***
Микаса запустила руку вглубь шкафа. Там лежал аккуратно завёрнутый в бумагу красный шарф. Ничуть не выцветший за двадцать лет непрерывной нóски. Ох, сколько всякого ей довелось переслушать от подруг и даже от Армина, у которого, казалось бы, котелок варил не в пример лучше… «Давно пора от него избавиться». «Это может ранить его». «Не разбивай Жану сердце». Гиганты мысли, ё-моё. С мнением самого Кирштейна, как водится, никто и не подумал ознакомиться. Никто кроме Микасы… Неожиданный ход, не правда ли? «Ну так шарф на то и шарф, чтобы его носить», — резонно хмыкнул Кирштейн в ответ на заданный вопрос. «Просто я подумала, что для тебя он может значить несколько больше, чем просто… — осторожно проговорила Микаса, — учитывая, что его мне подарил Эрен…» «Всё верно, — осклабился Кирштейн, приобняв её за талию и плотно прижав к себе, — он регулярно напоминает мне о том, у кого я такую красотищу отбил». «Дурак», — игриво ударила Микаса его кулаком по плечу. Услышав, как щёлкнул ключ в замке, она торопливо подправила контур помады, обмахнула чёлку и вышла в прихожую. Микаса ни за что никому в этом не признается, но больше всего она обожает, когда её супруг выглядит так, как сейчас: взмыленный, со слегка съехавшим набок галстуком и свежим букетом цветов, которые Кирштейн, скорее всего, нарвал на ближайшей клумбе. Потому что идеальный, выутюженный, с иголочки одетый Кирштейн — он для всех, а таким растрёпанным и запыхавшимся его позволено видеть только ей одной. Кирштейн поначалу опешил, когда увидел Микасу, одетую в короткое шерстяное платье с «косами». — Ты это куда? — спросил он, действуя на опережение: приобнял Микасу за талию и звонко чмокнул, оставив на губах лёгкий, уже почти выветрившийся запах спиртного. — Да я уже за тобой ехать собиралась, — ответила Микаса, правдоподобно изобразив недовольство, — хотела с тобой обсудить пару вопросов. Например, почему я узнаю о новом назначении своего мужчины от своих знакомых с двухнедельным опозданием… — Извини, — хмыкнул Кирштейн, но без своего обычного самодовольства: в этот раз его смешок звучал несколько виновато, — забыл. — Верю, — смягчилась Микаса, сцепив руки у него за спиной. Ей ли не знать о том, как выматываются на работе люди их профессии. А уж с его отношением к своим должностным обязанностям тем более неудивительно: если чуть ли не каждый день возвращаешься домой затемно, а воскресенье это день, когда можно уйти с работы пораньше, недолго и про собственный день рождения забыть, не говоря уже обо всём остальном. — Ну что, важняк, пойдём отметим твоё назначение, — усмехнулась она, потянув Кирштейна за руку в направлении спальни. — Саша?.. — спросил Кирштейн, но Микаса перебила его на полуслове: — Саша у мамы. С ночёвкой, — пояснила Микаса, медленно стягивая с шеи уложенный свободными кольцами шарф, под которым скрывался металлический чокер с затейливым узором. Самый первый подарок Кирштейна: в смысле, первый, который Микаса не отправила в мусорку — рука не поднялась. Украшение ей действительно понравилось, и она просто не нашла в себе мужества избавиться от него даже в те годы, когда была по уши влюблена в Эрена, не говоря уж про настоящее время, пусть даже её увлечение мистикой давно осталось позади. Потому что теперь для неё это был не просто чокер: это было прямо-таки материальное воплощение бараньей упёртости Кирштейна. Упёртости, которая, что характерно, в конечном итоге помогла ему добиться поставленной цели… — Скажи, каково это было: раз за разом стучаться в запертую дверь? — Не, ну а чё? Если дверь не открывают, я её ломаю. Такое моё мнение. — А ты никогда не думал, что оно того не стóит? — А какая разница? — изумился Кирштейн, — Заруби себе на носу, Мика, если я решил что-то получить, я этого добиваюсь, чьим бы оно ни было. Микаса ловко заводит руки Кирштейна за спину, накидывает петлю на его запястья и стягивает их у него за спиной. — Я ещё не говорила, что прощаю тебя... — проворковала она. Пора брать коня за рога.***
