***
"Трогательные недели" между помолвкой и свадьбой проходили скоро. После второго сеанса рисования на холсте уже были обобщённые пятна бежевой и жёлтой краски. В комнату зашла Гиза. – Добрый вечер, я пришла забрать своего жениха. – Да, конечно, – ответствовал Фердинанд, вставая со своего места. – Вот, посмотри, что получается. Гиза как-то недоверчиво посмотрела на художника и подошла к мольберту. – Из этого что-нибудь да выйдет, – похвалила она, но её тон не очень нравился Грау. Девушка как будто имела что-то против него. Фердинанд сказал, чтобы испытать её: – Можете прийти завтра просто так, посидим, как обычно... – Я даже не знаю, – суховато прервала его Гиза. Художник, Юрген и Гиза попрощались. Грау остался один на один с портретом. Он размышлял. "Юрген – посредственный предмет, если смотреть по внешности. Да и внутренне... довольно посредственный. Просто немец, попавший в беду, как тысячи других немцев. А это значит, что и этот портрет будет посредственным. Я не смогу его как-то облагородить, наградить сильным характером. Иначе было бы похоже на рисование Отто фон Бисмарка с канцелярского работника." Было ли высокомерие в мыслях художника, или Фердинанд просто высказывал про себя факты – этого он и сам не мог бы сказать наверняка.***
Юрген вошел к другу. Грау расплылся в улыбке: – У меня есть для тебя сюрприз. – Да? – Кляйн внимательно взглянул на художника. – Какой же? – Да вот, взгляни, – Фердинанд подвёл приятеля к мольберту. Юрген немного побледнел. На мольберте стоял совершенно готовый его портрет. Молодой человек с непониманием и ужасом смотрел на него. У каждой детали на картине была предательская завершённость, в углу стояла размашистая подпись Фердинанда. Портрет был закончен куда раньше, чем Юрген планировал. Надо было за него заплатить. А вместе с этим вернуть весь долг. – Ну как тебе? – выжидающе спросил автор. – Х-хороший, – промолвил Юрген. – Даже очень. Вылитый я. – И рамка тоже уже заказана, – хлопотливо добавил Фердинанд. – Не распрекрасная, но всё-таки приличная... Повисла тишина. Юрген понимал, что ему не удастся никуда деться. В кармане лежала одинокая бумажка – 150 марок. Но портрет с рамкой стоял шестьсот, а долгов было ещё на четыре сотни... Бумажка оказалась зажатой в руке Юргена. Он нерешительно вручил её Фердинанду. – Так-так, – кашлянул художник с оттенком насмешки. – Однако, мне сегодня-завтра нужна вся сумма. Работа должна оплачиваться. Грау удивлённо заметил тяжёлый упрёк во взгляде Юргена. Кляйн молвил: – Это последнее. Как мы с Гизой будем жить? – Я уверен, – говорил Фердинанд, – что Гиза сможет найти источник дохода. Устроиться или прачкой, или официанткой – эти профессии всегда востребованы. А что будешь делать ты? Никогда ещё этот важный вопрос не вставал перед Юргеном в такой ясной форме. Его насущность была слишком очевидна. – Ты и сам знаешь... – произнёс Кляйн, блуждая в своей душе в поисках уверенности и самообладания и не находя ничего такого. – Не бывает такого, чтоб я долго оставался без заработка... Я работаю то помощником в лавке, то... – Ну недостаточно этого для будущего мужа, недостаточно! – воскликнул Грау с непривычной горячностью. Но он вспыхнул лишь ненадолго. Вскоре его слова и взгляды стали по-прежнему прохладными. – Что же это за любовь, которая заставляет Гизу работать за двоих? – Я понимаю... – с сожалением кивнул Юрген, – я всё это хорошо понимаю, и поэтому чувствую себя беспомощным. И для меня не секрет, что ты сделал для меня очень много. Я не вправе просить у тебя ещё больше. – Почему ты тогда не устраиваешь свою жизнь? – спокойно и проницательно вопросил художник. – Не хватает настойчивости... – задумчиво ответил Кляйн. – Я будто слишком хрупок, чтобы за что-то бороться. – Но знаешь... – на этих словах Фердинанд заметил в бледно-голубых глазах приятеля блеск, которого никогда не было. – Раз уж это мой долг как мужчины, я буду бороться за счастье для Гизы и для себя... хоть и подозреваю, что проиграю. Юрген сорвался с места, подхватил свою потёртую шляпу и, уходя, кинул: – Я отдам деньги в ближайшее время. Фердинанду ещё долго представлялись сдвинутые светлые брови Юргена и непривычная искра жизни в его робком и бессмысленном лице.