фреда, которые поймают, если Мэлс оступится.  — Брось, о постели ты тоже наверняка думал, — голос Фреда стал ниже, и Мэлс немного испуганно поднял голову. Темные глаза Фреда обожгли коньячной горечью. Его рука, соскользнувшая с плеча на поясницу, вдруг потяжелела. Горячие руки вдруг почти незаметно нажали, и они оказались так близко, что Мэлс почувствовал, как остервенело заколотилось сердце. Длинные пальцы Фреда медленно проскользили по худой спине, обтянутой рубашкой, коснулись шеи, и вдруг он поймал двумя пальцами подбородок Мэлса и поцеловал. Мэлс застыл, и время вокруг них поступило так же. Он почувствовал, что губы Фреда — узкие, насмешливые — обожгли сигаретным дымом и заграничным шампанским. Они были горячими и умелыми, и он целовал его властно и уверенно, как делал все. Мэлс замер, не находя в себе силы двинуться ни назад, чтобы отстраниться, ни вперед, чтобы приблизиться. Поцелуй был осторожным и спокойным. Слегка прикусив верхнюю губу Мэлса, Фред отвел ее от нижней кончиком языка и скользнул внутрь. Руки Фреда блуждали по спине и плечам, пока не опустились на бедра. А Мэлс не мог шевельнуться, хотя его губы двигались, будто в попытках что-то сказать, но Фред понимал его и без слов — знал, что Мэлс позволяет ему.  — Волнуешься? Руки такие холодные… — прошептал он в губы Мэлса, чуть отстранившись. Его длинные сильные пальцы обхватили ладони Мэлса, и он поглядел ему в глаза. Мэлс, перепуганный, сидел, не в силах отвести взгляда, тонкие губы, припухшие, зацелованные, чуть вздрагивали.  — Что ж, я, наверное, сделал не то, — Фред снова откинулся на спинку дивана, возвращая себе насмешливый и спокойный вид, будто бы ничего страшного не произошло. Но Мэлс глядел на него огромными глазами будто на восьмое чудо света, и под этим взглядом Фреду хотелось спрятаться. Все-таки Мэлс был единственным, к кому он всегда возвращался. Фред не жалел, что поцеловал его. О таком не жалеют. О таком вспоминают лишь наедине с собой, украдкой, хранят это как самое драгоценное, чтобы порой возвращаться к этому, как к самому счастливому моменту. И Фред не жалел. У Мэлса Польза есть, своенравная и красивая, а у него — Бетси, оторва, за которую и рожу разбить не жаль. Фреду не хочется бить морду за Бетси. Фреду этими пальцами хочется коснуться лица Мэлса, подушечками ласкать кромку подбородка, скользить по коже, целовать до потери пульса, до сладких, тягучих стонов. И Фред улыбается криво, зная, что Мэлс в эту ухмылку поверит. Это ведь Фред — парень, у которого каждая девушка в постели побыла, Фред, который привык брать все, что плывет в руки. Это в его стиле. В Америке ведь парни целуются. Отчего им нельзя? А Мэлс вдруг кладет легкую ладонь Фреду на колено, и Фред, изумленно оборачиваясь, попадает в плен неумелых, неуверенных мягких губ. Мэлс прижимается к его губам почти целомудренно, но Фред в ту же секунду контроль теряет, будто кто-то поднес к бумаге спичку, вспыхивает мгновенно. Хватает сильными пальцами Мэлса за плечи, сжимает его в своих руках, притягивает к себе и чувствует, как тот обмякает в его руках, позволяя Фреду все. Руки Мэлса нетерпеливо блуждали по чужой спине, хватались то за воротник, то за плечи, и Фред, с трудом способный контролировать свои ладони, стащил с плеч яркий заграничный пиджак, бросил на пол и обхватил пальцами лицо Мэлса. Углубил поцелуй, шумно выдохнув в губы, зарылся руками в послушные светлые волосы, раздвинул губы кончиком языка и проник внутрь настойчиво и властно. Мэлс плавился в его руках податливым воском, отвечал на поцелуй так, как умел, вздрагивая, когда пальцы Фреда касались бедра, почти всхлипывая в