Микаса самым бессовестным образом пялится на него, полностью отдавая себе отчёт в том, что не может не наслаждаться видом обнажённого тела Кирштейна — огромного, костистого, сплошь перевитого пучками напряжённых до предела мышц. Его запястья туго связаны полосой красной шерсти, создавая иллюзию абсолютной покорности. Обманчивое впечатление, но от него у Микасы по всему телу словно разряды тока пробегают. Кирштейн тоже не отстаёт и с довольным видом смотрит на неё, слегка запрокинув голову. А посмотреть есть на что. Микаса никогда не испытывала комплексов по поводу своего спортивного тела, однако была железобетонно уверена, что изысканное бельё ей не к лицу. У Кирштейна на этот счёт иное мнение: сидя на краю кровати, он буквально пожирает взглядом её груди, поддерживаемые ажурными чашечками на двух парах бретелек, прикрытый чёрным кружевом лобок и обтянутые чулками крепкие бёдра. Микаса отходит на шаг и поворачивается к Кирштейну спиной, позволяя ему по достоинству оценить вид разделённых тонкой чёрной полоской ягодиц. Покачивает бёдрами из стороны в сторону, лукаво глядя через плечо. Кирштейн ухмыляется, недобро прищурившись, и Микасе становится ясно, что скоро её задница покраснеет от его шлепков. Вновь приблизившись к кровати, Микаса слегка наклоняется и проводит кончиком языка по краю уха, напоследок прикусывая мочку. Целует скулу, краешек рта, накрывает губы, зарываясь пальцами в опрятную бороду. Довольно жмурится, чувствуя невообразимую лёгкость внутри и гулкий стук собственного пульса в висках. Спускается по шее, мимоходом лизнув кадык. Оглаживает ладонями напряжённые мышцы. Забирается на кровать с ногами, опускает ладони на пепельные волосы Кирштейна, прижимает его лицо к собственной промежности. Прикусывает губу, чувствуя, как горячий язык проводит по киске сквозь ажурную ткань. Кирштейн подцепляет край трусиков зубами, пытается оттянуть в сторону, но Микаса не позволяет. Ещё рано. Микаса слишком хорошо знает: если она позволит ему взяться за дело всерьёз, всё закончится крайне быстро. А она хочет поиграть подольше: не каждый день у них появляется достаточно свободного времени, чтобы в полной мере насладиться друг другом. Микаса плавно сползает на пол, попутно прочерчивая дорожку из поцелуев по его животу. Опускается на колени перед кроватью, припадает к прессу Кирштейна, оставляя несколько отпечатков красной помады значительно ниже пупка, там, где кожа реже всего подвергается воздействию солнечного света. Кирштейн шипит: её губы так близко от его напряжённой плоти, но сократить это расстояние он не может, а Микаса не торопится, хотя — Кирштейн знает наверняка — желает этого ничуть не меньше, чем он сам. Толстый, перевитый венами ствол, увенчанный побагровевшей головкой, притягивает её взгляд, словно магнит, и Микаса сдаётся. Облизывает головку по кругу, пирсинг в языке — то немногое, что осталось от готичного образа десятилетней давности, — приятно щекочет шейку члена. Проводит от основания к уздечке. Елозит по обеим сторонам ствола, изредка причмокивая плотно сомкнутыми губами. Кирштейн пыхтит, но не произносит ни единого слова. Со стороны может показаться, что инициатива находится в руках Микасы, но это не точно. Как она не позволяет ему прикасаться к себе, так и он стремится не дать ей желаемого. По большому счёту, это можно назвать соревнованием: кто кого быстрее сведет с ума. Выражение лица Кирштейна, как бы говорящее: «Довыёбываешься, зараза, уж я тебя…» — оно само по себе стоит того, чтобы баловать его оральными ласками. Микаса решает немного повысить ставку. Прижимает его член к животу и нежно целует мошонку, наслаждаясь тем, как тепло её губ заставляет Кирштейна напрягаться… ух, как мышцы-то под кожей