Nightmare

      Сану закрыл темные глаза и спит крепко-крепко, наверное, ему снится что-то очень хорошее. Может быть, и нет.       Юн Бум снова упирается спиной во входную дверь его маленькой, но уютной квартирки. Когда он закрывает глаза и замирает, стараясь не воспроизводить ни звука, ему кажется, будто он слышит сбивчивое дыхание спящего Сану. Оно подозрительно неровное.       — Тебе снится кошмар? — произносит он беззвучно, одними губами, не ожидая ответа.       Вполне вероятно, именно тот кошмарный сон, что не даёт спокойно спать многие дни, недели, месяцы. Сану снова чувствует запах крови вместе со странным ароматом собственного желания. Юн Буму в тот раз было больно, но об этом никто не знает. Почти никто.       Мало кто — вернее, лишь две живые души — помнят, как Бум кричал, пыталась вырваться, а Сану снова и снова ломал губы в жуткой улыбке, полной развратного вожделения. Руки Сану, некогда мягкие и нежные, были так грубы в тот раз. Пальцы проникали в рот, словно пытаясь добраться до бешено бьющегося сердца. Широко открытые глаза Юн Бума молча кричали, просили пощады, молили прекратить.       Сану не реагировал ровным счётом никак. Он был беспощаден, как дикий, неукротимый зверь. Зверь, рвущий на куски, пожирающий плоть. Бума охватывал холодящий душу ужас.       Но темноволосому юноше удалось влюбиться в развратную жестокость. Полюбить Сану, заставляющего впивать в свою кожу ногти от боли и холодной ненависти. Сану сильно, очень сильно желал обладать Бумом полностью, присвоить его себе без остатка, и с того момента Юн Бум стал его наказанием. Сану собственноручно создал его: своими ударами, зубами, своим сладким, как карамель, желанием. Настоящий Юнбум был рожден в муках, был крещен своей собственной алой, как лепестки роз, кровью.       Юн Бум полюбил Сану.       — Так почему ты убегаешь, Сану? От кого так старательно захлопываешь двери? Почему ты отказываешься открыть, когда я стучу в твое окно? — Бум печально смеётся.       Не плачет. Он сильный.       Юн Бум обнимает Сану — пытается обнять, — но его руки приносят боли больше, чем языки пламени. В глазах Сану мутными волнами плещется ужас. Но не Буму ли он принадлежал в тот раз?       Виски Сану медленно и неумолимо покрываются серебряной сединой. Но он ведь ещё так молод.       По вечерам он глотает таблетки и спит с ночником. Он не любит, когда Юн Бум усаживается у изголовья кровати и проводит по песочным волосам кончиками пальцев.       Сану совсем уж тихо просит прощения. Зачем? Юн Бум нежно улыбается: ему было приятно мучиться и лицезреть на ладонях Сану свою спекшуюся кровь.       По утрам Сану неизменно звонит врачу — может, психологу — и глухо хрипит в трубку и дышит неровно. Зачем он звонит? Он принадлежит Буму. Неужели полюбил кого-то другого? Лишь одному Юн Буму дозволено слушать его рваное дыхание, переполненное желанием вонзать разгоряченную плоть в худое тело Бума. А самому Сану — и только ему — принадлежали глухие стоны, полные неприкрытого, поглощающего страха.       Теперь Бум принадлежит только Сану и останется его собственностью, пока мир не рухнет, не рассыпется миллиардами осколков.       — Помнишь ли ты тот острый кинжал в моей груди? — Юн Бум проводит пальцами по длинному шраму, отдаваясь в плен воспоминаний.        Как невозмутимо и гордо рукоять кинжала высилась над телом Бума, радостно оповещая о превосходстве Сану.       — И я был рад страдать, милый, — шепчет Бум сладко, нараспев, растягивая слова.       Он был счастлив чувствовать, что кровоточит. И даже тогда, в те ужасные минуты, когда на тело хрустящим снегом осыпались комья влажной земли, он любил Сану. И что же сейчас? Сану избегает его, едва завидев. Вздрагивает от любых прикосновений, будто каждое из них несёт за собой разряд тока. Но разве сможет Юн Бум навредить ему?       Сану боится Бума.       Юн Бум шепчет снова и снова, насколько сильно любит, а в ответ слышит режущий разум на части шепот: «Умри!»