поцелуй, когда Фред прикусывал его губы, пуская кровь. Негромкий джаз был им вместо слов, а сигареты заменяли длинные, ненужные разговоры. В ту ночь они сидели в кабинете до самого рассвета почти молча, то целовались, то курили. Руки блуждали по телам, губы выцеловывали кожу, оставляя влажные следы, которые не сошли даже через день. Польза, увидев их, не стала задавать вопросов. Она будто чувствовала, что всегда будет номером два. Только в то, что это девушка, Польза не верила. От девушек не бывает такой любви. Они не говорили о том, что происходит. Просто будто бы в одну секунду все стало так, как надо. Фред почти не изменился. Мэлс тоже. Никто бы и не заметил ничего, если бы не случай, который будто бы обнажил все, что было между ними. Пьяный вечер в КОКе, Фред поет опять — поет так, что ни у одного из чуваков ноги не стоят на месте, а ни одна чувиха не смеет дышать. Фред поет, и его тело движется в такт музыке потрясающе плавно и уверенно, его голос то опускается на самые низкие ноты, то взмывает вверх почти до крика. Фред ухмыляется призывно, и подкашиваются коленки у всех в зале без исключения.  — Моя маленькая бейба… — поет он, стаскивая пиджак, обнажая разворот сильных плеч, и по залу прокатывается восхищенный вздох. Музыка обрывается резко, и Фред переводит дыхание, чтобы улыбнуться толпе и сойти со сцены. После выступления Мэлс ищет его в толпе. Он не видел его почти неделю, были зачеты и экзамены в университите, к тому же в семье Фреда что-то не ладилось — вроде бы отец настаивал на обучении Фреда в Америке, а он отказался. Мэлс ищет его и находит рядом с каким-то парнем. Он новенький в их компании, но выглядит в точности как Мэлс пару месяцев назад: перепуганный, робкий, доверчиво глядящий на Фреда. А Фред дымит своей сигаретой, зажав чувака между стеной и своей рукой, смотрит прямо в лицо невыносимо близко с ухмылкой на узких губах. Мэлс протискивается сквозь толпу и слышит обрывок разговора:  — Фред себе мальчика нового нашел… Перед глазами вспыхивает алая пелена, и Мэлс забывает, как дышать. Приходит он в себя только на улице. Моросит дождь, листья прилипают к серым витринам. А Мэлсу хочется плакать. Он никогда не чувствовал себя таким брошенным, как сегодня. Конечно, ничего требовать от Фреда он не смеет. Фред сильный и обаятельный, Фред всегда был тем, кто впереди. Мэлсу за ним не угнаться. Как там он сказал в тот вечер: «В неопытных тоже своя прелесть есть»? Кажется, Мэлс утратил свою прелесть для Фреда. На его плечи опускается пиджак небесного цвета. Ткань плотная и нагретая теплом чужого тела.  — Замерзнешь, — голос Фреда коснулся до его шеи жаркой волной.  — Отстань, — дернул плечом Мэлс и выдохнул паром в холодный воздух.  — Ты обиделся? — неожиданно низко и приглушенно спросил Фред.  — Нет, — упрямо ответил Мэлс и снова попытался сбросить пиджак.  — С тобой иногда труднее, чем с самыми капризными чувихами, — обреченно вздохнул Фред и чиркнул спичками.  — Вот к ним и иди! — Мэлс все-таки зло стянул с себя пиджак и сунул его в руки растерянного Фреда. — Или заведи себе нового мальчика! А лучше все сразу! Но меня, будь добр, в покое оставь!  — Мэлс, что… — попытался вклиниться Фред, но его будто огнем обожгло от крика Мэлса.  — Пошел отсюда! Фред замолк. А потом Мэлс почувствовал, как тепло за его спиной пропало. Он ушел. Вечер покатился псу под хвост. Мэлс помнил все с трудом, потому что первое, что он сделал, зайдя обратно в зал — залпом осушил бокал шампанского. А потом еще и еще. В памяти остались какие-то обрывки. Вот он танцует, вот приглашает на танец Бетси, которая хихикает недоуменно и смотрит куда-то за плечо Мэлса. Все стиляги в этот вечер диву давались с Мэлса. Всегда тихий и спокойный, уравновешенный, он будто с цепи сорвался сегодня. Он отплясывал лихо, приглашал чувих одну за другой, которые соглашались, потому что впервые видели его таким оживленным, смеялись вместе с ним — внезапно оказалось, что Мэлс прятал веселую, буйную натуру под своей скорлупой. Но по залу витало ощущение надвигающейся грозы. Потому что у стены стоял Фред. Стоял тихо, скрестив руки, сжав губы и напряженно наблюдая за развеселившимся Мэлсом. Курил одну за одной, крепко сжимая в изящных пальцах сигарету. И смотрел. Куда бы Мэлс не пошел, его преследовал цепкий, напряженный взгляд карих глаз. Мэлс упустил тот момент, когда на танец пригласили уже его. Парня, кажется, звали Джимом — если по-жлобски, то Женя — и он оказался довольно забавным и добрым. Он много шутил, а когда танцевал, ненароком дотрагивался до Мэлса. Мэлс нашел себя в холле, где его зажали и бесстыдно поцеловали. Мэлсу не понравилось, но Джим был больше и настойчивей. А потом и Фреда нашел. В том же холле. Взбешенного, разминавшего широкую, красивую ладонь, с которой капала кровь после удара. Костяшки он сбил ко всем чертям, но его, похоже, это волновало меньше всего. Скулившего от боли Джима он притянул к себе за ворот рубашки и приглушенным от ярости голосом прорычал:  — Это мое. Мэлсу оставалось только изумленно хлопать глазами. Как и всем остальным, которые, заслышав шум, устремились в холл вслед за Фредом. Волна дрожи прокатилась по телу Мэлса, когда он вгляделся в высокую, сильную фигуру Фреда, напряженную, будто для прыжка. Пальцы его, побелевшие от напряжения, вцепились в чужой воротник, тонкие ноздри нервно дернулись, узкие красивые губы кривила гримаса.  — Вон пошел, — тихо выплюнул Фред и пинком выставил Джима в сторону выхода. Воцарилась тишина. А Фред, морщась от боли, сжал и разжал ладонь, после чего обернулся к Мэлсу.  — А ты идешь со мной, — властным тоном, не терпящим возражений, произнес он, схватил Мэлса за руку и потащил в сторону кабинета. Едва за ними закрылась дверь, скрывая их от любопытных глаз, Фред одним движением вжал Мэлса в стену и поцеловал настойчиво и глубоко, а после подхватил Мэлса за бедра и отнес к отцовскому столу. Ничего не изменилось после этого. Вот только и Фред, и Мэлс будто начали жить по-настоящему. Будто бы кто-то зажег в них огонь. Теперь их везде видели вместе — и в КОКе, и у Фреда на хате, и даже в университет Мэлса провожал Фред, который все так же флиртовал с каждой встречной, но взгляд его останавливался лишь на нескладной фигуре Мэлса, и тогда в глазах его загоралось то, чему никто не мог найти объяснения и названия. Когда они сидели на диване — Мэлс приваливался спиной к широкой груди Фреда, а рука того привычно покоилась на чужом плече, словно защищая от каждого, никто не задавал вопросов. Взгляд Фреда, всегда цепкий и немного насмешливый, был прикован к Мэлсу, а Мэлс только доверчиво жался к чужим рукам, и порой он позволял себе обжечь чужую шею шальным дыханием, оставить невесомый поцелуй на коже, и тогда Фреда срывало напрочь. Он тащил Мэлса в кабинет и брал его — на диване, на столе, один раз на полу было, но ни разу он не был с ним груб. В движениях его всегда была щемящая, несдержанная нежность, и Мэлс ощущал, что никогда его не любили и не будут так любить, как теперь. В этой прокуренной комнате, где на полу пепел и их стильные шмотки, где поцелуи жаркие и негромкий джаз на краю мира, и где впервые прозвучали слова любви. Фред улыбался Мэлсу, протягивал сигарету. Мэлс ловил ее губами, оставляя на пальцах невесомый поцелуй и улыбался в ответ.