перекатываются. Она глядит ему в глаза снизу вверх, состроив нарочито-невинный взгляд. От созерцания его физиономии у Микасы водопад по ляжкам течёт. Кончик языка игриво скользит по яичкам, поочередно приподнимая то одно, то другое. Она вбирает мошонку в рот, слегка оттягивая её вниз. Опускает одну руку, сдвигает в сторону чёрное кружево, проводя пальцами по сочащимся складкам. Микасе самой невтерпёж, но останавливаться на полпути не в её правилах, и она обхватывает головку губами, пропускает чуть глубже в рот, так, чтобы та выпирала сквозь щеку. — Стерва… — шипит Кирштейн, глядя на неё сверху вниз. Микаса искоса смотрит на него, слегка приподняв брови, и вопросительно хмыкает, не выпуская члена изо рта. Опускается ниже, пока не утыкается носом в опрятный куст жёстких волос на лобке, с шумным хлюпающим звуком втягивает щёки. Проводит ноготками по мускулистому торсу, другой рукой скребёт внутреннюю сторону бедра, поглаживает яйца. Кирштейн подаётся вперёд, головка тычется ей в горло, и Микаса недвусмысленно впивается ногтями в его ягодицу, дескать, сиди смирно. Результат, однако, совершенно противоположный: он становится ещё твёрже, и она, едва не подавившись, с причмоком выпускает член. Головка, напоследок мазнув её по лицу, оставляет влажный след на щеке. — Ты мне чуть горло не разворотил, мудила, — смеётся она, с трудом переводя дыхание. Кирштейн лишь насмешливо хмыкает. «Хмыкнул он. Похмыкай, долбоёбина». Микаса снова вбирает его в рот, то заглатывая сильнее, то ослабляя давление, едва прихватывая губами головку. Узкие бёдра ощутимо напрягаются под её ладонями. — Мика… — Мхм-м, — утвердительно мурлычет Микаса, плотнее обхватывая губами шейку и втягивая щёки. Кирштейн шумно вдыхает, раздувая ноздри, Микаса даже не думает сбавлять темп и вскоре чувствует, как сперма проливается ей на язык, вытекает наружу из уголка рта. Сглатывает, напоследок демонстративно проведя языком по верхней губе. О-о, а вот и он, этот знакомый огонь в его жёлтых глазах. Когда Кирштейн так смотрит на неё, ей кажется, что он собирается порвать её на много-много маленьких Микас. Собственно, она и не возражает… — Твоя очередь, — мурлычет Микаса, распуская узел на шарфе и наконец давая волю его рукам. Широкая ладонь поднимается вверх по бедру, жилистые пальцы цепляют тонкую резинку трусиков, и та дразняще щёлкает по коже Микасы. Другая рука скользит выше, исследует рельефную спину, как бы мимоходом справляясь с застежкой бюстгальтера. Резкий шлепок обжигает задницу, Микаса заливисто хохочет. Ладонь алчно сжимает покрасневшую ягодицу. Спускается ниже и натыкается на… — Это что? — ухмыляется он, заранее зная ответ. — А сам не догадываешься? — вызывающе шепчет Микаса в считанных миллиметрах от его лица и прикусывает губу. — Зар-раза, — хмыкает он, снова с оттяжкой треснув её по заднице и оперативно ловит ртом протяжный стон, сорвавшийся с губ Микасы. Опрокидывает её на спину, вжимает в кровать, вновь вовлекая в не терпящий возражений поцелуй. Мнёт мягкие груди, сжимает сосок между пальцами, слегка оттягивая его. Микаса стонет под ним, ёрзает, виляет бёдрами, лицом и фигурой умоляет коснуться её киски, но куда там. Терпи, ненаглядная. Сама издевалась — теперь получай ответку. Из её груди вырывается стон облегчения, когда Кирштейн наконец опускает голову к её лобку и медленно стягивает трусики с точёных бёдер. Практически неощутимо проводит языком по нижним губам снизу вверх, даже не коснувшись клитора. — Ах-х, блядь! — всхлипывает Микаса, сильнее прижимаясь промежностью к его лицу. Его язык выписывает какие-то совершенно невообразимые кренделя по её киске. — Хорошо-то ка-ак! — цедит сквозь зубы Микаса. — Ну? — хмыкает Кирштейн, почти касаясь её губ своими. Ох, в другой раз она ему за это «Ну?» приложила бы от всей души по тупой башке да послала по матери… В другой раз, никак не в данный момент, когда его пальцы и язык продолжают ласкать её клитор ровно настолько, чтобы поддерживать её возбуждение на грани, но недостаточно для того, чтобы кончить. Кирштейн переворачивает её на живот, изящные руки автоматически цепляются за спинку кровати — иначе Микаса просто упадёт. Кирштейн перехватывает шарфом её шею, заводит концы ей за плечи, натягивает на себя, заставляя её соблазнительно изогнуться. Входит резко, наслаждаясь тем, как она подмахивает навстречу движениям его бёдер. Удерживая концы шарфа в одной руке, свободной ладонью шлёпает её по заднице. Микаса нарочито громко вскрикивает, не столько от удара, сколько для того, чтобы ещё сильнее раззадорить Кирштейна. У Микасы начинает темнеть в глазах, грудь огнём горит, но вместе с тем она чувствует приближение оргазма. Её киска сжимается вокруг его члена, и Кирштейн ослабляет петлю на горле Микасы. Она обессиленно плюхается на матрас, судорожно ловя воздух раскрытым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Все колкости, как почерпнутые у него, так и придуманные самостоятельно, вылетели из головы, а то, что осталось, никак не получается сложить в связную речь, и, когда Кирштейн собственноручно приводит её тело в вертикальное положение, усаживает к себе на колени, приобняв за талию, Микаса выдаёт единственное, на что способна в подобном состоянии: лижет его губы, постанывая между поцелуями. Он заводит руку ей за спину, прихватывает пальцами ножку анальной пробки, медленно вытягивает её наружу. Микаса закусывает губу, запрокидывая голову. Кирштейн, удовлетворённо оскалившись, вставляет игрушку обратно и снова тянет. Микаса снова сползает вниз, ныряет ему между ног, вооружившись заранее подготовленным полиэтиленовым квадратиком. Надрывает зубами блескучую обёртку, обхватывает кругляш презерватива губами и надевает его, нежно посасывает головку. Помогает себе рукой, раскатывая тонкий латекс по всей длине члена. Кирштейн сгребает ладонями полушария задранной кверху задницы, обворожительно покачивающейся из стороны в сторону, проникает пальцами в её киску, размазывая остатки семени. Снова подхватывает её под плечи, вовлекая в очередной поцелуй. Резко дёргает её за бёдра, Микаса со звонким смехом шлёпается на спину, голова сталкивается с матрасом в опасной близости от спинки кровати, но за это Кирштейн успеет огрести попозже… если только она снова не забудет. Он задирает её руки кверху, обматывает шарфом запястья. Никаких тебе узлов, так, для проформы: сопротивляться Микаса всё равно не намерена. — Готовь туза, Мика, — ухмыляется Кирштейн, задирает ноги Микасы кверху, прижимая коленями к плечам, и медленно вытягивает пробку из её задницы. Плеснув себе на руку смазкой, он неторопливо вводит палец внутрь. Вскоре к нему добавляется второй, а затем третий. Хоть и не в первый раз, осторожность лишней не будет. Так, на всякий случай. Она возбуждённо подвывает, закусив губу, когда он медленно входит в её анус. Бёдра Кирштейна с глухими шлепками бьются о задницу Микасы. Она водит по его груди и животу обмотанными шарфом руками. Кирштейн опускает одну руку к её промежности, надавливая пальцами на клитор и проникая в киску. Микаса вновь скулит, чувствуя приближение разрядки. Кончает — аж искры из глаз сыплются. Ноги сводит совершенно неконтролируемой судорогой — как-то раз она в момент оргазма так ему пяткой по бестолковке засветила, что у Кирштейна потом ещё полчаса цветные круги перед глазами плясали. С тех пор он, наученный горьким опытом, сжимает её голени настолько крепко, насколько это вообще возможно. — Оседлай меня, — шепчет Микаса. Кирштейну только дай волю: забирается на неё верхом, мазнув головкой по соблазнительному прессу, — она чувствует на своём животе приятную тяжесть — попутно стягивает отработанный презерватив, взгромоздившись поверх неё, припадает к искусанным губам, лапает пышные груди. Красная ткань накрывает её глаза, стягивается узлом на затылке. Теперь она не может видеть его, зато другие чувства становятся в разы сильнее. Микаса как никогда остро слышит его тяжёлое дыхание, чувствует его прикосновения к её телу, ощущает его тепло возле своего рта. Широкая ладонь зарывается в чёрные волосы, горячая солоноватая плоть тычется ей в губы. Микаса наощупь обхватывает возбуждённый стержень ладонью, надрачивает его, как бы невзначай задевая чувствительной головкой штангу в соске. Кирштейн едва ли не до хруста сжимает зубы, но из его рта всё равно доносится сдавленный скулёж. У Микасы перехватывает дыхание от азарта. Довольная его реакцией, она плотнее прижимает член к левой груди. Его большой палец ласкает её губы, проникает внутрь, проводит по дёснам, задевает горячий язык, оттягивает уголок рта. Другая рука прикасается к её киске, теребит клитор, скользит между складок, заставляя Микасу стонать ещё соблазнительнее, извиваться под ним, ёрзать, сжимать бёдрами его запястье. Кирштейн снова тянется к флакону со смазкой, выплёскивает остатки пахнущей ванилью жидкости на её грудь, размазывает ладонью, с наслаждением глядя, как алебастровая кожа блестит, отражая тёплый свет надкроватных ламп. — Почему я вообще позволяю тебе всё это? — беззлобно скалит зубы Микаса. — Такой вот я охуенный, — ухмыляется он, пристраивая член между аппетитными сиськами, подаётся вперёд и тонет в сводящей с ума мягкости. Едва ощутимое давление возбуждает ничуть не хуже, чем влажный рот Микасы или её тугая задница. Микаса чисто интуитивно тычет кончиком языка в уретру, когда головка приближается к её лицу и, что характерно, попадает. У Кирштейна окончательно срывает крышу. Его мозг больше не может нормально работать: все мысли сосредоточены вокруг того, насколько податливая у неё грудь, насколько она тёплая, насколько великолепно она обволакивает его член, заставляя его чувствовать себя вознёсшимся на небеса. Она опускает руки на его живот, плечами сильнее прижимает груди друг к другу, гладит ладонями мускулистый пресс. Головка с чмокающими звуками тычется ей в губу, высунутый язык задевает уздечку всякий раз, когда Кирштейн двигает бёдрами. Тяжёлый запах дразнит ноздри. Хотя Микаса не может видеть его лица, воображение услужливо рисует его самодовольную ухмылку. Ещё бы, ведь под ним извивается и просит большего не абы кто. Это Микаса, чёрт возьми, Аккерман. Девушка, о которой он грезил на протяжении многих лет. Девушка, которая раз за разом отшивала его. Девушка, которая, несмотря на всё вышеперечисленное, теперь принадлежит ему и только ему. Его бёдра толкаются всё быстрее, отказываясь сбавлять темп. Микаса, игриво хихикая, кладёт свои руки поверх ладоней Кирштейна, сильнее сдавливая его член грудью, в очередной раз поддевает головку кончиком языка, и это становится последней каплей. Кирштейн весь напрягается, точно пружина, и снова кончает, издав гортанный стон. Тёплая густая струя, описав короткую дугу, приземляется ей на язык и на щёку, пачкает губы, что-то наверняка попадает на шарф. Белое месиво медленно стекает в ямочку между ключицами. Кирштейн и Микаса шумно пыхтят в унисон, восстанавливая дыхание. Микаса стягивает шарф с глаз и с довольным донельзя видом облизывается, пока Кирштейн слезает с неё и тянется за пачкой влажных салфеток…***
— …Голодный, как чёрт. Что у нас насчёт съестного? — спрашивает Кирштейн, приведя Микасу в порядок после всех учинённых ими половых безобразий. Приобнимает её и утыкается подбородком в чёрную макушку. — Не успела, — хмыкает Микаса, обхватывая ладонями его запястья. — Ну, пиздец тебе, Мика, — шёпотом рычит Кирштейн, губами прихватывая её щеку. Микаса предвкушающе мурлычет, чувствуя, как его рука пробирается под простыню и сжимает сосок. Пожалуй, пока не следует говорить Кирштейну про гуляш, дожидающийся его в холодильнике.